ИЗ ОНЕГИНСКОЙ ТРАДИЦИИ:
ЛЕРМОНТОВ И АП. ГРИГОРЬЕВ^(*)

Ю. Н. ЧУМАКОВ

Жанровая традиция «Евгения Онегина» долгое время считалась несуществующей. Совершенство пушкинского романа в стихах как бы заводило его в эволюционный тупик. «Онегин» был поддержан ближайшими литературными спутниками и преемниками, которые обычно образуют жанровый канон. В связи с этим онегинская традиция сразу опустилась в массовую литературу, где держалась до конца 1830-х гг. Лишь в сороковые годы XIX в. вышли первые романы в стихах, авторы которых (Е. П. Ростопчина, И. П. Мятлев, К. К. Павлова, Н. Д. Хвощинская) возвысились над эпигонской массовой продукцией. Вместе с тем, без учета «низового» слоя магистраль жанровой преемственности не выстраивалась.

Построение магистрали привело к дополнительным последствиям. На ее фоне выступила боковая или маргинальная линия онегинской традиции, которая в своем роде компенсировала отсутствие канонизирующего круга. В нее вошли тексты с отклоняющимися, размытыми, неявными, неполными чертами жанра. В то же время их авторы принадлежали в целом к более высокому рангу (Е. А. Баратынский, А. И. Подолинский, М. Ю. Лермонтов, Н. П. Огарев, И. С. Аксаков, Ап. А. Григорьев, Н. А. Некрасов и некоторые др.). Взаимодействие как минимум двух линий позволяет увидеть движение жанра стихотворного романа многоплановым, в ритме его подъемов, спадов и обрывов, в переплетении магистральных и периферийных потоков. Реализуется диалектика жанровой эволюции: отчетливо завершенные, канонические формы (структуры сохранения) постоянно конфликтуют с неготовыми, становящимися, неканоническими формами (контрструктурами развития).

Зрелище безостановочных жанровых импульсов, не отливающихся в застывшие формы, наблюдается в творческих поисках Лермонтова и Ап. Григорьева, последовательно связанных друг с другом. Часть стихотворного эпоса Лермонтова («Сашка», «Сказка для детей») «перетекает» в ранний лироэпос Григорьева («Олимпий Радин», «Встреча», «Первая глава из романа “Отпетая”»). При этом те и другие тексты преломляются в чертах онегинской структуры, то есть происходит романизация жанра поэмы. Обе поэмы Лермонтова без труда интерпретируются как романы в стихах (Л. Я. Гинзбург, Б. М. Эйхенбаум, Е. М. Пульхритудова, Э. Э. Найдич и др.), но лучше от этого воздержаться, так как здесь перед нами не твердо прорисованные формулы жанра, а, скорее, жанровые модальности. Наложение на текст жесткой решетки жанра с целью определения степени соответствия, разумеется, обязательно, но также необходимо во избежание грубого догматизма отступать от претензии на предельную адекватность: роман в стихах, как и роман в прозе, тянется к свободе. Его трудно уловить рубриками классификаций, и потому надо уравновесить меру заключения текста в рамки жанра с мерой освобождения его из этих рамок. «Сашку» и «Сказку для детей» предпочтительнее видеть как неканонические, протожанровые формы, как жанровый процесс, еще только направленный к реализации.

Жанровую переходность удобнее всего проследить, сопоставив «Сказку для детей» и «Отпетую». Григорьев высоко ценил «Сказку», которая была впитана его поэзией и жизнью. Он как бы шел по следам Лермонтова, что подтверждается сюжетно-тематическим сходством и нарочитой незавершенностью текста. В поэмах идет речь о первоначальном опыте жизни девушки, с ее страхами, трепетом, с жаждой любви и поклонения. Обе героини переступают порог дозволенного (у Лермонтова еще в мечтах), ведут себя как романтические натуры, неподвластные обстоятельствам и обязанные лишь себе взлетами и падениями, живущие «мимо всех условий света». В лирическом переживании образы героинь сливаются с белой ночью, городской панорамой, со всем тем, что позже назовут «душой Петербурга».

Более всего сближает «Сашку» и «Отпетую» тема демонизма. В обеих поэмах демон — действующее лицо, при том что фабула погружена в быт и лишена какой бы то ни было сверхъестественности. Не участвуя впрямую в событиях, демон провоцирует их, является сгущением имперсональных сил, двусмысленных, темных, всепожирающих. Не раз отмечалось, что демон «Сказки» у Лермонтова гораздо мельче, чем его же обольститель Тамары, но важно другое: в «Сказке» образ демона выполняет особую структурно-композиционную функцию, являясь ироническим удвоением автора.

В построении образа автора Лермонтов сначала следует за «Онегиным», создавая особый авторский мир, находящийся на метауровне по отношению к миру персонажей. Но затем демон, получив от автора слово для большого монолога, начинает сдвигаться из мира персонажей в мир автора, поскольку монолог незаметно переходит в повествование. Экспансия персонажа приостанавливается на полпути из-за отсутствия дальнейшего текста, но зато демон помещается в композиционно-структурный центр поэмы, становится своего рода средостением, соединяющим и одновременно разгораживающим мир персонажей и мир автора. Такого структурного пересечения в «Онегине» нет, автор и персонажи свободно перемещаются в двоемирии пушкинского романа. Демон «Отпетой» замкнут в своем мире и лишь дважды обращается к героине в ее снах. Повествовательная функция автора остается непоколебленной.

Своеобразие и сходство двух поэм особенно видно на фоне фундаментальных жанровых черт «Онегина»: внефабулъности, фрагментарности, оконченности-неоконченности. «Сказка для детей» и «Отпетая», ограниченные в объеме лишь предысторией, экспозицией и завязкой, тем не менее, держат в себе сюжет как возможность, самонастраиваясь на жанр романа в стихах. В заключение стоит указать на параллельную отнесенность обеих поэм к «Домику в Коломне».