РАССКАЗ И. С. ТУРГЕНЕВА "ФАУСТ":
(СЕМАНТИКА ЭПИГРАФА)^*

ЛЕА ПИЛЬД

Рассказ И. С. Тургенева "Фауст" (1856) неоднократно анализировался исследователями¹. Многочисленные интерпретации этого произведения, с одной стороны, выявляют шопенгауэровский пласт рассказа², с другой же стороны, отмечается, что Тургенев здесь одинаково не доверяет как рациональному, так и иррациональному способам постижения действительности³ и опирается на этику долга и отречения Шиллера, в истоках своих восходящую к философии Канта. Несмотря на то, что рассказ предваряет эпиграф из первой части "Фауста" Гете, само появление произведение Гете в заглавии, эпиграфе и сюжете рассказа рассматривается традиционно как указание на символ искусства⁴. К последней точке зрения присоединяется и автор статьи "Заклятье гетеанства" Г. А. Тиме. В этой же работе говорится о том, что рассказ "Фауст" поддается самым различным интерпретациям. Эта мысль близка и нам, поэтому начнем с определения аспекта анализа тургеневского рассказа. Нашей целью является определить, как связано произведение с одним из важнейших мотивов трагедии "Фауст" и мемуаров "Поэзия и действительность" Гете, а также показать, как соотносится рассказ с попыткой Тургенева построения себя как "культурной личности"⁵ во второй половине 1850-х годов.

Рассказ "Фауст" написан в сложный для Тургенева период, как в биографическом, так и психологическом планах. Известно, что в этом произведении отразились в преломленном виде некоторые факты биографии писателя и существенные черты его мировоззрения. Однако характер художественной трансформации биографических фактов и философских представлений Тургенева в "Фаусте" носит достаточно опосредованный характер: наряду с тем, что писатель относится к персонажам рассказа как единомышленник, он и во многом полемизирует с ними. О последнем ясно свидетельствует переписка Тургенева второй половины 1850-х годов. В письме к М. Н. Толстой от 25 декабря 1856 года Тургенев замечает: "...очень меня радует, что Вам понравился "Фауст", и то, что Вы говорите о двойном человеке во мне - весьма справедливо, только Вы, быть может, не знаете причины этой двойственности"⁶. Письмо Толстой к Тургеневу не сохранилось, однако, как можно понять из контекста рассуждений Тургенева, его корреспондентка относилась к Тургеневу как к уравновешенной, гармонической личности и только, прочитав "Фауста", догадалась о его "второй сущности". Тургенев определяет свою психологическую "двойственность" как коллизию ума и души. Неразрешимость этой коллизии он относит к недавнему прошлому ("ум и душа хандрили взапуски"), в настоящее же время считает положение изменившимся: "Все это теперь изменилось". Психологическая сложность существования для Тургенева в это время сопряжена со вступлением в зрелый возраст: "Я должен проститься с мечтой о так называемом счастье, или, говоря яснее, - с мечтой о веселости, происходящей от чувства удовлетворения в жизненном устройстве" (III, 11). По мысли А. Шопенгауэра, которого Тургенев усиленно изучает именно в 1850-е годы, в зрелом возрасте человек от юношеского стремления к счастью постепенно переходит к беспристрастному отношению к вещам⁷. Перед Тургеневым встает ряд вопросов: как построить свою жизнь, как организовать свою собственную личность, каким образом избежать разрушительного воздействия чувств, чересчур острого ощущения трагизма жизни. Во второй половине 1850-х годов Тургенев противопоставляет сознанию невозможности достижения счастья "знание" и "понимание" своей жизненной цели и окружающей объективной действительности: "Мне скоро сорок лет, не только первая и вторая, третья молодость прошла - и пора мне сделаться если не дельным человеком, то по крайней мере человеком знающим <курсив мой. - Л. П.>, куда он идет и чего хочет достигнуть" (III, 269). В целом в письмах Тургенева второй половины 1850-х годов предстает картина внутренней борьбы автора посланий с самим собой. "Чувство", по Тургеневу, сопротивляется необходимости отказа, отречения от молодости, от грез, направленных на достижение счастья. "Ум", наоборот, "объективизирует" постижение реальности. Нам кажется, что выделенное Тургеневым противопоставление "ума" и "души" можно определить как конфликт между "спонтанной" и "культурной" личностью писателя.

Таким образом, необычайно актуальной для Тургенева в это время становится проблема ограничения себя, отказа, отречения от важнейших жизненных ценностей. Эта же проблема является узловой точкой жизненных противоречий персонажей в рассказе "Фауст". Рассматривая эпиграф рассказа⁸ в отношении к судьбам героев, исследователи обычно говорят об отсутствии непосредственной связи между выраженной в эпиграфе мыслью и этикой отречения персонажей. При этом подчеркивается, что "Фауст" Гете отрекается от своей жизни (заключает договор с Мефистофелем) ради наиболее полного и всестороннего постижения мира⁹. Однако "entbehren" в устах Фауста Гете имеет и другой смысл, очень важный для автора трагедии и для Тургенева. Тургенев извлекает его из монолога Фауста, который тот произносит, беседуя с Мефистофелем ("Entbehren sollst du! sollst entbehren! / Das ist der ewige Gesang, / Der jedem an die Ohren klingt, / Den, unser ganzes Leben lang, / Uns heiser jede Stunde singt.")¹⁰. Слова об отречении - это цитата, окрашенная в устах Фауста иронией. Фауст иронизирует над консервативным (обывательским) сознанием, над установкой ограничения себя. Фауст стремится к преодолению такой точки зрения на мир. Его стремление познать мир максимально полно и широко противопоставлено принципу "отречения". Отречение является также одним из важнейших мотивов книги мемуаров Гете "Поэзия и действительность". В четвертой части Гете рассматривает "отречение" как одну из важнейших сущностных закономерностей человеческой жизни. Объяснение этой закономерности у Гете носит двойственный характер. С одной стороны, по мысли Гете, почти все сферы приложения человеческого духа требуют от конкретного человека отказа, отречения от многих дорогих ему мыслей, чувств и привычек: "Многое из того, что внутренне от нас неотъемлемо, нам возбраняется обнаруживать вовне, то же, в чем мы нуждаемся извне для понимания нашей сущности, у нас отнимается, взамен нам навязывает многое, нам чуждое, даже тягостное"¹¹. С другой стороны, каждое отречение непрерывно восполняется человеком либо "силой, энергией и упорством", либо "...ему приходит на помощь легкомыслие... Оно-то позволяет в любую минуту поступаться какой-нибудь частностью для того, чтобы в следующий же миг схватиться за новую, так мы всю жизнь бессознательно сами восстанавливаем" (Там же).

Таким образом, по мысли Гете, существуют разные типы психологических реакций на необходимость отречения. Эта мысль Гете, очевидно, близка Тургеневу, и в своем рассказе он изображает персонажей, по-разному реагирующих на превратности судьбы, по-разному отрекающихся. Ельцова-старшая, безусловно, относится к тому типу людей, который, с точки зрения Гете, "силой, энергией и упорством" восстанавливают самих себя. Героиня приходит к заключению о трагичности жизни, непостижимости ее тайн и становится после этого человеком жестко рассудочным, выбрав для себя между приятным и полезным последнее. "Я думаю, надо заранее выбрать в жизни или полезное, или приятное, и так уж решиться, раз навсегда" (V, 98). Этот выбор она осуществляет, распростившись с молодостью и приступив к воспитанию своей дочери. Она стремится оградить дочь от пробуждения эмоциональной жизни, воспитывает ее по "системе". Внутренняя ориентация Ельцовой-старшей может быть соотнесена с духовной ориентацией самого Тургенева в начале второй половины 1850-х годов. Как и сам писатель, героиня его осознала трагизм жизни и, вступив в зрелый возраст, посредством рассудка и воли пытается уберечь от катастрофы свое существование и существование своей дочери. Тургенев в это время, как уже говорилось, тоже предпочитает "полезное" "приятному" Однако между Тургеневым и его героиней есть и существенные различия. По-видимому, не случайно появляется в тексте рассказа слово "система". В представлениях Тургенева этого периода "система" - это синоним ограниченности, интеллектуальной узости. В письме к Л Н Толстому от 3 января 1857 года Тургенев пишет: "Дай бог, чтобы ваш кругозор с каждым днем расширялся. Системами дорожат только те, которым вся правда в руки не дается, которые хотят ее за хвост поймать" (III, 180).

"Система" Ельцовой-старшей больше всего вреда наносит ее дочери Вере, так как отнимает у нее молодость. Тургенев неоднократно подчеркивает в письмах, что у молодости есть свои закономерности, и каждый должен эти закономерности понять и принять. "Система Ельцовой нарушает закономерность соответствия культуры возрасту. В рецензии на перевод "Фауста" Гете (1844) Тургенев писал "Жизнь каждого народа можно сравнить с жизнью отдельного человека <...> каждый человек в молодости пережил эпоху гениальности" (Сочинения. Т. 1. С. 202). Под эпохой гениальности Тургенев подразумевает эпоху романтизма. По Тургеневу, встреча с романтической культурой в жизни каждого человека должна происходить в молодости. Это отражает закономерности существовании отдельной индивидуальности и всего человечества. Ельцова-старшая не учитывает того, что человек познает истину по частям, она пытается дать своей дочери готовую истину, свой опыт зрелого человека вместить в картину мира, которая еще только начинает формироваться.

Ельцова, по мысли Тургенева, переоценивает роль рассудка и воли в человеческой жизни. Хотя героиня и понимает, что действительность трагична, а человек подвластен "тайным силам" природы, она, тем не менее, считает, что можно в определенной мере управлять жизненными закономерностями. В этом она близка герою, который еще только через несколько лет появится в творчестве Тургенева - Инсарову из романа "Накануне" (1861). "Отречение" Ельцовой-старшей носит слишком абсолютный характер: она пытается подавить в Вере врожденную склонность к красоте и стремится воспитать женщину, которая в жизни будет руководствоваться лишь критерием "полезного". В письме к графине Е. Е. Ламберт от 21 сентября 1859 года Тургенев говорит об отсутствии поэтического начала в характере своей дочери Полины: "Собственно для моей дочери все это очень хорошо - и она заполняет недостающее ей другими, более положительными и полезными качествами, но для меня она - между нами - тот же Инсаров. Я ее уважаю, а этого мало" (IV, 242). В отличие от Веры Ельцовой, отсутствие чуткости к прекрасному свойственно Полине Тургеневой от природы. Поэтому Тургенев лишь с сожалением констатирует свою духовную отчужденность от дочери. Ельцова воспитывает свою дочь во многом вопреки ее природным данным. В письмах второй половины 1850-х годов Тургенев довольно много говорит о "деланьи себя" в молодости. В это время он доверяет рассудку и воле. Однако, по Тургеневу, сознательное "деланье себя", во-первых, функция самого человека, переживающего молодость. Во-вторых, по мысли Тургенева, воспитать себя можно лишь в соответствии с данными природы: "Стремление к беспристрастию и Истине всецелой есть одно из немногих добрых качеств, за которые я благодарен Природе, давшей мне их" (III, 138). Ельцова-старшая не только лишает дочь молодости, подавляет в ней генетические импульсы, но и лишает ее живой динамики развития. Вера - человек без возраста: "Когда она вышла мне навстречу, я чуть не ахнул: семнадцатилетняя девочка, да и только! Только глаза не как у девочки, впрочем, у ней и в молодости глаза были не детские, слишком светлы. Но то же спокойствие, та же ясность, голос тот же, ни одной морщинки на лбу, точно она все эти годы пролежала где-нибудь в снегу" (V, 101). "Катастрофа", случившаяся с Верой, во многом обусловлена ее отчужденностью от искусства. Именно в 1850-е годы Тургенев убеждается в том, что искусство, поэзия - это все способы оздоровления жизни: "Читайте, читайте Пушкина: это самая полезная, самая здоровая пища для нашего брата, литератора..." (III, 162). В переписке с Е. Е. Ламберт еще перед опубликованием "Фауста" возникает тема необходимости чтения Пушкина. Графиня Ламберт при этом отстаивает точку зрения, близкую позиции Ельцовой-старшей. Она уверена, что чтение Пушкина в зрелом возрасте - вредное занятие, оно возбуждает "тревогу" - то есть ненужный наплыв эмоций. Тургенев противопоставляет этой точке зрения другую: "Возьмитесь за Пушкина в течение лета - я тоже буду его читать, и мы можем говорить о нем. Извините, я вас еще мало знаю, - но, мне кажется, что Вы с намерением, может быть из христианского смирения - стараетесь себя суживать" (III, 93).

Тургенев уверен, что искусство необходимо человеку всегда, однако восприятие искусства меняется в зависимости от возраста. Если в молодости оно сопряжено с наслаждением, то в зрелом возрасте восприятие искусства должно сопровождаться спокойным объективным анализом. Последнего не поняла героиня Тургенева - Ельцова, изъяв искусство не только из своей жизни, но и из жизни дочери. Истина для нее, как и сам процесс отречения, носит неподвижный, негибкий характер.

Наконец, третий персонаж в "Фаусте" - рассказчик, человек наиболее поверхностный и легкомысленный (по крайней мере, до катастрофы). Он как раз из тех, кто, с точки зрения Гете, преодолевает "отречение" легкомыслием. До смерти Веры рассказчик искренне уверен в том, что он может жить в свое удовольствие, несмотря на то, что молодость его уже прошла. Узость, ущербность его личности и проявляется в том, что он не постиг еще трагизма жизни. Кроме того, это человек крайне эгоистичный, понятие "другого" человека в этическом плане для него понятие совершенно чуждое. По мысли Тургенева, одной из причин нравственной ущербности рассказчика является то, что он никогда не любил женщины с высокой душой (влюбленность в юную Веру Ельцову так и осталась в его жизни незаконченным эпизодом). Однако и тот вывод, к которому приходит рассказчик после "катастрофы", хотя соответствует отчасти мыслям Тургенева, тем не менее, по мнению, его далеко не исчерпывает возможного отношения к трагизму существования: "...одно убеждение вынес я из опыта последних годов: жизнь не шутка и не забава, жизнь даже не наслаждение <...> жизнь тяжелый труд. Отречение, отречение постоянное - вот ее тайный смысл, ее разгадка, не исполнение любимых мыслей и мечтаний, как бы они возвышенны не были, - исполнение долга, вот о чем следует заботиться человеку..." (V, 129).

Мысль о чувстве долга и отречении появляется в переписке Тургенева лишь в 1860 году. Из его рассуждений следует, что смирение перед жизненными лишениями и исполнение долга - вещи необходимые, однако это далеко не единственное, что противопоставляет Тургенев чувству исчерпанности жизни. Исполнение долга делает человека бесстрастным, а следовательно - ограниченным. В цитированном выше отрывке из "Поэзии и действительности" Гете речь идет не только о легкомысленных людях и людях, энергией и упорством восстанавливающих себя после необходимого самоотречения. Гете говорит здесь и о третьем типе реакции на отречение. Она присуща философам "Им ведомо вечное, необходимое, законное, и они силятся составить себе нерушимые понятия, которые не только не развалятся от созерцания бренного, а скорее найдут в нем опору"¹². Очевидно, что объективная, беспристрастная позиция философов во многом близка самому Гете. К объективности, беспристрастности стремится в это время и Тургенев, само же понимание "объективности" восходит, как мы попытаемся показать, к Гете.

В письмах 50-х годов Тургенев соотносит шопенгауэрианский пласт своего мировоззрения (точнее: свою интерпретацию онтологии Шопенгауэра) со своими спонтанными свойствами. Шопенгауэровское учение о сущности мира и природная склонность Тургенева к меланхолии осознаются им самим как факторы, непосредственно препятствующие формированию объективного художественного метода и объективному восприятию действительности. Размышляя о невозможности достичь счастья и гармонии, а также о трагической участи существования всех людей, Тургенев подчеркивает, что произведения, которые он создает, должны возникать на иной основе: "...я могу только сочувствовать красоте жизни - жить самому мне уже нельзя. "Темный" покров упал на меня и обвил меня: не стряхнуть мне его с плеч долой. Стараюсь, однако, не пускать эту копоть в то, что я делаю, а то кому это будет нужно?" (III, 268). Именно поэтому и возникает в это время попытка построения себя как "культурной личности". После периода романтического жизнестроительства конца 1830-х-нач. 1840-х годов - это вторая попытка Тургенева сознательно воздействовать на изменение своего мировоззрения и практического поведения. Истоки жизнестроительства восходят опять-таки к Шопенгауэру. Тургенев определяет жизнь как болезнь: "Жизнь ни что иное как болезнь, которая то усиливается, то ослабевает" (IV, 103). В связи с этим возникает мысль об оздоровлении жизни, психотерапевтической функции познания. В своем основном философском труде "Мир как воля и представление" Шопенгауэр, рассуждая об одаренных и обыкновенных людях, говорит о том, что одаренный человек путем незаинтересованного интеллектуального познания способен преодолеть скорбь как извечную закономерность жизни¹³. Существование такого человека безболезненно. Тургеневу близка эта идея Шопенгауэра, однако, в отличие от философа, он не рассматривает интеллектуальное познание как незаинтересованное. По Шопенгауэру, незаинтересованность созерцания - единственный путь к достижению объективности. По Тургеневу, объективность, беспристрастие должны достигаться через любовь. Здесь Тургенев уже совершенно явно обращается к Гете, к его не только художественному, но и философскому, а также естественнонаучному наследию. Гете, как известно, не считал себя философом, однако всю жизнь занимался вопросами теории познания и, в частности, проблемой преодоления отвлеченности, априорности познания¹⁴. Путь к преодолению абстрактности познания лежит, по Гете, через опыт, чувства. В одном из своих известных афоризмов Гете говорит: "Научиться можно только тому, что любишь, и чем глубже и полнее должно быть знание, тем сильнее, могучее и живее должна быть любовь, более того - страсть"¹⁵. О необходимости познания, понимания "через любовь" Тургенев писал уже в 1853 году. Мы находим эту мысль в рецензии на "Записки ружейного охотника" С. Аксакова, она развита в "Поездке в Полесье" (1857) и, наконец, об этом Тургенев довольно много пишет различным своим корреспондентам в 1850-е годы. Так, например, в письме к графине Ламберт Тургенев отказывается оценивать деятельность французских литераторов, потому что не испытывает к ним любви: "Но чего не полюбишь, того не поймешь, а чего не понял, о том не следует толковать. Оттого я вам о французах толковать не буду" (III, 214).

Объективность, реализованная посредством любви, нужна Тургеневу не только для того, чтобы избежать субъективности в оценках и меланхолии в настроении, но и для того, чтобы в известной мере преодолеть отвлеченность философии Шопенгауэра. Несмотря на то, что Тургенев принимает онтологическую характеристику действительности, данную Шопенгауэром, он не может не видеть, что Шопенгауэр - продолжатель традиции немецкой классической философии, которая в русской культурной традиции воспринималась как система, оторванная от реальности. Художественному решению проблемы рефлектирующего сознания, оторванного от реальности, Тургенев посвятил немало произведений. Во второй половине 1850-х годов Тургенев испытывает тревогу в связи с тем, что созданная Шопенгауэром и воспринятая им онтологический интерпретация действительности будет окрашивать собой восприятие самых различных сторон реальности. Кроме того, именно после 1855 года Тургенев не может не ощущать схематизма и односторонности в отношении к литературе писателей радикального направления, постепенно завоевывающих ведущее направление в "Современнике". В письме к В. Боткину 1856 года Тургенев говорит о том, что современные писатели слишком мало соприкасаются с действительностью, слишком мало читают и мыслят отвлеченно (III, 152). В этом же письме, как бы в противовес сказанному, приводятся слова немецкого критика Иоганна Мерка о Гете как писателе, претворяющем в действительное художественный образ, в то время как другие писатели тщетно пытаются воплотить в художественном произведении воображаемое. Гете, таким образом, становится для Тургенева в это время эталоном конкретности и объективности, художником, преодолевшим отвлеченность мышления. Перед Тургеневым по-прежнему, как и в начале 1850-х годов, стоит проблема объективного художественного метода. Нежелание Тургенева мыслить отвлеченно (как в художественном, так и интеллектуальном планах), а также боязнь глубокой меланхолии, усиливающейся под влиянием онтологии Шопенгауэра, и явились, на наш взгляд, основными причинами попытки организации собственной личности этот период. Поиски конкретности и объективности в постижении мира связаны для Тургенева с Гете, однако в представление об идеале человеческой личности Тургенева входит также идея о необходимости воспринимать мир не только в сфере феноменов, но и в сфере сущностей, способность постижения трагизма существования.

На наш взгляд, именно во второй половине 50-х годов наиболее ярко проявилось тяготение Тургенева к законченному гармоническому мировоззрению. Организацию собственной личности Тургенев в это время рассматривает как один из возможных путей к формированию целостного непротиворечивого миропонимания. В целом, однако, такое самоизменение, волевое самовоспитание Тургеневу чуждо. На протяжении всей творческой эволюции писателя мы можем наблюдать как притяжение, так и отталкивание от гармонической концепции существования. Так уже в самом конце 1850-х Тургенев почти полностью отходит от пафоса самоусовершенствования, не столь актуальным становится для него Гете, а в творчестве гораздо ярче прослеживается шопенгауэровская линия ("Призраки", "Довольно").

Рассказ "Фауст" очень показателен для короткого периода, в течение которого Тургенев тяготеет к целостному мировоззрению. Именно поэтому понятие "отречения" в рассказе понимается широко: с одной стороны, это трагическое признание персонажами своей ограниченности, с другой же стороны, "отречение", понятое Тургеневым в духе Гете, заключает в себя возможность "бесконечного восстановления". Возможность, которую герои "Фауста" не воплотили в действительность.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ См., например: Стеффенсен Э. Гете и Тургенев (анализ рассказа Тургенева "Фауст") // Славянские культуры и мировой культурный процесс. Минск, 1985; Thiergen P. Iwan Turgenews Novelle "Faust" // Faust-Rezeption in Ruland und in der Sowjetunion. Museum Kottingen. Sonderausstellung, 1983; Тиме Г. А. Заклятье гетеанства // Русская литература. 1992. N 1. С. 227-229. ^Назад

² См., например: Курляндская Г. Б. Структура повести и романа И. С. Тургенева 1850-х годов. Тула, 1977. ^Назад

³ Стеффенсен Э. Указ соч. С. 227. ^Назад

⁴ Тиме Г. А. Указ. соч. С. 37. ^Назад

⁵ Противопоставление понятий "культурная" и "спонтанная" личность писателя было использовано в спецкурсе З. Г. Минц, посвященном творчеству А. П. Чехова. Понятие "культурной" личности, по мысли З. Г. Минц, связано с представлением о сознательном, волевом воздействии писателя на собственное мировоззрение и поведение. Спонтанный же слой личности - это генетические, врожденные ей свойства. ^Назад

⁶ Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. М., 1988. Т. 3: Письма. С. 170. В дальнейшем ссылки на это издание с указанием в скобках тома и страницы. ^Назад

⁷ Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. М., 1992. ^Назад

⁸ "Entbehren sollst du, sollst entbehren" (отречься должен ты, отречься). Тургенев И. С. Указ соч. Т. 5: Сочинения. С. 90. ^Назад

⁹ Тиме Г. А. Указ. соч. С. 37. ^Назад

¹⁰ Goethe J. W. Faust. Berlin; Weimar, 1986. S. 113-114. ^Назад

¹¹ Гете И. В. Собр. соч.: В 10 т. М., 1976. Т. 3. С. 566. ^Назад

¹² Там же. С. 568. ^Назад

¹³ Шопенгауэр А. Афоризмы житейской мудрости. СПб., 1911. С. 34. ^Назад

¹⁴ См. об этом: Свасьян К. А. Философское мировоззрение Гете. Ереван, 1963; Его же. И. В. Гете. М., 1989; Коrff Н. A. Geist der Goethezeit. Leipzig, 1964. II Teil. ^Назад

¹⁵ Гете И. В. Избранные философские произведения. М., 1964. ^Назад

© Леа Пильд, 1995