ДЕКАБРИСТЫ, «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН» И ЧААДАЕВ^(*)

В. В. ПУГАЧЕВ

В заголовок соблазнительно внести еще одно имя — Герцена.

Ю. Г. Оксман считал прототипом Онегина П. Я. Чаадаева. Герцен же писал про героя романа: «…его постоянно находят возле себя или в себе самом… (курсив мой. — В. П. ) Все мы в большей или меньшей степени Онегины, если только не предпочитаем быть чиновниками или помещиками». Как бы предвидя будущие споры о «лишних людях», Герцен утверждал: «…это лишний человек в той среде, где он находится». То есть в светском обществе, среди помещиков, а не в русском освободительном движении, не в русской культуре. А далее Герцен подчеркивал, что Онегин не обладал «нужной силой характера, чтобы вырваться» из «света».

Идя от Герцена, Ю. Г. Оксман полагал, что «Онегин» задуман как полемика с чаадаевским скепсисом, уклонением от активной политической борьбы. Трагедия 14 декабря изменила роль скепсиса в общественной жизни. До декабря 1825 года скептики мешали борьбе. В николаевское же время люди онегинского типа стали играть прогрессивную роль. Скепсис разъедал официальную идеологию. Отсюда изменение отношения Пушкина к Онегину.

Герцен не знал пушкинского текста, часто именуемого «X главой». После ее появления ряд пушкинистов заговорили об Онегине — декабристе. Одним из первых — Иванов-Разумник. Наиболее развернуто — Г. А. Гуковский, по мнению которого, Пушкин предполагал привести Онегина в тайное общество. Возражая ему, Ю. Г. Оксман доказывал, что пушкинский текст — не «X глава», а самостоятельная поэма, писавшаяся онегинской строфой.

Время, исторический опыт вносили коррективы в понимание «романа стихах». Свидетельство тому — работы Ю. М. Лотмана. Опыт истории побуждает меня вернуться к этой проблематике.

В политической лирике Пушкина до 1825 года предельно точно отразилась эволюция декабристской идеологии, конкретных политических установок тайного общества («Вольность», «Деревня», «К Чаадаеву», «Наполеон», «Свободы сеятель пустынный»). Здесь решались и пропагандировались политические вопросы, но возникала и другая проблематика — нравственно-политическая. Вопрос о самом смысле жизни в человеческом обществе.

В 1822–1823 гг. эта тема обсуждалась в стихотворной дискуссии с В. Ф. Раевским (которого Пушкин предупредил об аресте и, следовательно, подозревал о существовании тайного общества). Узник тираспольской тюрьмы, обращаясь к кишиневским друзьям, — прежде всего к Пушкину, — спрашивал:

Что составляло твой кумир —
Добро иль гул хвалы непрочной?

Дискуссия о добре и зле отразила сложную, противоречивую позицию и Раевского, и Пушкина. И все же Пушкин верил в торжество добра. Думается, что прав был Оксман, доказывавший на XIII Всесоюзной Пушкинской конференции в 1959 году неточное восстановление пушкинских стихов в черновиках ответа на послание Раевского:

А человек везде тиран, иль льстец…

Оксман доказывал, что это предположительное чтение не соответствует взглядам Пушкина. В «Демоне», говоря о «злобном гении», вливавшем «в душу хладный яд», поэт писал:

Он звал прекрасное мечтою;
Он вдохновенье презирал;
Не верил он любви, свободе;
На жизнь насмешливо глядел…

Сам Пушкин с такой позицией не согласен. Он и теперь верил в добро. В. А. Жуковский писал ему 1 июня 1824 г.: «Обнимаю тебя за твоего Демона. К черту черта! Вот пока твой девиз». Сам Пушкин комментировал: «В лучшее время жизни сердце, еще не охлажденное опытом, доступно для прекрасного. Оно легковерно и нежно. Мало-помалу вечные противоречия существенности рождают в нем сомнения, чувство мучительное, но непродолжительное. Оно исчезает, уничтожив навсегда лучшие надежды и поэтические предрассудки души. Недаром Гете называет вечного врага человечества  д у х о м  о т р и ц а ю щ и м. И Пушкин не хотел ли в своем демоне отразить сей дух  о т р и ц а н и я  и л и  с о м н е н и я?».

Пушкин не ограничился отрицанием, считая нужным борьбу со злом за добро. Он был не согласен с людьми, уклонявшимися от борьбы. Прежде всего с П. Я. Чаадаевым. Их полемика продолжалась с 1826 г. («Любви, надежды, тихой славы») и почти до смерти поэта (неотправленное письмо к Чаадаеву от 19 октября 1836 г.). В том числе в «Евгении Онегине».

Именно в плане полемики с «Демоном», со скепсисом Чаадаева возник политический аспект «Евгения Онегина».

К образу Чаадаева почти одновременно обратились Грибоедов и Пушкин.

Как доказывал Ю. Н. Тынянов, ранним прототипом Чацкого был Чаадаев. В начале декабря 1823 года Пушкин спрашивал Вяземского: «Что такое Грибоедов? Мне сказывали, что он написал комедию на Чаадаева; в теперешних обстоятельствах это чрезвычайно благородно с его стороны».

Сам он вступает в полемику с Чаадаевым, как с единомышленником в основных вопросах, сделав его прототипом Онегина. Упрекает в отклонении от борьбы. Характерно письмо А. А. Бестужеву от конца января 1825 г.: «А знаешь ли, что такое Чацкий? <…> Все, что говорит он, очень умно. Но кому <…> На бале московским бабушкам?». Пушкин писал это под свежим впечатлением свидания с И. И. Пущиным, рассказавшим ему в январе 1825 г. о существовании тайного общества. Вспомнив В. Ф. Раевского, Пушкин еще раз убедился в необходимости активной борьбы. И с этих позиций относится к Онегину.

Сенатская площадь заставила задуматься. Путь декабристов оказался нереальным. Чаадаевские сомнения оказались не напрасными. Во времена «внешнего рабства и внутреннего освобождения» (Герцен) люди типа Онегина вызывали симпатию. Они превратились в трагические фигуры. Ирония по отношению к ним оказалась теперь неуместной.

Сам Пушкин мучительно искал новые пути служения добру. Онегин продолжал бездействовать. Симпатизируя ему, Пушкин не принимал его жизненную позицию. Слишком поздно герой романа через кровь Ленского, через любовь к Татьяне делается другим человеком. Г. А. Гуковский справедливо указал на эволюцию не только пушкинского отношения к Онегину, но и самого Евгения. Только завершилась она поздно… После 14 декабря.

«Декабристский» финал романа представляется маловероятным. Роман кончается в николаевское время. Отношение к декабристам Пушкина — уважительное, но как путь борьбы они себя исчерпали.

Надо искать новые формы борьбы. Фабульная неоконченность романа, возможно, и была призвана вызвать читателя на размышления… Судя по отзывам Герцена и Белинского о «Евгении Онегине», они и их современники задумались… Разочаровавшись теперь в декабристской революции, согласившись во многом с Чаадаевым, Пушкин далеко не все принял в его концепции. И в «Евгении Онегине», и позже.