ФУНКЦИЯ БУЛГАРИНСКОГО ПОДТЕКСТА
В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ ГОГОЛЯ 1842 ГОДА^*

ТАТЬЯНА КУЗОВКИНА

В начале 1840-х гг. для Гоголя стали особо значимыми отзывы критиков и читателей о его творчестве. В письмах этого переломного периода писатель настойчиво просит адресатов присылать свои и чужие рецензии на его произведения. В "Театральном разъезде после представления новой комедии" он обосновывал это так:

Не может без причины произнестись слово, и везде может зарониться искра правды. Тот, кто решился указать смешные стороны другим, тот должен разумно принять указанья слабых и смешных собственных сторон¹.

В эти годы наступил новый этап в литературно-критических отношениях Гоголя и Булгарина. Удачливый журналист и многотиражный писатель, Булгарин интересовал Гоголя, стремившегося выйти к широкой читательской аудитории. Гоголь внимательно читал булгаринскую критику и отвечал на нее, хотя и достаточно своеобразно. Как мы уже отмечали, Гоголь полемизировал с Булгариным, помещая его образ в свои произведения⁵. Моделируя его стиль, он высмеивал тот тип личности и то отношение к литературе, в котором с легкостью опознавался редактор "Северной пчелы"⁶.

Булгаринский подтекст можно обнаружить в нескольких произведениях Гоголя 1842 г. С Булгарина "списаны" образы издателя одной ходячей газеты во второй редакции "Портрета" и "еще литератора" в "Театральном разъезде". Вставки, отсылающие к булгаринским текстам, появились в "Мертвых душах". Причин актуализации булгаринского подтекста было несколько. Во-первых, внешние: именно в начале 1842 г., когда Гоголь готовил к выходу в свет "Мертвые души", была опубликована статья Булгарина с резкой критикой гоголевского творчества. Описывая издания наступившего года, Булгарин подробно остановился на первом номере "Отечественных записок" и на статье Белинского "Русская литература в 1841 г.". Булгарина задело то, что Белинский повторял свою исключительно высокую оценку творчества Гоголя, высказанную им уже семь лет назад. Булгарин саркастически замечает:

Хотите позабавиться, так извольте читать Отечественные записки! Тут <...> вы верно расхохочетесь, прочитав следующее: "С Гоголя начался русский роман и русская повесть, как с Пушкина началась истинно русская поэзия <...>. С Гоголя начинается новый период русской литературы, русской поэзии" - Это напечатано в Отечественных записках, напечатано в XIX веке! И после этого, кто же из русских писателей пожелает, чтоб его хвалили в Отечественных записках, кто захочет, чтоб мерили достоинство его сочинений по этому масштабу? - Порицайте нас, Отечественные записки, ради Бога, порицайте, ставьте нас как можно ниже! Этим вы окажете нам благодеяние!

В повестях г. Гоголя нет философского взгляда на свет, нет познания сердца человеческого. Г. Гоголь искусно рисует карикатуры и комические сцены - это правда, но все это так поверхностно, так мелко, что мы не можем сравнивать г. Гоголя ни с одним из нынешних повествователей, ни с князем Одоевским, ни с графом Соллогубом, которые выше г. Гоголя, как Чимборасо выше Пулковской горы!⁷

Как нам кажется, основной функцией этого подтекста было осмысление "речевых представлений" (термин Б. М. Эйхенбаума⁸), выразителем которых был Булгарин. Гоголь не ставил цели ответить лично редактору СП, он стремился осмыслить эстетические взгляды, литературные предпочтения и языковую программу тех, чье мнение было представлено в булгаринской критике.

В "Театральном разъезде" был дан развернутый ответ на критику "Ревизора"⁹, и значительное внимание в нем было уделено вопросам языка. Персонажи "Театрального разъезда" критиковали язык пьесы за отсутствие в нем благородства:

Литератор. <...> Ну что за разговорный язык? Кто говорит эдак в высшем обществе? Ну скажите сами, ну говорим ли мы с вами эдак?
Неизвестно какой человек. Это правда; это вы очень тонко заметили. Именно, я вот сам про это думал: в разговоре благородства нет. Все лица, кажется, как будто не могут скрыть низкой природы своей - это правда (V, 140).

Друзья автора комедии Ревизор оказали бы ему и публике величайшую услугу, если б могли убедить его отказаться от цинизма в языке, которым упитана не только комедия, но и все вообще произведения этого молодого и, притом, талантливого писателя. <...> в языке автора Ревизора так много противуизящного, что мы не понимаем, как он мог решиться на это. Теперь порядочный лакей не скажет: суп воняет или чай воняет рыбою, а скажет дурно пахнет, пахнет рыбой. Ни один писатель со вкусом не напишет: "ковыряет пальцем в зубах" (СП. 1836. N 98).

Еще нужно сказать, что дамы города N. отличались, подобно многим дамам петербургским, необыкновенною осторожностью и приличием в словах и выражениях. Никогда не говорили они: "я высморкалась, я вспотела, я плюнула", а говорили: "я облегчила себе нос, я обошлась посредством платка". Ни в каком случае нельзя было сказать: "этот стакан или эта тарелка воняет". И даже нельзя было сказать ничего такого, что бы подало намек на это, а говорили вместо того: "этот стакан нехорошо ведет себя" или что-нибудь вроде этого (VI, 158-159).

В деревне терпеть не могут ни грязных острот, ни двусмысленности, ни пошлых каламбуров при девицах, в кругу дам, и автор, который заставляет краснеть женщину, кладет на свое авторское чело пятно, которого не закроют никакие лавры (СП. 1838. N 128).

Безусловно, одним из подтекстов отрывка о языке дам города N явилась статья П. А. Вяземского "Разбор комедии г. Гоголя "Ревизор"". Защищая Гоголя от булгаринской критики, Вяземский писал:

Впрочем трудно и угодить на литературных словоловов. У которого-то из них уши покраснели от выражений: суп воняет, чай воняет рыбою.

Известно, что люди высшего общества гораздо свободнее других в употреблении собственных слов: жеманство, чопорность, щепетность, оговорки, отличительные признаки людей - не живущих в хорошем обществе, но желающих корчить хорошее общество¹⁰.

Осмысление Гоголем речевых представлений Булгарина становится особенно значимым в "Мертвых душах". В. В. Виноградов писал, что значительный пласт языка "Мертвых душ" составляют "иронические характеристики отвергаемых Гоголем форм и стилей литературной речи 30-40-х годов"¹², и что тирада: "Хотят непременно, чтобы все было написано языком самим строгим, очищенным и благородным, - словом, хотят, чтобы русский язык сам собою опустился вдруг с облаков, обработанный, как следует, и сел бы им прямо на язык, а им бы только разинуть рот да выставить его", - была направлена против языка "смирдинской школы", возглавлявшейся Сенковским¹³. Думается, эта тирада была адресована более широкому кругу критиков, в том числе, и Булгарину.

Е. А. Смирнова писала о пародировании в образе Манилова эпигонов Карамзина¹⁴, указав на сходство мотивов "сахарной приторности" в портрете Манилова и в характеристике, данной в "Выбранных местах" подражателям Карамзина:

Подражатели Карамзина послужили жалкой карикатурой на него самого и довели как слог, так и мысли до сахарной приторности (VIII, 385).

"<...> если бы, например, такой человек, с которым бы можно красноречиво поговорить о любезности, о хорошем обращении, о какой-нибудь науке, чтобы этак расшевелило душу, дало питательность и, так сказать, парение этакое... <...> Но ведь решительно нет никого ... Вот только иногда прочитаешь "Сын Отечества"...".
"Это справедливо, совершенно справедливо", отвечал Чичиков. "Что может быть лучше <того>, как жить в уединении, наслаждаться зрелищем природы, почитать иногда книгу".

Как мы попытаемся далее показать, не только данный разговор, но и весь сюжет взаимоотношений Манилова с Чичиковым был описан Гоголем с ориентацией на сочинение Булгарина "Встреча с Карамзиным (Из литературных воспоминаний)", которое впервые появилось в СП в середине 1830-х гг., а затем было включено в собрание сочинений 1842-43 гг.

В описании Манилова ("<...> черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару; в приемах и оборотах его было что-то, заискивающее расположения и знакомства" - VI, 24) усилен мотив "особенной приятности", приписанной Булгариным Карамзину:

Рот и уста имели какую-то особенную приятность, и так сказать дышали добродушием. <...> Добродушная его вежливость разливалась равно на всех¹⁵.

<...> был любезнейшим человеком в обществе. Он знал в совершенстве искусство беседовать. <...> человек, умеющий поддерживать разговор и сообщать ему занимательность, нравится всегда (172).

Первое мое посещение продолжалось два часа. Я не мог решиться оставить беседу. <...> Я хотел, по модному обычаю, выйти из комнаты, не простясь с хозяином, но Карамзин не допустил меня до этого. Он встал с своего места, подошел ко мне, пожал руку (по-английски), и пригласил посещать его.

Манилов был совершенно растроган. Оба приятеля долго жали друг другу руку и долго смотрели молча один другому в глаза, в которых видны были навернувшиеся слезы. Манилов никак не хотел выпустить руки нашего героя и продолжал жать ее так горячо, что тот уже не знал, как ее выручить (VI, 37).

Гоголь осмысляет и другую ипостась "речевой позиции" Булгарина, его газетный стиль: моделирует его манеру легкой болтовни, повторы, отсылки к признанным авторитетам. Главной чертой "булгаринского" языка, которым пишет издатель "одной ходячей газеты" во второй редакции "Портрета" и говорит "еще литератор" в "Театральном разъезде", можно назвать его однозначно прагматическую направленность. Издатель "одной ходячей газеты" "за умеренную плату" расхваливает картины Чарткова, чтобы заставить публику делать у него заказы:

Спешите, спешите, заходите с гулянья, с прогулки, предпринятой к приятелю, к кузине, в блестящий магазин, спешите, откуда бы ни было. Великолепная мастерская художника (Невский проспект, такой-то номер) уставлена вся портретами его кисти, достойной Вандиков и Тицианов. <...> Виват, Андрей Петрович (журналист, как видно, любил фамильярность)! <...> Всеобщее стечение, а вместе с тем и деньги, хотя некоторые из нашей же братьи журналистов и восстают против них, будут вам наградою (III, 98-99).

<...> поверьте мне, нет, я лучше это знаю: я сам литератор. Говорят: живость, наблюдение... да ведь это все вздор, это все приятели, приятели хвалят, все приятели! <...> Вот, например, и Пушкин. Отчего вся Россия теперь говорит о нем? Все приятели кричали, кричали, а потом вслед за ними и вся Россия стала кричать (V, 141).

Посмотрите, где, например, хвалятся романы Булгарина, Греча и Сенковского? - в журналах, издаваемых Гречем и Булгариным, и Сенковским - И ведь как хвалят? Не то, что "этот роман хорош", или "книга хороша". Нет! Совсем не так. "Это - книга", говорят, "чудная, прекрасная, удивительная, необыкновенная, неслыханная, гениальная, первая на Руси; продается по пятнадцати рублей; автор выше Вальтер-Скотта, Гумбольта, Гете, Байрона; возьмите, переплетите ее, поставьте в библиотеку, также и второе издание купите: хорошего не мешает и по два экземпляра, также поставьте в библиотеку ее"¹⁷.

В руках таланта все может служить орудием к прекрасному, если только правится высокой мыслью послужить прекрасному (V, 144).

В 1842 г. в текст "Мертвых душ", кроме отрывка о языке уездных дам, Гоголь вставил нравственно-обличительную речь Чичикова:

Ну, чему сдуру обрадовались? В губернии неурожаи, дороговизна, так вот они за балы! Эк штука: разрядились в бабьи тряпки! Невидаль: что иная навертела на себя тысячу рублей! А ведь на счет же крестьянских оброков или, что еще хуже, на счет совести нашего брата. Ведь известно, зачем берешь взятку и покривишь душой: для того, чтобы жене достать на шаль или на разные роброны, провал их возьми, как их называют. <...> Просто, дрянь бал, не в русском духе, не в русской натуре, чорт знает что такое: взрослый, совершеннолетний вдруг выскочит весь в черном, общипанный, обтянутый, как чортик, и давай месить ногами <...> Все из обезъянства, все из обезъянства! Что француз в сорок лет такой же ребенок, каким был и в пятнадцать, так вот давай же и мы! <...> Ну, если бы, положим, какой-нибудь писатель вздумал описывать всю эту сцену так, как она есть? Ну, и в книге, и там была бы она так же бестолкова, как в натуре. Что она такое: нравственная ли, безнравственная ли? просто, чорт знает что такое! Плюнешь, да и книгу потом закроешь (VI, 174-175).

Гоголь подчеркивает лицемерие Чичикова-обличителя и одновременно пародирует тон и темы нравственно-сатирических текстов Булгарина. Как раз в начале 1842 г. начали выходить в свет булгаринские "Картинки русских нравов", в которых, продолжая традиции русской сатирической литературы XVIII в., Булгарин высмеивал светскую жизнь, увлечение балами, нарядами и подражание французам. В речи Чичикова встречаем характерные для всех "булгаринских" текстов, сочиненных Гоголем, стилистические особенности: фамильярные выражения, повторы и восклицания. А чичиковское размышление - нравственно ли изобразить сцену бала как она есть - отсылает к булгаринским сентенциям об отсутствии у Гоголя положительного идеала.

Осмысление "речевой позиции" Булгарина находилось в контексте давних гоголевских размышлений на тему о "словесности и торговле". В начале 1842 г. эта тема, бывшая предметом полемики в середине 1830-х гг., вновь приобрела актуальность. В первой книжке "Москвитянина" за 1842 г. С. П. Шевырев опубликовал полемическую статью "Взгляд на направление русской литературы", в которой, вспоминая свою статью 1835 г. "Словесность и торговля", удивлялся, что его выступление против промышленного направления встретило тогда со стороны Гоголя полемические возражения¹⁸. И действительно, Гоголь в статье 1836 г. "О движении журнальной литературы" писал, что нападения Шевырева на торговое направление

<...> были несправедливы, потому что устремлялись на непреложный закон всякого действия. Литература должна была обратиться в торговлю, потому что читатели и потребность чтения увеличилась.

Главной ошибкой Шевырева Гоголь считал то, что "<...> он гремел против пишущих за деньги, но не разрушил никакого мнения в публике касательно внутренней ценности товара". Гоголь призывал современную критику показать, "в чем состоит обман", почему литература торгового направления пользуется таким большим читательским спросом, а не "пересчитывать барыши" удачливых торговцев (VIII, 168-169).

Теперь, в 1842 г., Гоголь попытался сам ответить на вопрос, в чем состоит обман. По его мысли, "обман" Булгарина-литератора, как и всех представителей торгово-промышленного направления в литературе, состоял в том, что их литературный товар не имел "внутренней ценности", потому что не был результатом трудной душевной работы. В этом смысле Булгарина, литератора-приобретателя, можно считать одним из прототипов Чичикова.

Важную роль играет булгаринский подтекст в эстетической концепции второй редакции "Портрета". Если первая редакция "Портрета", появившаяся в сборнике "Арабески", должна была показать читающей публике новое, "серьезное" лицо автора "Вечеров на хуторе близ Диканьки", стать эстетическим манифестом Гоголя 1835 гг.¹⁹, то вторая редакция, законченная 17 марта 1842 г., имела не менее важное значение для творческого самоопределения писателя.

18 октября 1841 г. Гоголь вернулся в Россию из-за границы для того, чтобы печатать "Мертвые души", и, поселившись в доме М. П. Погодина, оказался в центре литературно-журнальной полемики того времени. И московские литераторы, объединившиеся вокруг "Москвитянина", и петербургские - из круга "Современника" и "Отечественных записок" - ждали, что Гоголь присоединится к той или иной литературной партии и выступит с критической статьей в их изданиях. В письме к П. А. Плетневу Гоголь обещает выслать статью в семь печатных листов (XII, 34), но вместо обещанной критической статьи в третьем номере "Современника" за 1842 г. появилась новая редакция "Портрета".

Ряд изменений, внесенных Гоголем в текст повести, явился косвенным ответом на булгаринскую критику гоголевского творчества. Причем этот ответ можно прочесть как на "идеологическом" уровне повести, так и на уровне мотивно-образной структуры повествования.

В центре эстетической концепции второй редакции "Портрета" - проблема нравственной ответственности художника за свои творения, противопоставление художника-создателя и художника-копииста. В душе идеального художника, каким представлял его себе Гоголь, должна быть заключена "сила созданья". "Все, извлеченное из внешнего мира", художник должен заключить "сперва себе в душу и уже оттуда, из душевного родника" устремить "одной согласной, торжественной песнью". И тогда станет "ясно даже непосвященным, какая неизмеримая пропасть существует между созданьем и простой копией с природы" (III, 112). Как нам представляется, этой декларацией Гоголь хотел ответить тем толкователям своего творчества, которые видели в нем талантливого писателя-копииста, способного только передавать в своих произведениях живую реальность, но не осмысливать ее. Булгаринские упреки в отсутствии положительного идеала находились в том же ряду интерпретаций. В противовес им Гоголь утверждал, что можно изображать низкую природу и грязную действительность, если это изображение - не простое копирование, а пропущено через душу художника-создателя. Гораздо страшнее для художника, по Гоголю, пойти по пути превращения произведений своего искусства в товар.

И в первой, и во второй редакции "Портрета" художник Чертков/Чартков уже изначально не обладал достаточной душевной крепостью для того, чтобы выдержать ожидающее его искушение. Однако в первой редакции Черткова более всего мучило сознание того, что необходимо много работать, что путь к вершинам творчества лежит через долгие годы упорного труда:

Стараюсь всеми силами узнать то, что так чудно дается великим творцам и кажется плодом минутного быстрого вдохновения. <...> Им это дано вдруг, а мне дoлжно трудиться всю жизнь; всю жизнь исследовать скучные начала и стихии, всю жизнь отдать бесцветной не отвечающей на чувства работе (III, 406).

Ты задумал весьма глупое дело: что тебе за охота целые веки корпеть за азбукою, когда ты давно можешь читать по верхам? <...> не влюбляйся в свою работу, не сиди над нею дни и ночи; время летит скоро и жизнь не останавливается. Чем более смастеришь ты в день своих картин, тем больше в кармане будет у тебя денег и славы (III, 409-410).

А понеси я продавать все мои картины и рисунки: за них мне за все двугривенный дадут (III, 86).

Хозяин квартиры - Иван Иванович - привел с собой квартального надзирателя, чтобы получить у Чарткова долг за квартиру. Поскольку денег нет, квартальный предлагает расплатиться имуществом. Нарисованная художником собственная захламленная комната ("во вкусе Теньера") становится объектом пристального внимания пришедших. В первой редакции "Портрета" в кратком и положительном суждении квартального о достоинствах живописи Черткова слышны даже сочувственные ноты:

Картины многие не без искусства сделаны <...>. Жаль только, что не кончены и краски-то не так живы ... Верно, недостаток в деньгах не позволял вам купить их? (III, 412).

Нет, батюшка, за картины спасибо. Добро бы были картины с благородным содержанием, чтобы можно было на стену повесить, хоть какой-нибудь генерал со звездой или князя Кутузова портрет, а то вон мужика нарисовал, мужика в рубахе, слуги-то, что трет краски. Еще с него, свиньи, портрет рисовать; ему я шею наколочу: он у меня все гвозди из задвижек повыдергивал, мошенник. Вот посмотрите, какие предметы: вот комнату рисует. Добро бы уж взял комнату прибранную, опрятную, а он вон как нарисовал ее со всем сором и дрязгом, какой ни валялся. Вот посмотрите, как запакостил у меня комнату, изволите сами видеть. Да у меня по семи лет живут жильцы, полковники, Бухмистерова Анна Петровна... Нет, я вам скажу: нет хуже жильца, как живописец: свинья свиньей живет, просто не приведи бог (III, 94).

Суждения квартального, Варуха Кузьмича, более изысканы, но стоят в том же ряду.

"<...> А у этого зачем так под носом черно, табаком что-ли он себе засыпал?"
"Тень", отвечал <...> Чартков.
"Ну, ее бы можно куда-нибудь в другое место отнести, а под носом слишком видное место", сказал квартальный <...> (III, 94-95).

Картины художника становятся товаром, когда он перестает "следить природу во всей ее окончательности", когда он жертвует стремлением к совершенству ради быстрого обогащения. На этот путь его толкают многочисленные богатые заказчики, желающие быть запечатленными на полотне в приукрашенно-стилизованном виде. Во второй редакции повести Гоголь подробно описывает их эстетические требования:

<...> гвардейский поручик требовал непременно, чтобы в глазах виден был Марс; гражданский сановник норовил так, чтобы побольше было прямоты, благородства в лице и чтобы рука оперлась на книгу, на которой бы четкими словами было написано: "всегда стоял за правду" (III, 106-107).

Кто хотел Марса, он в лицо совал Марса; кто метил в Байрона, он давал ему Байроновское положенье и поворот. Кориной ли, Ундиной, Аспазией ли желали быть дамы, он с большой охотой соглашался на все <...> (III, 107).

Косвенной отсылкой к булгаринской критике можно считать изменения, которые появляются в мотивно-образной структуре текстов 1842 г. В "Театральном разъезде" Гоголь пишет, что изображение грязного и низкого должно вызвать у читателей представление о высоком и прекрасном:

Разве все, до малейшей, излучины души подлого и бесчестного человека не рисуют уже образ честного человека? Разве все это накопление низостей, отступлений от законов и справедливости, не дает уже ясно знать, чего требуют от нас закон, долг и справедливость? (V, 143).

1. Наконец, чтобы немного ободрить хозяина, он поднял с полу несколько запылившихся картин. Это были старые фамильные портреты, которых потомки вряд ли бы отыскались. Почти машинально начал он с одного из них стирать пыль (III, 403).
2. <...> наклонившись, стал доставать с полу наваленные громоздко, истертые, запыленные старые²⁰ малеванья, непользовавшиеся, как видно, никаким почетом. Тут были старинные фамильные портреты, которых потомков, может быть, и на свете нельзя было отыскать, совершенно неизвестные изображения с прорванным холстом, рамки, лишенные позолоты, словом, всякой ветхой сор. Но художник принялся рассматривать, думая втайне: "авось что-нибудь и отыщется". Он слышал не раз рассказы о том, как иногда у лубочных продавцев были отыскиваемы в сору картины великих мастеров (III, 81).

Описание нравственного падения Чарткова во второй редакции "Портрета" становится более подробным и психологически мотивированным, и вместе с этим появляется четко выраженное противопоставление "грязного" и "чистого" периодов его жизни. Так, в описание квартиры бедного, но талантливого Чарткова Гоголь добавляет несколько ярких подробностей: появляется лестница, "облитая помоями и украшенная следами кошек и собак", "всякий художеский хлам",

<...> узкой диванчик, о котором нельзя было сказать, что он обтянут кожею, потому-что ряд медных гвоздиков, когда-то прикреплявших ее, давно уже остался сам по себе, а кожа осталась тоже сверху сама по себе, так что Никита засовывал под нее черные чулки, рубашки и все немытое белье (III, 84).

<...> щегольски одеваться и утверждать гласно, что <...> художники одеваются как сапожники, не умеют прилично вести себя, не соблюдают высшего тона и лишены всякой образованности. Дома у себя, в мастерской он завел опрятность и чистоту в высшей степени <...> (III, 107).

С начала 1840-х гг. у Гоголя складывается осознание своей писательской задачи как мессианской. Сила его слова должна была заставить всю Россию нравственно переродиться. Одним из путей решения этой непосильной задачи было моделирование "речевых представлений" тех, к кому писатель обращал свое творчество и кого собирался перевоспитывать. Круг этот Гоголь стремился расширить до бесконечности. "Мнением публики Гоголь озабочивался гораздо более, чем мнениями знатоков, друзей и присяжных судей литературы <...>", - писал П. В. Анненков²¹. Стремление к пониманию читателями и невозможность его достижения было в какой-то степени близко той писательской и человеческой позиции, о которой писал Руссо в "Исповеди":

Для того, чтобы сказать кстати, надо подумать сразу о тысяче вещей. <...> Я даже не понимаю, как это осмеливаются вести беседу в обществе; ведь при каждом слове надо иметь в виду всех присутствующих, знать их характеры, их прошлое, - иначе нельзя быть уверенным, что не скажешь чего-либо такого, что может кого-нибудь оскорбить²².

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: <В 14 т.> <М.>, 1949, Т. 5. С. 138. Далее ссылки на произведения и письма Гоголя даются по этому изданию в тексте. В скобках римской цифрой обозначается том, арабской - страница. ^Назад

² Мордовченко Н. И. Гоголь в работе над "Портретом" // Учен. зап. Ленинградского гос. ун-та: Серия филол. наук. Л., 1939. Вып. 4. С. 110. ^Назад

³ Проскурина В. Ю. Второй "Портрет" Гоголя // Новые безделки: Сб. ст. к 60-летию В. Э. Вацуро. М., 1995-1996. С. 223-236. ^Назад

⁴ О необходимости такого расширения свидетельствует и новейшая работа: Джулиани Р. Гоголь, назарейцы и вторая редакция "Портрета" // Поэтика русской литературы. М., 2001. С. 127-147. ^Назад

⁵ Кузовкина Т. Гоголь и Булгарин ("диалог" в историко-литературном контексте) // Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение III. Тарту, 1999. С. 78-84. ^Назад

⁶ Изменение окончания повести "Нос" редакции 1842 г. говорит об отказе от прямой полемики. См. об этом подробнее у Н. Л. Степанова: III, 655-656. ^Назад

⁷ Северная пчела. 1842. N 7. Далее мы будем пользоваться сокращением - СП, указывая год и номер газеты в тексте. ^Назад

⁸ Эйхенбаум Б. М. Как сделана "Шинель" Гоголя // Эйхенбаум Б. О прозе. О поэзии. Л., 1986. С. 48. ^Назад

⁹ Впервые на это указал Н. С. Тихонравов в примечаниях к "Театральному разъезду" в десятом издании сочинений Гоголя (Сочинения Н. В. Гоголя / Под ред. Н. Тихонравова. 10-е изд. М., 1896. Т. 2. С. 779-787), более подробное сравнение текста "Театрального разъезда" с критическими статьями Булгарина см. в комментарии Н. И. Мордовченко (V, 495-497). ^Назад

¹⁰ Вяземский П. А. Разбор комедии Гоголя "Ревизор" // Современник, литературный журнал, издаваемый Александром Пушкиным. 1836. Т. 2. С. 295-296. ^Назад

¹¹ На это изменение обратил внимание А. И. Рейтблат: Рейтблат А. И. Гоголь и Булгарин: к истории литературных взаимоотношений // Гоголь: Материалы и исслед. М., 1995. С. 95. ^Назад

¹² Виноградов В. В. Язык Гоголя // Виноградов В. В. Избранные труды: Язык и стиль русских писателей. От Карамзина до Гоголя. М., 1990. С. 286. ^Назад

¹³ Там же. С. 287. ^Назад

¹⁴ См.: Смирнова Е. А. Поэма Гоголя "Мертвые души". Л., 1987. С. 106. ^Назад

¹⁵ Полное собрание сочинений Ф. В. Булгарина. СПб., 1843. Т. 5. С. 170-171. В дальнейшем текст Булгарина приводится по этому изданию с указанием страницы в скобках. ^Назад

¹⁶ Виноградов В. В. Указ. соч. С. 175. ^Назад

¹⁷ Сочинения Н. В. Гоголя. Т. 2. С. 340. ^Назад

¹⁸ Москвитянин. 1842. Кн. 1. С. XVI. ^Назад

¹⁹ В. В. Гиппиус назвал "Портрет" ""самым полным" идеологически" произведением Гоголя (Гиппиус В. Гоголь // Гиппиус В. Гоголь. Зеньковский В. Н. В. Гоголь. СПб., 1994. С. 48). ^Назад

²⁰ Здесь и далее курсив в цитатах наш. - Т. К. ^Назад

²¹ Анненков П. В. Н. В. Гоголь в Риме летом 1841 г. // Анненков П. В. Литературные воспоминания. М., 1989. С. 59. ^Назад

²² Руссо Ж.-Ж. Избр. соч.: В 3 т. М., 1961. Т. 3. С. 106. ^Назад