КОМПОЗИЦИЯ «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА»^*
(Повествование и лирика)

А. МАКАРОВ

«… пишу не роман, а роман в стихах — дьявольская разница!»

Среди основных вопросов композиции «Евгения Онегина» А. С. Пушкина долгое время оставался в тени вопрос соотношения и связи лирической и повествовательной тем. Эпизодически этот вопрос привлекал к себе внимание таких исследователей, как Томашевский, Слонимский, Бахтин. Большим замыслам Томашевского, о которых он писал в 1957 году, не удалось осуществиться. Можно назвать еще ряд исследователей, некоторым образом касавшихся этого вопроса, тем не менее он остается открытым до сих пор.

Основная ошибка заключается в том, что анализируя специфическую природу отступлений, несущих особое содержание по отношению к повествованию, исследователи пытаются представить их как нечто безусловно самостоятельное. Однако понимая, что таким образом дробится структура «Евгения Онегина», они пытаются включить их в роман в стихах совершенно на иной основе, чем они там существуют. Так возникли ошибочные концепции «автора-персонажа», не тождественного Пушкину, отсутствие прямого голоса поэта, т. е. включение лирических отступлений в речь персонажей, где авторская речь принимает характер косвенной речи того или иного персонажа.

«Автор участвует в романе (он вездесущ в нем) — резюмирует М. Бахтин, но… — почти без собственного прямого языка» (М. Бахтин, Слово в романе).

Предварительная характеристика лирических отступлений может быть дана после изучения архитектоники «Евгения Онегина». Этот методологический принцип положен в основу работы.

До сих пор «Евгений Онегин» включают в историко-литературный процесс как роман, несмотря на то, что Пушкин сам указал — «пишу не роман, а роман в стихах».

Каждому жанру свойственна своя архитектоника, и если Пушкин определяет жанровое своеобразие своего произведения, то, естественно, подходить к «Евгению Онегину» с мерками романа было бы неправильным. Ведь «дьявольская разница» состоит не в сопротивлении предмета (его прозаического содержания) стихотворной обработке, а в архитектоническом различии романа и романа в стихах, в его отличном от романа содержании. (В письме к А. А. Бестужеву в 1825 году Пушкин пишет: «Он (Воронцов. — А. М.) воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или одою, а тот является с требованием на уважение, как шестисотлетний дворянин — дьявольская разница!» «Дьявольская разница» здесь определяет вещи совершенно различного содержания.)

Архитектоника романа в стихах сложна, и наибольшей сложностью представляется процесс контаминации двух жанров, процесс взаимодействия лирических отступлений с повествованием.

О жанре «Евгения Онегина» в высказываниях самого поэта есть известное противоречие: то он называет его романом, то поэмой, причем романтической, все это требует объяснения.

Пушкин не раз указывал на формальную близость «Евгения Онегина» и «Дон Жуана» — поэмы Байрона, хотя подчеркивал при этом, что между ними нет ничего общего. Действительно, с одной стороны «Евгений Онегин» Пушкина тяготеет к жанру поэмы, причем к одной из ее разновидностей — поэме байронической, уже испытавшей на себе влияние архитектоники романа. (Недаром Байрон в двух местах называет свое произведение романом.) С другой стороны — «Евгений Онегин» противостоит «Дон Жуану» своей антиромантической направленностью, сказавшейся и в его архитектонике.

Одним из творческих принципов романтиков является принцип разорванности действия, особенно при перемене плана повествования, и, вообще, принцип отрывочности повествования. Это нашло свое отражение не только в теории немецких романтиков, но и у Байрона. Романтическая поэтика пренебрегала условием, при котором время, которое художник должен изображать, чтобы быть правдивым, идет не скачкообразно, и один момент сюжета или времени, изображенного в романе, соединяется с другим и вытекает из предыдущего.

Насколько важным для Пушкина являлся вопрос изображения времени, можно понять из «Предисловия к “Последней главе Онегина"» 1832 г., в котором он объясняет причины пропуска целой главы. П. А. Катенин заметил Пушкину, что вследствие этого пропуска переход Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме, становится неожиданным и необъяснимым. В восьмой (выпущенной; главе Татьяна не появлялась совсем, тем не менее, наше сознание за время онегинского путешествия, изображенного в главе, дорисовало бы образ Татьяны. Это, как видно, и предполагал Пушкин, изобразив в нынешней восьмой главе Татьяну светской дамой.

Сохранение сюжетного времени вообще характерно для композиции «Евгения Онегина». Посмотрим, как Пушкин воспроизводит его.

Строфа ХVII первой главы кончается стихами:

Онегин полетел к театру, —
Где каждый, вольностью дыша… и т. д.

Повествовательная тема прерывается лирический отступлением — строфы ХVШ, XIX и XX. В XXI строфе — продолжение повествовательной темы:

Все хлопает. Онегин входит.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Таким образом, «быстрый (романтический) переход» («полетел» — «входит») растягивается здесь чуть ли не до реального времени. Лирическое отступление как бы воспроизводит это время.

Подобный прием в изображении сюжетного времени повторяется на всем протяжении романа. Разрывая два момента сюжета, Пушкин соединяет их лирическим отступлением, в которой тема освещается изнутри. И эта объективация в форме личного только усиливает впечатление реальности и правдоподобия изображенного.

Итак, лирические отступления воспроизводят сюжетное время. Можно полагать, что на этой основе происходит контаминация жанров. Именно таким образом лирические отступления включаются в систему жанра романа в стихах. Такой целостности нельзя найти у Байрона. Подобный принцип противоречил романтическому способу создания произведения.

Включение лирических отступлений на иной основе, указанной выше, противоречило и вносит путаницу в концепцию романа в стихах.

Подобные модификации только затемняют ту простую истину, которая позволяет различать три рода поэзии по способу их объективации. В лирической поэзии «действительность, преломленная в мыслях и чувствах личности, субъективна, объективируется опять-таки в форме личного (поэт “не изменяет своего лица", по Аристотелю)» (В. Д. Сквозников. Лирика. В кн. Теория литературы, т. 2, 1964, стр. 178).

Таким образом, остроумный метод Пушкина, доведенный им до высокого совершенства, — пропускать свой рассказ через восприятие наблюдателя, который и сам участвует в действии, — истолковывается ошибочно. Этот метод позволил Пушкину обойти некоторые трудности, связанные с романтической традицией слияния авторских чувств и мыслей с образом главного героя. Борьба с этой литературной традицией видна как в романе, так и в статьях и письмах Пушкина.

Дальнейшего развития в общелитературном процессе жанр романа в стихах не получил. В «гордом и блестящем одиночестве» стоит он у истоков русской реалистической литературы. Чем можно объяснить это одиночество?

Чтобы верно ответить на этот вопрос, нужно прежде всего отказаться от традиционного представления, что «Евгений Онегин» породил принципиально новый жанр. Отталкиваясь от одних и используя другие романтические традиции, Пушкин своим романом в стихах завершил развитие жанра романтической поэмы. Возможно, именно с этим связаны колебания Пушкина в определении жанра «Евгения Онегина». Развив и, в конечном счете, видоизменив жанр поэмы, Пушкин создал роман в стихах, который нельзя отрывать от традиций романтической поэмы.

Хочется подчеркнуть, что эта концепция не противоречит восприятию «Евгения Онегина» как законченного произведения реалистического типа. Историзм и типизация характеров уничтожили и самый дух романтической поэмы. Как когда-то «Дон Кихот» Сервантеса завершил и уничтожил жанр рыцарского романа, так и «Евгений Онегин» завершил жанр романтической поэмы. Именно поэтому жанр романа в стихах не имеет развития.