 |
 |
 |
 |
|
ЛИРИКА. ТВОРЧЕСТВО ТЮТЧЕВА" [неавторизованный конспект лекций]* ЮРИЙ ЛОТМАН
Периодизация творчества: 1-й период - начальный, 20-е годы. Стихотворения Тютчева* условны, умозрительны. Но уже в 1820-е гг. эти признаки начали исчезать, уже здесь его поэзия проникнута глубокой философской мыслью. Слияние всего воедино: и любви, и философии, и природы. Поэзия Т. никогда не развивается в форме рассудочной, умозрительной мысли.
2-ой период - 30-е - 40-е годы. Т. продолжает оставаться поэтом мысли. Темы любви и природы актуальны по-прежнему, но в них вплетается что-то тревожное. Это тревожное начало с разными акцентами и окраской выражается, в частности, в стихотворениях о странничестве (например, «Из края в край, из града в 3-й период - 50-е - 60-е годы. Тревожные мотивы углубляются и перерастают в мрачное, безысходное восприятие жизни. Т. не заботился об издании своих сочинений. Первая большая группа его стихотворений была напечатана через посредство И. С. Гагарина в 1836-37 гг. в пушкинском «Современнике» - «Стихотворения, присланные из Германии». Вторая крупная публикация - в 1854 г. - была тоже связана с «Современником», подготовил ее И. С. Тургенев. Последнее прижизненное издание сборника - 1868 г. И опять Т. устраняется от подготовки издания, его готовил зять И. С. Аксаков. Тема природы Появляется она уже в 20-х гг. Стихотворение «Весна. Посвящается друзьям» («Любовь земли и прелесть года...», 1821 г.- С. 57-58) - традиционная условная поэтическая манера и очень светлые гармонические тона. «Вечер» («Как тихо веет над долиной...», 1829 г. - С. 73) - условность преодолена; очень лирическая, гармоническая зарисовка светлого вечера. К 1828 г. относятся «Весенняя гроза» («Люблю грозу в начале мая...» - С. 77), «Летний вечер» («Уж солнца раскаленный шар...» - С. 78-79) и др. Уже здесь присутствует характерное для Т. одухотворение природы, очеловечивание ее, а также для 20-х гг. - смелые, необыкновенные уподобления (солнце). Сюда же примыкает «Чародейкою Зимою...» (1852 г.; С. 185), переводы из Гейне, которого Т. близко знал по Мюнхену и с которым они были друзьями (ср.: «Как под высоким триумфальным сводом / Громадных облаков всходило солнце, / Победоносно, смело и светло...» и т.д. - С. 163). «Осенний вечер» («Есть в светлости осенних вечеров...», 1830 г. - С. 110) - это стихотворение о природе или о мире чувств? - сказать трудно. «В душном воздухе молчанье...» (С. 124) - опять слияние человека с природой. «Поток сгустился и тускнеет...»: у Т. в описании природы часто появляются слова, характерные для живого существа («прячется», «гаснет», «немеет», «не может», «тревожит»), и в то же время, когда речь идет о человеческой душе, появляются слова, характерные для мира природы:
Убитой хладом бытия, Не льется юности веселой, Не блещет резвая струя, - Но подо льдистою корой Еще есть жизнь, еще есть ропот - И внятно слышится порой Ключа таинственного шепот! (С. 118) «Еще земли печален вид...» - описывается ранняя весна, но, одновременно, и пробуждение души, однако границу определить трудно:
.................. Блестят и тают глыбы снега, Блестит лазурь, играет кровь... Или весенняя то нега?.. Или то женская любовь?.. (С. 137) Проявляется это и в другом - в слиянии самого поэта с природой, например, в стихотворении «Тени сизые смесились...» строка: «...Всё во мне, и я во всем!..» (С. 127). Ср.:
Я скрыть не в силах, мать-Земля... Дух  в бесплотных сладострастья, Твой верный сын, не жажду я... (и далее; С. 127). Ср. также:
Не слепок, не бездушный лик - В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык... (С. 135). В последний период творчества - более трагические ноты, но любовь к природе продолжает звучать. Парадоксальность творчества и личности Т. Т. никогда не писал в тех жанрах, в которых развивалась русская литература его времени. Прозу Т. любил больше, чем стихи. Рано оценил Л. Н. Толстого, был поклонником Тургенева. В книге Ф. Корнило «Тютчев. Поэт-философ» автор берет высказывания Т. из писем и строит по ним систему его взглядов1. Однако из тех же писем можно извлечь диаметрально противоположные высказывания. Чем ближе люди знали Т., тем больше недоумения он у них вызывал (ср. письма дочери Анны, высказывания зятя И. С. Аксакова). Двойственность личности Т.: он стремится остаться один - и боится остаться один. Противоречия ведут к странностям2. Наследие Т. очень невелико по объему: стихи, письма, несколько статей на французском языке. Т. начал как поэт очень рано. Родился в семье небогатых родителей в родовом имении Овстуг в Брянском уезде. Домашний язык - французский. Мать была набожна, поэтому Т. хорошо владел архаической речью. Домашнее обучение проходило в Москве под руководством С. Е. Раича, третьестепенного поэта, профессора, полиглота, античника, входившего в Московскую группу поэтов: Мерзляков, Буринский, Милонов. Идеалом здесь был поэт-ученый, а поэзия должна была быть плодом упорного труда. Группа культивировала большие жанры, описательную поэзию. Характерен их интерес к жанру послания; в лексике заметно влияние карамзинизма. На этом фоне ранний Т. казался честолюбцем: в 14 лет он был принят в члены «Общества любителей российской словесности при Московском университете». Раннее самоопределение как поэта (параллель - Лермонтов). Московский контекст начала 1820-х гг. В 1818 г. Раич, наставник Т., вступает в «Союз Благоденствия». Т. знал и об «Обществе громкого смеха» (Ф. Шаховской и др.). Заметной фигурой в московских кругах был и М. А. Дмитриев-Мамонов. В его имении Дубровицах хранились реликвии: окровавленная рубашка царевича Димитрия и знамя Д. М. Пожарского3. Стихи Т., посвященные восстанию декабристов: «14-декабря 1825» («Вас развратило Самовластье...» - С. 72-73). В нем - два смысла. Повторяющийся образ железной зимы («Зима железная дохнула») - это образ смерти. Л. В. Пумпянский, автор одной из лучших статей о Т. (Поэзия Тютчева // Урания. Тютчевский альманах. Л., 1928), недаром выделил «густоту» как ведущий признак поэтики Т.: на одну тему Т. пишет не менее 2-х раз4. То, что исчезает, и есть самое ценное. Пророчество и ясновидение. Ясновидение - попытка увидеть невидимое. Итак, к тому времени, когда к Пушкину попадает цикл стихотворений Т., он уже, в основном, сформировался как поэт. Связь с кругом будущих любомудров. Потом он оказался надолго оторван от России, становится профессиональным дипломатом. Место Т. в литературном процессе Т. занимает положение как бы вне литературы, и это определенная позиция (параллель - Лермонтов). Т. не примыкал к литературным лагерям, не принимал участия в литературных спорах, не был «отмечен» для современников в знакомых «системах». Позиция вне литературы в определенном смысле соответствовала литературным нормам. Карамзинская эпоха выдвинула оппозицию:
Поэт-дилетант - ленивец, он теряет свои стихи; поэт-ученый трудолюбив, он зарылся в ученых фолиантах. Эти два идеала определяют и два бытовых облика поэта. Поэт-труженик как профессиональный поэт (филолог). Разновидности профессиональных поэтов: Ломоносов как героический вариант, Тредиаковский как отрицательный вариант, но их объединяет то, что для обоих поэзия носит служебный, должностной характер. Во второй половине ХVIII в. положение осложняется: поэт-эрудит начинает связываться с романтическими чертами. Романтизм проявляется в безудержности (Ломоносов). Характерен пример Ермила Кострова - поэта Московского университета. Он был запойный пьяница, бессребреник, романтик в быту и классик в поэзии. Характерна и судьба Мерзлякова. С точки зрения пушкинских современников Мерзляков выглядит как классицист. Но он человек переходной эпохи, создатель традиций московской школы поэзии. Московская школа поэзии 1810-х - начала 1820-х годов Раич, Веневитинов, Шевырев, Грибоедов, Лермонтов, Тютчев, Полежаев. Культивировался тип профессионального поэта - труженика и эрудита. Как эрудиты поэты этого круга ориентируются на русскую поэзию XVIII в. В области западно-европейской поэзии - ориентация, для среднего читателя, внесистемная. Английская традиция. Последователи: Алексей Михайлович Кутузов, Карамзин, Шишков. Важные поэтические имена: Юнг, Стерн, Томсон, Оссиан. Немецкая традиция. Влияние школы «Бури и натиска». Немецкая литература воспринимается в нескольких направлениях. «Штюрмерство»: Бурное увлечение Шиллером: «Дон Карлос», «Разбойники». Гете - «Страдания юного Вертера». Ленц, Клингер, Цшокке (автор трагедий). Здесь важны и личные контакты москвичей со штюрмерами, память немецкого барокко: Якоб Беме. Эпическая мистическая поэзия: Клопшток, швейцарский поэт Геснер. Парацельс, Ангел Силезский.
Философские искания начала ХIX в. опираются на этот фундамент. Профессиональный филолог должен был владеть древними языками (ср. отношение к латыни как к пробному камню профессионализма еще у Античная традиция минимальна. Проблема соотношения античной традиции и русской поэзии: латинская и греческая литература понимаются как образцовое выражение национальной специфики литературы. Русская народность мыслилась как исторически близкая к античности. Интерес к итальянской поэзии. Мерзляков переводит «Освобожденный Иерусалим» Тассо, Раич тоже переводил Тассо. Задача «итальянизации» русского стиха. Батюшков и Раич видели задачу в эвфонии русского стиха. Отношение к славянизмам - грань между Батюшковым и Раичем. В 1828 г. Раич опубликовал статью «Петрарка и Ломоносов», доказывая, что эти два человека - как бы «копии» друг друга. Раич высказал мысль, что нужно усилить «петраркизм» в поэзии. Напомним, что А. Н. Веселовский проводил параллель между Петраркой и Жуковским (аналогичные серии лирических излияний, «отпечаток сердца в стихах»). На другом полюсе по отношению к поэту-труженику находился поэт-дилетант. Он должен вести уединенную жизнь, быть невеждой, ленивцем и эпикурейцем, он не должен служить. «Ленивец» - как человек, обрубивший традицию, человек с принципиальной установкой на новаторство. Социальные варианты судьбы: офицер или чиновник. В реальной биографии человек этого круга оказывается или офицером, или чиновником Министерства иностранных дел, может быть, «архивным юношей». В этой расстановке Т. занял промежуточное место. Был беден, служил по ведомству Министерства иностранных дел.. Начал служить в 1822 г., однако был рассеян, забывчив, ленив; и, в то же время, - дипломат высочайшего класса, совмещающий эрудицию, шахматный склад ума и свою концепцию реальности и мировой истории. Иногда эта концепция приводила к просчетам. Одновременно Т. связан с традицией, ведущей его к образу поэта-эрудита. Ощущается влияние немецкой поэзии, хотя для первого периода творчества (1816-1820) это не характерно. Раннее творчество. Это творчество в Мюнхене. Присылал стихи в Россию, печатался в альманахах Раича. Имя Т. мелькает в критических обзорах, не выделяясь среди второстепенных поэтов. Тютчевские бумаги были у И. С. Гагарина и попали в руки Вяземскому. Жуковский познакомился со стихами Т. 1836 г. Пушкин и Т. Публикация Пушкиным большого цикла тютчевских стихов в своем «Современнике» привела к мысли, что Пушкин был для Т. чем-то вроде того, чем явился Державин для самого Пушкина (Тургенев). Контр-идея: концепция Ю. Н. Тынянова, выраженная в статьях «Пушкин и Тютчев», «Вопрос о Тютчеве», «Тютчев и Гейне»6, а также А. Л. Осповатом в недавней книге «Как слово наше отзовется...»7. Л. В. Пумпянский в сб. «Урания» в 1928 г. пришел к тем же выводам, что и Тынянов.
 Т.
Доказательство: у Пушкина о Т. - лишь один отзыв, и это средний отзыв. Тынянов считал, что Пушкин за поэтическим отделом «Современника» не следил. Вывод Тынянова: Т. не связан с пушкинским направлением русской поэзии. Б. М. Эйхенбаум считал, что Т. связан с Державиным (см. книгу Эйхенбаума «Сквозь литературу»). На самом деле Пушкин следил за поэтическим отделом «Современника» и публиковал там свои лучшие стихи перед сроком очередной подписки. Важнее утверждение Тынянова, что тютчевская линия в литературе не связана с пушкинской. Но и оно вызывает некоторые возражения8. Тютчевский мир. Всякая суммарная картина тютчевского мира, особенно созданная по письмам, дневникам, однако и в результате анализа стихотворений, - условна. Система нужна Т., чтобы уходить от нее. Горизонты Т. расширяются при проекции на несколько систем. Тынянов считает, что Т. был поэтом короткой формы, в отличие от своих учителей - поэтов большой формы (Бобров, Тредиаковский; Гейне - тоже поэт короткой формы, однако он цикличен). На самом деле Т. европейскую традицию коротких стихов принимает частично и выборочно и сильно ее трансформирует. Тынянов полагал, что Т. превратил фрагмент в единственный жанр, и считал, что укрупнение слова у Т. связано с объемом текста: чем короче текст, тем семантически крупнее слово. Это не очень верно, т.к. существовала короткая поэзия и до Т. (форма аполога, разрабатывавшаяся И. И. Дмитриевым; Пушкин), но семантической выделенности слова тут не наблюдается. Укрупнение слова происходит в тютчевской поэзии, когда мы имеем с дело с его поэзией как неким целым. Он повторяет мотивы, многократно перекидывает мосты от одного стихотворения к другому, варьирует мотивы (ср.: «Silentium!» - С. 105-106). Это заставляет воспринимать каждое слово несколько особым образом (см., например, беспомощнейв стихотворении «Увы, что нашего незнанья...» - С. 188). Если пушкинское слово попадает в строку, нам не обязательно вспоминать все случаи, где мы встречали это слово, ибо оно - обычное слово. Тютчевское слово - особое слово9. Он подносит нам его сразу в комбинациях в нескольких строках, т.е. мы имеем основание рассматривать произведения Т. как некий единый глубинный текст, лежащий в сознании автора и читателя, и это позволяет нам создать абстрактную конструкцию тютчевского мира. Центром в мироощущении Т. будет чувство существования/несуществования. И в письмах, и в стихах Т. возвращается к вопросу существования, его хрупкости. Ср. письмо к жене10 и французское стихотворение:
Сейчас присутствующий в пространстве и во времени, он почти ничто, и ничто он, когда он далеко. Его присутствие - это только точка, А его отсутствие - это пространство11. Тютчевская система строится на оппозициях: реальность/ирреальность; присутствие/отсутствие; пространство/время. Мы говорили, как Т. боится разлуки. Он ненавидит пространство: «Пространство пожирает нас». «Ах, как я ненавижу отсутствующих, которых люблю» - для Т. тот, кто ближе, более реален, более живой, тот, кто дальше - менее живой. Именно поэтому он приветствует железные дороги как победителей пространства12. Но в то же время целый ряд стихотворений Т. посвящен пространству. Например, «На возвратном пути» (1859):
Жизнь отошла - и, покорясь судьбе, В каком-то забытьи изнеможенья, Здесь человек лишь снится сам себе. Как свет дневной, его тускнеют взоры, Не верит он, хоть видел их вчера, Что есть края, где радужные горы В лазурные глядятся озер  ... (С. 200)
Таким образом, у Т. в этом стихотворении присутствуют жажда бытия и ощущение хрупкости бытия, но, с другой стороны, и - жажда разрушения, мысль о разрушении... Т. не ощущал себя на 100% живым. Он сравнивает себя с домом, в котором замазаны окна мелом (ср. в «Евгении Онегине» о смерти Ленского: «Теперь, как в доме опустелом, / Всё в нем и тихо и темно; / Замолкло навсегда оно. / Закрыты ставни, окна мелом / Забелены...» - гл. VI, строфа XXXII). Таким образом, бытие для Т. лежит в основе всего. Однако важна и зеркальная грань существования - разрушение, уничтожение себя (любовь - самоубийство). Здесь важно стихотворение «Близнецы»:
И в мире нет четы прекрасней, И обаянья нет ужасней, Ей предающего сердца... <...> И кто в избытке ощущений, Когда кипит и стынет кровь, Не ведал ваших искушений - Самоубийство и Любовь! (С. 174) В мире Т. важна граница: черта, грань и организуют, и отпугивают. Постоянная мысль об уничтожении организует «денисьевский» цикл, внутренне рифмуется с любовью: уничтожение себя в чем-то большем, чем «я», и вообще уничтожение себя. Вообще у Т. мир - мир перехлестов, границ, контрастов. Одна строфа объединяет тень и свет. Характерно, в этом смысле, начало «Весенних вод»:
А воды уж весной шумят (С. 105). Л. В. Пумпянский считал Т. представителем русского бодлеризма. Стихотворение «Мal'aria» (или «Mala aria» - зараженный воздух) передает эстетическую красоту смерти. Система имеет свою «противосистему», так сказать, позитив и негатив: прекрасный мир жизни (прозрачный небосвод, звенящие ручьи, благоухание роз) = прекрасный мир смерти:
Во всем разлитое, таинственное Зло - В цветах, в источнике прозрачном, как стекло, И в радужных лучах, и в самом небе Рима! и т.д. (С.112). Бытие для Т., прежде всего, - непосредственная, сиюминутная реальность, противостоящая смерти. В этом смысле оно противопоставлено времени: все прошедшее = умершее. Но есть и сила против прошедшего - память (поэтому столько стихотворений посвящено памяти). У Т. - болезненное отношение к памяти, отсюда - обилие императивов: «...Вспомни... помни!». Прошедшее хоть и оживает в памяти, но не делается от этого реальнее. В письмах он неоднократно упоминает, что не любит смотреть на вещи, которые помнит, т.к. чувствует, насколько память нереальна. Когда после двадцати лет отсутствия он вернулся из Германии в Россию, то встреча со знакомыми, столкновение зрения и знания с памятью были для него мучительны13. Т. по женской линии, как и Л. Толстой, был родственником В. П. Ивашева, который был причастен к делу декабристов. Т. принимал участие в устройстве его романтической женитьбы на француженке Камилле Ле-Дантю. К моменту возвращения Т. в Россию и Ивашев, и его жена скончались. Он пишет жене из Дрездена: «Нашлась, между прочим, одна моя кузина, которую я знал ребенком и которую застал теперь старухой. Она сестра одного из несчастных ссыльных в Сибирь, который самым романтическим образом женился на француженке, и я принимал некоторое участие в устройстве этого брака. Теперь этот брат уже умер, жена его также, отца и матери тоже нет в живых... словом, все перемерли, а упомянутая мной кузина умирает от чахотки... Ах, как я стремлюсь уехать отсюда!»14 Мир воспоминаний для Т. двойной: он поэтичен и страшен одновременно (т.к. реальное - не реально вовсе). Приезд в Овстуг, где прошло его детство; здесь все то же, и это разрывает душу:
Места немилые, хоть и родные, Где мыслил я и чувствовал впервые - И где теперь, туманными очами, При свете вечереющего дня, Мой детский возраст смотрит на меня.
О бедный призрак, немощный и смутный, Чем неподвижнее вещи, тем слышнее гул, стон времени. Смерть, как и жизнь, течет. Таким образом, настоящее у Т. хрупко, прошедшего нет, оно - тень; но и на настоящее тоже можно смотреть как на тень, как на прошедшее. Реальное для Т. оказывается в тени. Время у Т. отрывает у бытия куски, но бытие не существует без тени. В стихотворении «Последний катаклизм» Т. предсказывает:
Состав частей разрушится земных: Все зримое опять покроют воды, И божий лик изобразится в них! (С. 85) Исчезновение времени для Т. - это небытие. Другой пример. Конец Севастопольской кампании, поражение России. После смерти Николая I Александр II еще до коронации приезжает в Москву, которую Николай так не любил. Т. на колокольне Ивана Великого размышляет о панславизме. Однако мысль мгновенно деформирует время: Т. видит смерть молодого государя, т.е. дается взгляд на настоящее как на прошедшее с точки зрения будущего. Вот как он описывал свое состояние в письме к жене 9 сентября 1855 г.: «Вчера, 8-го, в то время, когда во всех соборах совершалась обедня, я поднялся на первую площадку Ивана Великого, покрытую народом, ожидавшим - не знаю, тщетно или нет - появления государя <...>. И тут меня вдруг охватило чувство сна. Мне пригрезилось, что настоящая минута давно миновала, что протекло полвека и более, что начинающаяся теперь великая борьба <...> наконец закончена, что новый мир возник из нее, что будущность народов определилась на многие столетия, что всякая неуверенность исчезла, что суд божий совершился. Великая империя основана... Она начинала свое бесконечное существование там, в краях иных, под солнцем более ярким, ближе к дуновениям юга и Средиземного моря. Новые поколения с совсем иными воззрениями и убеждениями господствовали над миром <...>. И тогда вся эта сцена в Кремле, при которой я присутствовал, эта толпа, столь мало сознававшая, что должно совершиться в будущем, и теснившаяся, чтобы видеть государя, который так недолго просуществует, и жизнь которого так скоро будет подорвана и поглощена при первых же испытаниях великой борьбы, - вся эта картина показалась мне видением прошлого и весьма далекого прошлого, а люди, двигавшиеся вокруг меня, давно исчезнувшими из этого мира... Я вдруг почувствовал себя современником их правнуков»15. Т.е., наблюдая жизнь, можно увидеть смерть (опять зеркало). Рядом с временем у Т. существует пространство, но пространство - это именно время в значении пространства. Это - постоянное расширение и сужение. Ноесть пространство и вполне бытовое (горизонталь) - оно подлежит преодолению как пространство античеловеческое, отрицательное.Пространство же, направленное вверх = в бесконечность, всегда оценивается положительно. Однако еще важнее пространство, направленное вниз, т.к. это - отражение = глубина бесконечности16.
В пейзаже у Т. устойчиво противопоставление равнины и гор. Равнина для Т. ужасна и страшна. Он писал жене: «Краков <...> последний живописный пункт для путешественника, отправляющегося на восток, так как сейчас же после этого города начинается грозная равнина - скифская равнина, так часто пугавшая тебя на моей рельефной карте, где она занимает такое огромное пространство. И действительно, она не более приятна»17. Он счастлив, что в мире есть еще горы (вспомним стихотворение «На возвратном пути» <цитату см. выше. - Л. К.>), и тема музыкальности гор будет занимать в тютчевском пейзаже тоже особое место. Для Т. всегда имело большое значение противопоставление мысли и «антимысли». Но кроме высказанной мысли есть еще оценка:
Итак, в основе тютчевского мира лежит оппозиция бытие/небытие. И знаком плюс может быть отмечено и то, и другое; точкой отсчета также может быть и то, и другое. Так, в теме единства/разъединенности человеческой личности и природы единство будет оцениваться и положительно, и отрицательно; разъединение также будет оцениваться и положительно, и отрицательно. Мотив дороги. Стихотворение «Странник» - здесь дорога и совсем не метафорическая:
Над ним святой его покров!.. Домашних очагов изгнанник, Он гостем стал благих богов!..
Сей дивный мир, их рук созданье,
Чрез веси, грады и поля, В стихотворении «Я лютеран люблю богослуженье...» дорога отождествляется с моментом, т.е. нахождение в одной точке дороги - единственно:
В последний раз вам Вера предстоит: Еще она не перешла порогу, Но дом ее уж пуст и гол стоит (С. 122). Для Т. все виды свиданий - жизнь, все виды разлуки - смерть, а дорога - это уход. Хотя дорога и соединяет две точки горизонта, она отрывает от первой точки, и в этом смысле она маркирована отрицательно. Однако эта сложность не превращает тютчевского мира в бессистемность. Наоборот, в основе этой сложности - глубокая смысловая система. Следовательно, представление о том, каков же этот мир:
Единство во втором смысле Т. понимает как разнообразие и соединение. В стихотворении «Странник» заложена мысль о соединенности (Зевс - странник) и о единстве не однообразия, а разнообразия. Подвижный для странника, этот мир «недвижен» для Зевса. Но этот мир богат своим разнообразием, соединением всего: единство соединенного мира, где все его контрасты объединяются в одно целое. Однако рядом же - в ряде стихотворений - соединение будет оценено отрицательно и будет иметь все признаки мертвого опустошенного мира. То, что обозначает богатство, полноту мира, то же обозначает и опустошение. Соединение в человеке разных начал: начало мысли и начало бытия. Мысль у Т. обладает не только реальностью, ясностью, но и плотностью. Мысль - неразрушима. С этим органически сочетается представление о движении и статике. В человеческой природе столкновение двух начал естественно. Но с другой стороны - резкое разграничение мысли/природы. Отношение к разрушению: Т. - поэт, проникнутый чувством катастрофы. Но отношение к катастрофе опять-таки двойственное. В определенном смысле, Т. влечет мир устойчивый (что очень важно для его политических взглядов). Итак, мы видели, что у Т. основные слова имеют противоположную семантику и оценку. При чтении изолированного текста у нас гораздо больше почвы для толкования, чем для понимания. Как же Т. соотносится с современными ему поэтами? Т. и Фет. Критики - современники Т. и Фета сближали их лирику. Эти два поэта высоко ценили друг друга. Мнение современников перешло в историю литературы: в середине XIX в. существовали школа Некрасова и школа чистого искусства (Т., Фет и др. поэты, которых мы не знаем, куда отнести). Другое сопоставление, восходящее к символистской критике, - Т. и Баратынский. Возникает линия - внепушкинское и вненекрасовское направление, которое культивировали символисты. Но если посмотреть тексты, то выясняется, что сближение Т., Фета, Баратынского - фиктивно. Мир Фета состоит из лексики сиюминутной и данной в ощущении: это мгновение и это место (тут). Фет - импрессионист, стремящийся передать читателю ощущение, которое было у поэта в данном месте и в данную минуту (субъективная предметность и субъективные ощущения). Фет - поэт реального интеллигентского быта и ощущений. Смелый бытовизм Фета переходит к Пастернаку. Интерьер фетовской эпохи: рояль и т.д., резкие переключения от быта к ощущениям. Фетовский мир - это мир звуков, запахов, цвета, света, где одно переходит в другое. Бытие состоит в напряженных ощущениях. Мир Баратынского. Сближение Баратынского и Т. как будто более оправдано принадлежностью обоих к философской лирике. Но для Баратынского, действительно, характерно стремление к терминологичности, однозначности слова. Баратынский - философский поэт, и его «лирические» и собственно «философские» стихотворения строятся по одинаковому принципу. Баратынский в каждом слове, путем логических антитез, восстанавливает истинное, по его мнению, значение. Стихотворение «Новинское. А. С. Пушкину»:
Поэта в жертвы пригласила, Но не любовь ответом ей, Взор ясный думой осенила. Нет, это был сей легкий сон, Сей тонкий сон воображенья, Что посылает Аполлон Не для любви - для вдохновенья18.
Здесь оппозиция «она
Древней правды. Храм упал; А руин его потомок Языка не разгадал и т.д.19 Баратынский опровергает мысль XVIII века о том, что предрассудок - зло, тьма, т.е. Баратынский дает новую философскую концепцию, дает в стихах философские размышления. Мир Тютчева. У Т. для каждого ключевого понятия есть несколько противоположных смыслов. Каждое стихотворение строится как затемнение мысли, а не как прояснение. Одно и то же слово значит и жизнь, и смерть, и т.д.
Такого рода тексты вообще есть в истории культуры. Например, стихотворение «На новый 1855 год» («Стоим мы слепо пред Судьбою...») - это предсказанье, пророчество, причем не свое, а - «бред пророческий дух
Но исполнитель божьих кар, - Он совершит, как поздний мститель, Давно обдуманный удар... и т.д. (С. 189). Итог: «Слова неясны роковые, / И смутен замогильный сон», т.е. истина содержится в тексте, но она скрыта, ее там следует искать так, как ищут ее в речах пророков. Тема пророчества доминирует в творчестве Т. Но это прорицания пифии, а не пушкинского пророка и не библейского. Текст пифии - непонятный текст. Между людьми и пифией должен быть посредник - жрец. Позиция поэта - скользящая: он - то пифия, то - жрец. Т. иногда дает истолкование пророчествам, но истолкования (как и жреческие) - не ясны, не однозначны. Человек (читатель) тоже призван мыслить, истолковывать (как и в античном мире), и это - не прямолинейные истолкования в духе французской литературы XVIII в. Мир для Т. - загадка, поэзия - двойная загадка. Поэзия - греховна, ибо, по мысли Т., удваивает греховность мира, удваивая его существование. Загадка может быть разгадана, но ее надо разгадать. Реалии у Т. - не символы, а эмблемы (т.е. истолковываются однозначно):
железная колыбель = железный век Но однозначность символически раскрывается в многозначности самого значения. Т. предполагает, что мир содержит в себе загадку, т.е. мир есть текст, ибо он имеет значение, смысл. Однако откуда это значение, этот смысл? Он кем-то задан. Например, стихотворение «Не то, что мните вы, природа...». В природе есть смысл:
В ней есть любовь, в ней есть язык... (С. 135). Мир говорит с людьми, но есть люди, которые не слышат этого разговора. Мир - Слово, кем-то и для кого-то сказанное. Люди - глухонемые, они не могут понять неземного языка.
В то же время (1830-е гг.) написано стихотворение о камне («Probl
Как он упал? Никто не знает ныне - Сорвался ль он с вершины сам собой, Иль был низринут волею чужой? (С. 121. Курсив Т.) Есть ли значение в том, что он упал:
Никто еще не разрешил вопроса. (Там же). И, наконец «Природа - сфинкс...» (1869):
Своим искусом губит человека, Что, может статься, никакой от века Загадки нет и не было у ней. (С. 248) Неясно, мир - послание или нет? к кому он обращен? на каком языке? Отношения человека и мира - не определены. Итак, несколько решений дается у Т. хронологически почти одновременно (эволюции нет): 1) мир - загадка, которую надо разгадать; 2) мир - бессмыслен, и человек гибнет, пытаясь найти смысл в бессмысленном (см. стихотворение «Безумие» - С. 86); 3) мир создан и имеет смысл, но акт творения продолжается в разумном бытии человека - в его слове. Человек - участник продолжающегося творения. Здесь важно стихотворение «Колумб», где Колумб не открывает мир, а создает его (смысл мира отражается в семантике слова):
Чертеж земной ты выполнивший смело И довершивший наконец Судеб неконченное дело, Ты з  весу расторг божественной рукой - И новый мир, неведомый, нежданный, Из беспредельности туманной На божий свет ты вынес за собой.
Так связан, съединен от века Эдип перед сфинксом - это был вопрос не только поэзии для Т., но и вопрос жизни (он постоянно чувствовал неуверенность, ощущая хрупкость бытия). Семантика слова у Т. также колеблется в зависимости от избранного пути решения. Стихотворение «Два голоса» (С. 167-168)20:
- люди - могилы; вода. Горний мир - высок, но равнодушен к людям. Вода у Т. всегда внизу. Боги и могилы, казалось бы, - антитеза, но она снята. Светила и могилы - молчат. Человек покинут в мире. Чувство покинутости очень характерно для Т. Борьба человека безнадежна. Люди ведут безнадежную борьбу с неназванным противником перед лицом равнодушной природы. Дана целостная и очень античная по духу система: безнадежная ситуация не должна влиять на поведение человека («боритесь прилежно»). Вторая часть стихотворения начинается с повтора, хотя сразу меняется интонация (смена рифмовки):
светила - звездные крvги (судьба) Это готовит слом во второй строфе - «Пускай олимпийцы завистливым оком...»: боги завидуют тем, кто познает борьбу. Действие ценно независимо от результата. Борьба всегда прекрасна. Таким образом, в античном мире вперед выдвигается стоическая мораль. Нет победы, но есть борьба. Человек должен действовать. Отношение «человек и мир» дано в двух вариантах: 1) человек бессилен перед миром; 2) человек велик в действии. Т. одинок в поэзии XIX века, включение его в школу - искусственно. Но он близок к поэзии XVIII и ХХ вв. Первый важнейший вопрос для Т.: что, если у мира нет разгадки? Другой вопрос - изоморфен ли человек миру, т.е. является ли человек образом мира? Этот вопрос волновал барокко и мистиков. «Мир полон соответствий» (Блок). Родствен ли человек миру? Если да, то возможно их взаимопонимание, если нет - т.е. человек уникален, - то человек брошен в мире. Между типом речи и функцией текста есть зависимость. Поэзия Т. профетична, и поэтому она отчетливо архаична, однако на уровне лексики пласт архаизмов не велик, он находится в пределах нормы эпохи. В церковнославянской речи Т. допускал ошибки и вообще не придавал ей существенного значения. Архаичен он в глубинах сознания, в частности, в отношении носителя речи к тексту. Носитель речи. Кто таков носитель речи? Этот вопрос особенно важен для архаических текстов. Чем чаще это подчеркивается, тем чаще оказывается, что носитель речи не равен автору. Средневековые и, вообще, архаические тексты названы часто именами людей: Евангелие от Луки, от Марка и т.д., хотя апостолы - лишь передатчики людям Богодухновенного текста. Этот акт «передачи» часто является предметом иллюстрации (перст Божий, указующий на апостола). Однако указание на медиатора или заказчика текста, иконы - необходимо. Это - инициатор, который спровоцировал создание текста, тот, что написал или нарисовал - наименее важен. В лирике Нового времени это выражается в позиции и характере носителя речи. В этом смысле очень важна система местоимений в лирике Т.21 Предельно общая модель человеческих отношений и выражается в системе местоимений:
Вся мировая лирика вписывается в эту систему - она настолько общая, что в нее вмещается вся система человеческих чувств и отношений. У Т. местоимения взаимозаменяются. В стихотворении «С какою негою, с какой тоской влюбленной...» (С. 145):
«Я»-носитель речи превращается порой в объект говорения, а «ты» оказывается «я»: «ты, человеческое я». «О, как убийственно мы любим...» (С. 176-177): здесь «мы» - обобщенно-личное местоимение, обобщение универсальной закономерности. «Ты говорил: она моя...»: эту строку можно понять, лишь зная, что ты = я, она = ты. Местоимения могут заменять друг друга. «Не говори: меня он, как и прежде, любит...» (С. 175): «я» - женщина, носитель речи; «он» - автор. Парное ему стихотворение - «О, не тревожь меня укорой справедливой!..» (С. 175), где я, ты и он переменились местами. Таким образом, Т. испытывает весь возможный набор установок. «Я» у Т. обладает той же зыбкостью, что и сам факт бытия, существования. В стихотворении «Итак, опять увиделся я с вами...» (С. 154) обращение «ты» адресовано самому себе в детстве (ср. строку «Мой детский возраст смотрит на меня»). Детство смотрит на «меня», и «я» смотрю на «него» (на себя), как на рано умершего брата. «Я» распадается. Разговор с несуществующим (например, умершим) собеседником очень част у Т. И всегда возникает вопрос о реальности собеседника или «я». Бытие определяется не только собственными чувствами, но и чувствами других людей, направленными на «я». Без любви, направленной на «я», «я» не реально. Стихотворение «Накануне годовщины 4 августа 1864 г.» (С. 222)22 написано через год после смерти Е. А. Денисьевой. I строфа: вечер, реальное пространство; II строфа: переход к ночи, которая обладает самостоятельным космическим бытием («Вот тот мир, где жили мы с тобою»). Получается, что «я» тоже переходит в мир «ты», т.е. в мир нереальный. III строфа: опять разделение мира «я» и мира «ты». Т. часто использует местоимение «ты» в качестве риторического обращения, семантически пустого: «Тебе, Колумб, тебе венец». Это «ты» возникает из риторики XVIII века, как и многочисленные повелительные формы глагола. Но с начала стихотворения мы никогда не знаем, какова природа «ты». По сути, у Т. существует позиция говорящего и объекта речи, но обе они не закреплены за определенными местоимениями: любые местоимения могут стоять в любой позиции. Благодаря этому тютчевский текст приобретает предельно обобщенно-безличный характер. Автор оказывается медиатором - тем, через кого говорят, произнося текст предельной обобщенности и неопределенности. Тексты Т. исключительно значительны, и секрет этого нам не всегда ясен. Он состоит именно в обобщенности. Но сквозь этот общий фон прорываются иные тексты - предельно конкретные - и грамматически, и биографически. Особенно это характерно для так называемого «денисьевского» цикла. Перед нами - не последовательная система, до конца проверенная, а колебания, очень значимые. Это же проявляется и в других грамматических формах. Их употребление у Т. весьма своеобразно. Обилие повелительных форм. Определенный процент относится к риторическим приемам, но ведь Т. все же зачем-то их использовал. Однако большое число повелительных форм не может быть объяснено риторикой. «Молчи, скрывайся и таи» («Silentium!» - С. 105) - это, конечно, не приказание, а построение обобщенно-личных конструкций. Чаще всего они - запретительного свойства. Моделируется обязательная общая норма, и это также связывает тексты Т. с архаическими текстами. Еще важнее вопрос языковой семантики. При первом чтении мы получаем впечатление неожиданных значений. Из исследователей на это первым обратил внимание Ю. Н. Тынянов, затем - Л. Я. Гинзбург. Т. создает неожиданные смыслы слов. Тынянов охарактеризовал и путь их создания: «теснота стихового ряда», т.е. строка = слово. Слова в строке заражаются значением друг друга и образуют надсловесное единство. Однако это - закономерность поэзии вообще, а не только поэзии Т. Для Т. необходимо иное - специальное - объяснение. А. Д. Григорьева в недавней работе показала, что слова со сдвинутым значением занимают не главное место в лирике Т.23 Это интересное наблюдение, которое показывает эфемерность представления о Т. как о Хлебникове XIX века. Т. использует прежде существовавшие, но забытые значения. Можно выделить 3 пласта: 1) мифологический; 2) барочный; 3) романтический. Эти пласты переплетаются и образуют своеобразные сочетания. Мифологический пласт реализуется в основных организующих миф символах (изоморфизм всех сфер): Ночь и День, Солнце и Луна, Жизнь и Смерть - неизменные и изменяющиеся. Дело даже не в архаических значениях этих слов, а в принципе мифологического уподобления:
дерево = дерево жизни. Тютческий пейзаж, по сути, - совсем не пейзаж, а модель мира. Детали пейзажа могут быть носителями самого разного смысла. Поэтому совершенно невозможно и не нужно делить лирику Т. на пейзажную, любовную и политическую. У Т. есть одна лирика - единая. Мифологический пласт достигается широкими отсылками к мифологическим текстам. Иногда они имеют прямо цитатный характер. Дым, тень от дыма, пожар - частый образ у Т. (ср. стихотворения «Дым» - С. 232-233; «Пожары» - С. 238-239; образы встречаются даже в эпиграммах). Эта тема имеет вполне реальное истолкование: тень в лунном свете образует столб дыма. Е. А. Денисьева обратила на это внимание Т. во время ночной прогулки, сказав: «Вот наша жизнь!». Еще одно биографическое истолкование - петербургские, московские и даже провинциальные пожары 1860-х гг. III отделение распространяло слухи, что поджигают студенты, и этими слухами были захвачены многие люди. Достоевский просил Чернышевского прекратить пожары. Т. тоже был захвачен этими слухами. «Наша жизнь есть тень, но нет тени без объекта» - изречение Карамзина. Но этих простых объяснений недостаточно. Жизнь как тень (дым) - библейский образ, его же, видимо, имела в виду и Денисьева24. Образ дыма получает мифологическую глубину. Крылья - тоже образ, проходящий через всю поэзию Т. Высота, полет противостоят пошлости. Но это и покров, защита. Крыло = небо, рука25. Инерция наполнения вещественных слов глубинными мифологическими значениями переносится на слова, не имеющие мифологической традиции: железная дорога, пароход («змей морской»). Инерция мифологизма оказывает на поэзию Т. сильное воздействие.
1) миф; 2) метафора; 3) аллегория. Мифологическая семантика (очень условно!) будет означать систему отношения слова и его лексического значения, построенную на принципиальном изоморфизме циклических явлений; в результате образуются поля:
год; день. Вечер жизни - довольно странная метафора, ни мифологическому и никакому другому пласту она не соответствует26. «Родственность», «симпатия» между явлениями различных циклов и будет представлять собой семантический пласт. В стихотворении «Сны» («Как океан объемлет шар земной...» - С. 82) представлены:
- круг жизненного цикла; - земной шар; - круг взаимности Хаоса и Космоса. Идея круга, бесспорно, - мифологическая. Лексика в стихотворении также «круговая», т.е. подчеркивающая семантику кругового построения: шар, объята, кругом, звучными волнами. У Т. море связано с миром звуков (= тьма), а сон - с миром цветов (= свет). Вообще у Т. нет подчеркнутой звуковой насыщенности, но насыщенность появляется, как только появляется тема сна (и сразу же появляются цвета). Звук и цвет оказываются распределенными между этими мирами. Пылающая бездна (устойчивый у Т. образ-мотив) = звезды, отраженные в воде:
Таинственно глядит из глубины, - И мы плывем, пылающею бездной Со всех сторон окружены. (С. 82) Этот образ включает в себя семантику шара. Стихотворение построено на системе подобий. Но это подобие имеет характер таинственности, и проявляется она в том, что сопоставляемые элементы резко отдалены друг от друга и соединяются каким-то таинственным образом - как разделенность/слитность. Оно может сопоставлять два логически несовместимых понятия. Создается мифологическая уподобленность. Такой синтаксис создает некий мифологический мир. Канонические тексты - безличные тексты. Тютчевская поэзия - сдвиг в системе местоимений, синтаксиса, метрики. У Т. происходит вдруг переход на силлабику, т.е. своеобразный сдвиг (как и синтаксический), что можно расценивать также как уподобление двух различных пластов. Ср.: «О, как на склоне наших лет / Нежней мы любим и суеверней...» (С. 186): разными способами достигается взаимное проникновение миров27. Мифологическое сознание включает в себя следующую черту: время в архаико-мифологическом мире идет по вечным кругам. Однако человек в мифологическом мире пребывает в чрезвычайно озабоченном состоянии. Он должен заботиться, чтобы солнце вновь взошло, чтобы после весны наступило лето и т.д. Из этого положения человек выходит просто: он исполняет обряд. Отсюда настороженное отношение человека к минутам равновесия (критические точки времени):
Эти точки опасны тем, что в них что-то приключается. Это очень важно для тютчевской лирики. Совершается нечто таинственное: будто ничего не происходит, а на самом деле именно в эти минуты совершаются изменения, превращения, метаморфозы. В этих точках устойчивый мир всегда вдруг приобретает текучесть, изменчивость и т.п. Полночь связана со сном, полдень - со сном-дремотой: куски организованного Космоса В мифологическом сознании смерть - необходимое условие возрождения. Отсюда отец и сын - это один человек, он умирает и возрождается. В самом древнем свадебном гимне невесте говорится: «Не убей мужа своего», ибо предполагается, что минута близости - минута смерти. Таким образом, представление о непрерывности круга, в мифологическом смысле, вступает в противоречие с жизнью людей (представление о том, что родители могут пережить своих детей - это уже взгляд на реальность). Эта система приводит к некоторым особенностям повествовательных текстов. В древнем эпическом тексте проблемы начала и конца быть не может, но в записанных древних текстах есть начало и конец (в принципе, «Илиада» - текст, который не знал, что бывают начала и концы). В тютчевской лирике все живет в эпическом бесконечном времени, а сам автор существует в реальном времени, и поэтому смерть для него - конец всего. Его ничто не утешает, когда речь идет о смерти близкого ему человека. Проникнуть в космический мир человеческому «я» - значит умереть, но, одновременно, - и слиться с чем-то безличным. Слияние же с хаотическим, текучим, ужасным, но родным для человека миром есть некая форма бытия. Отсюда у Т. возникает тема смерти как слияния. Стихотворение «Близнецы» (С. 174). Сон = Смерть. Это древняя мифологическая пара; изображение сна необходимо входит в надгробие. Но дальше у Т. - вторые близнецы: смерть = любовь (как страстно подвижные состояния, как прорыв - «в избытке ощущений, / Когда кипит и стынет кровь»). И то, и другое - уничтожение личного бытия. Барокко у Т. Это пласт аллегорической эмблематики, имеющий характерные признаки. Например, стихотворение «Фонтан» (С. 134-135). В нем две части. Первая - образ фонтана, с которым связан образ радуги. Вторая часть - некое аллегорическое его истолкование. Здесь фонтан - воплощение смертной мысли. Но что за «длань незримо-роковая», которая, преломляя «луч» фонтана, «свергает в брызгах с высоты» (С. 135)? Символ - такой знак, который определенным образом напоминает о своем содержании (весы как символ правосудия). Развернутый символ - аллегория. Аллегорическое искусство не принадлежит какой-либо эпохе. Есть виды искусства (например, медальерное) и отдельные эпохи (например, средние века, классицизм), в которые аллегоризм выдвигается вперед. Эмблема - некое изображение аллегорического свойства, характеризующееся устойчивым набором символов (набор условных символов в некотором значимом порядке). Композиция эмблемы включает аллегорическое изображение и текст и имеет две стороны: изобразительную и символическую. Каждая деталь имеет значение, и их относительно немного. Значимы они сами по себе, равно как и значимо их расположение. Эмблема включает в себя некоторый текст. Он не совсем прямо относится к рисунку. Эмблема представляет загадку, и она должна однозначно читаться. Подпись представляет собой девиз. В справочнике Диего де Сааведра, представляющем рисунки (эмблемы) и девизы (надписи к картинкам), на основе которого Петр I заказал издание «Симболы и Емблемата», есть изображение фонтана, останавливаемого рукой28. Согласно пояснительной легенде, бьющий фонтан останавливают рукой, он отдыхает и затем ударяет с новой силой (отголосок этого - в изречении Козьмы Пруткова «Если у тебя есть фонтан, заткни его: дай отдохнуть и фонтану»). Таким образом, у Т. в стихотворении «Фонтан» есть как бы 3 пласта: 1. природа (пейзажный мотив), непосредственно образный пласт; 2. аллегория (водомет как мысль кипящая); 3. эмблема (рука незримая). Радуга - библейский символ надежды. Т. знал культуру (систему) эмблематики, что было необходимо в дипломатической сфере (дипломат должен знать геральдику). Эта культура предполагает и владение языком отдельных символических элементов. У Т. мы всегда сталкиваемся со звездой как явлением пейзажа и со звездой как с символическим языком. Но есть и специфическая барочная эмблематика.
Искусство барокко имеет среди своих противоречий следующее: утонченность (граничащая с непонятностью, с языком для избранных) Барочная аллегория украшается обилием не аллегорических, а живописно-ярких деталей.Пример - Державин. Увлечение описанием красоты, стремление с помощью слов и звуков передать цвет. Ср. звукопись в державинском стихотворении «Соловей» и обилие цветовых пятен в стихотворении «Зима». Эта возникающая игра цвета создает в эмблеме план, который сам по себе аллегорического смысла не несет. В этом смысле Державин поэт не единственный, сама предметность имеет двойную природу. Эта традиция учитывается Т. необычным образом. Поражает обилие условных мифологизмов в стихотворении «Весенняя гроза»:
Кормя Зевесова орла, Громокипяший кубок с неба, Смеясь, на землю пролила. (С. 77)
У Пушкина слово «орг По своей природе барокко трудно отличимо от других культурных явлений. Барочный пласт имеет размытые края и очень легко переходит в 3-й пласт тютчевской лирики. Это романтический семантический пласт. Здесь для Т. важно шеллингианство и московский круг шеллингианцев. Шеллинг писал очень поэтично, это придавало его текстам неоднозначность и облегчало контакт между философией и поэзией. Семантика Т. и романтическая традиция.
Тесная связь с романтическим мировоззрением. Язык находился в центре размышлений романтиков (вопрос о механизме понимания). Для предшествующей эпохи содержание общения - слово, а не механизм общения; текст стремился устранить возможные недоразумения (ср. в пьесах реплики «в сторону»). Романтизм же выдвигал два полюса: 1) философский вопрос о замкнутости «я», «я» Философские последствия. Никто из романтиков не сомневался в реальности окружающего мира (редкое исключение - Тончи). «Не-я» может быть «ты», «они» = народ, «он» = Бог, «она» = природа. Взаимозаменяемость внутри этой парадигмы. Признак внеположенности. Например, Бог может быть предметом богоборческих стремлений; «ты»-любовница может быть изменницей, «народ» - «чернью», природа - пошлой, как у Баратынского (где пошлость бессмертна, как и природа). Романтизм повернут лицом к античности (Шлегель). Античность истолковывается как царство радости, а целью искусства является, по мысли романтиков, бескорыстная радость. Идеалом является полнота, преодоление ущербности. Влияние на биографию художника:
Пример: «Последний квартет Бетховена» В. Ф. Одоевского. Принцип дополнительности как характерный для романтизма принцип. Именно романтизм впервые указал на трудность контактов между людьми. Романтическая система - это система оборванных связей. Отношение к народу - отношение трагического непонимания, что приводит к образу пророка, побиваемого камнями. Опредмеченный мир - мир нашего субъективного восприятия. Жуковский: за пределами нашего опыта находится другой мир. Для Жуковского реальность находится по ту сторону, а наша реальность - тень. У Жуковского вещественную и значимую семантику приобретают слова незначительные, отсюда - роль курсива в его поэзии. Слово и его значение находится в свободных, «разболтанных» отношениях. Это в свое время показал Г. А. Гуковский29. Романтическая ирония. Русские романтики не были связаны с теорией романтической иронии. Жуковский как юморист: жизненная полнота раскрывается в игровой деятельности, возникает культ галиматьи, которая становится жизненным принципом (шуточная поэзия макаронического свойства). В этом предшественник Жуковского - Андрей Тургенев, но галиматья Жуковского значимых следов в русской традиции не оставила. Упрощенное понимание романтической иронии. В записи в крепостном дневнике Кюхельбекер противопоставляет сатиру иронии. Сатирик смотрит на мир односторонне, потому что знает жизнь. Иронист смотрит со многих сторон, потому что он не знает истины. Для немецких романтиков ирония было одним из руководящих принципов. В противоборстве между «я» и миром личность оказывается перед дилеммой: остаться в одиночестве или потерять свободу, погрузившись в мир. Поэзия же для немецких романтиков есть царство свободы, и выход - в игре с миром. Поэт смотрит на него со всех сторон, и каждая сторона подвергается отрицанию. Так, «Кот в сапогах» - пьеса в пьесе. Романтическая ирония направлена не только на мир, но и на самое себя, поэтому строится на игре словами (ср. положительное отношение немецких романтиков к литературе немецкого остроумия): мышление догматическое противопоставляется острословию. Т. - профессиональный острослов, карьера острослова становится для него школой мысли. Он - законодатель «mots». Принцип остроумия становится принципом иронии. Дружба между Гейне и Т. Гейне считал русское правительство демократической монархией, что, может быть, отражает взгляды Т., однако поэтика Гейне, т.е. поэтика резкого конца, не свойственна Т. В понятие романтической иронии входит не только веселое. Она может быть трагической, но не может быть догматической; значение не может быть зафиксировано, оно переходит в свою противоположность. Стремление и жажда быть другим связано с антидогматизмом мышления. Стихотворение Т. «О вещая душа моя...» (С. 192) о «двойном бытии» души:
Твой день - болезненный и страстный, Твой сон - пророчески-неясный, Как откровение дух в...
Нет грани между лирикой Т. и его политическими идеями. Стремление к постоянному разрушению и ужас этого разрушения. Романтическая ирония у Т. - организующий принцип мировоззрения и поэзии. Любовная лирика Т. Она непосредственно связана с биографией и лирическими переживаниями автора. Эти стихотворения не были рассчитаны на публикацию: адресаты Т. или не знали русского языка, или не интересовались поэзией. Е. А. Денисьевой было важно, что Т. не стыдится их незаконной связи, что он может во всеуслышание сказать об этом свету, а поэта она в нем не видела. Любовные стихи Т. не интимны в том смысле, чтобы их можно было внести в канву «любовных переживаний Т.». Стихи эти с большим трудом датируются. Чувства, казалось, давно умершие, вызывают стихотворения через 10-15 лет, поэтому сказать, к кому относится то или иное стихотворение, посвященное женщинам, довольно трудно. 1824 год. Мюнхен. Увлечение баронессой Амалией Крюденер. Ей 16 лет, Т. - 24 года. Она красавица, состоит в родстве с немецкой аристократией и с царской фамилией. Именно она привезла Вяземскому первую пачку стихотворений Т. Считалось, что ей посвящено позднее стихотворение «К. Б.» («Я встретил вас...», 26 июля 1870 - С. 255)30. 1826 год. Т. женился по страстной любви на Эмилии-Элеоноре Петерсон, урожденной Ботмер. Она принадлежала к избранному кругу, была красавицей, умной и обаятельной. Брак был напряженным и не безоблачным. Т. скоро увлекся своей будущей второй женой, через некоторое время Эмилия-Элеонора с детьми уезжает в Россию. Стихотворение1837 г. (в рукописи замаскированная дата - 1827) связано со свиданием с будущей второй женой Эрнестиной Дёрнберг, урожденной Пфеффель31. После пожара на пароходе, на котором Элеонора ехала с детьми, она, спасая детей, простудилась и заболела (И. С. Тургенев, ехавший на том же пароходе, на берегу снял сюртук и завернул ноги жены Т., хотя до этого, во время пожара, вел себя трусливо). 9 сентября 1838 г. Эмилия-Элеонора умерла, и Т. был в отчаянии, он поседел за одну ночь, хотя в Мюнхене у него была новая любовь. Жуковский не мог этого понять... В марте 1839 г. Т. получил разрешение на новую женитьбу. В 1848 г. Т. посвящает первой жене стихотворение:
Еще стремлюсь к тебе душой - И в сумраке воспоминаний Еще ловлю я образ твой... Твой милый образ, незабвенный, Он предо мной, везде, всегда, Недостижимый, неизменный, - Как ночью на небе звезда... (С. 152). Вместе с тем, Т. был счастлив со второй женой, голубоглазой красавицей Эрнестиной Федоровной, которая тоже, как и первая жена, была вдовой, когда выходила замуж за Т. 1850 год. В Смольном, где учились его дочери от первого брака, на вечере Т. встречает Елену Денисьеву, племянницу воспитательницы института, ей приблизительно 24 года. Этот роман - центральный в его сердечной жизни - длился 14 лет (у них были дочь и двое сыновей, выжил только сын Федор Федорович). Денисьева оказалась исключена из общества и практически лишена внешней жизни. Роман протекал в очень тяжелых условиях. Эрнестина Федоровна вела себя очень великодушно, так и не показала вида, что что-то знает. Когда она бывала в Петербурге, Т. мог видеться с Денисьевой с большим трудом. Двусмысленное положение подтачивало здоровье Денисьевой, женщины слабой и истеричной. Она умерла от чахотки в 1864 г. Стихотворения, посвященные Денисьевой, циклизуются вокруг двух дат: 1851-52 гг. (остракизм) и 1864 г. (смерть). Во времена, когда все идет гладко, Т. не пишет стихов женщине.
Весь цикл 1851-52 гг. имеет некоторый романный сюжет и посвящен борьбе с обществом. «Я очи знал, - о, эти очи!» (С. 174-175). Любовная поэзия у Т. почти всегда - поэзия глаз. Рифма «очи - ночи» вводит нас в
тютчевскую антитезу: юг (игра, небо) Почему глаза? В поэзии Т. - один из главных вопросов - вопрос понимания, прорыва к контакту. Если слова этой силы не имеют, то глаза «прорываются» в чужой мир (даже в царство мертвых). Поэтому любовная, космическая, философская поэзия Т. - это поэзия взгляда:
С игрой их пламенно-чудесной, Когда их приподымешь вдруг И, словно молнией небесной, Окинешь бегло целый круг...
Но есть сильней очарованья:
Отсюда и появление в стихотворении «Я очи знал...» банальной рифмы «очи - ночи», но у Т. она становится оригинальной, т.к. наполнена особым смыслом.
Как я любил их - знает бог! От их волшебной, страстной ночи Я душу оторвать не мог (С. 174) Это углубление в бесконечность, в бездну кончается слезами, т.е. вознесением:
Ни разу мне не довелось По сути, это - философское стихотворение.
В стихотворении «Нет, моего к тебе пристрастья...» бесконечность земной страсти более привлекательна для Т., чем бесконечность небесной страсти («Дух Посмертные стихи к Денисьевой - поэзия отчаяния и конца. Эта тема существовала у Т. еще при жизни Денисьевой. Но «денисьевский» цикл переходит в сюиту трагических стихотворений, посвященных ее смерти. Эсхатологизм сознания становится эсхатологизмом любви. Т. был близок к Некрасову. Между Лермонтовым и Некрасовым Т. стоит промежуточным звеном. Г. А. Гуковский первым указал на связь между Т. и Некрасовым. Т. и проза. Более отдаленной фигуры от прозы, чем Т., казалось бы, не было: он писал прозой только на французском языке, у него нет ни одного сюжетного стихотворения, даже его политические стихи - лирика. И. С. Тургенев считал отличительной чертой поэзии Т. бессюжетность. Тютчевские мысли - это сердечные и бессюжетные мысли. Однако интерес Т. к прозе устойчив. После Пушкина поэзии для Т. не существует, вот только Фет им выделен («искатель воды под землей»33 - комплимент, но для Т. скорее отрицательный). Зато - живейший интерес к Тургеневу (Белинский, кстати, полагал сначала, что Тургенев - поэт, который заменит Пушкина). Выход «Севастопольских рассказов» Толстого вызвал у Т. острый интерес. Во-первых, как ко всему, что касалось Севастополя, во-вторых, как проза. Т. - видный дипломат - явился к молодому Толстому. Для Толстого Т. навсегда остался одним из самых близких людей: «гениальный, величавый дитя-старик». Их сближала общность негативной стороны взглядов на жизнь, но при этом им свойственна разность в уповании: у Толстого есть надежда, у Т. - нет. Отношение Т. к ведущим русским прозаикам и их отношение к нему - отношения наивысшей заинтересованности. В некой глубине между ними очень большая общность. <О романной поэтике>. Плутовской роман - с него начинается роман как таковой. Он строился как борьба человека с людьми. Одни герои рассматриваются как действователи, а другие - как препятствующие действию. Определенные герои «приклеены» к своим местам. Мы радуемся, если плутни героя удаются, если ему удается отнять у дураков (нравственных людей) имущество и присвоить его себе, - до того, пока он ни налетит на еще более ловкого плута и ни потерпит фиаско. Таким образом, плутовской роман подразумевает сюжет: там, где нет события, там нет и романа. Далее появляется жанр, противоположный роману - повесть - бессобытийное, бессюжетное повествование.
плутовской роман.
Просветительский роман - это повествование о том, как человек переделал мир. Человек рожден несчастным, но из-за внешних обстоятельств. Поэтому сюжет - это борьба человека с обстоятельствами. Конец всегда отчетливый и маркированный, т.к. роман моралистический. Плутовской роман - это повествование о том, как устроить плута в плохом мире. Внутренний мир - непроницаем, если человек откровенничает, то он врет. Плутовской роман - антипсихологичен. Мораль - ложь; роман не имеет конца. Такого рода конфликт между человеческой природой и миром предрассудков давал представление о том, что в своих основах человек - прост. Животное - более человек, чем человек, т.к. оно сопротивляется. Право на сопротивление выказывают собака у Крылова и ребенок у Руссо. В просветительском романе тоже нет психологии, она сводится к конфликту. Сюжет: исконное добро - порча - попытка возрождения. Эта схема принадлежит XVIII в. и актуальна для Толстого от «Казаков» до «Воскресения». В отличие от всего сказанного, романтический сюжет мыслился на иных основаниях: центральный герой - исконно злой. Зло скрыто в сердце человека, а не возникает при общении с людьми и обществом, как было в просветительском романе. Не человек испытывает влияние мира, а сам создает мир вокруг себя. В начале 1840-х гг. в русской прозе происходят интересные процессы. Новая натуральная школа, созданная Белинским на основе просветительски осмысленного Гоголя, к 1848 г. начинает поворот к психологизму. Ср. два тома «Мертвых душ» Гоголя: первый том - серия социальных очерков с психологически-статичными картинками, во втором томе смысл перенесен на оттенки чувств и переживаний героя. Разрыв между Белинским и Достоевским. Достоевский начал атаку на петрашевцев, считавших, что возможно переделать общество, не заглянув на дно сердца человеческого. Вопрос этот сводится к вопросу о социальности или асоциальности человеческого сердца (к сходным вещам приходит и Тургенев). Все это создает для прозы определенный фон - противоречия в душе человеческой (из этого вырастает сюжет). Романтизм: люди не могут пробиться друг к другу, т.к. замкнуты в своем «я». 1840-е годы: ставится вопрос, будет ли хорошо, если мое «я» пробьется к твоему? Добро - только в природе. 1850-е годы: злое есть и в природе. Это характерно и для Т. Любовь - принесение жертвы, отсюда - возможность ненависти в любовной поэзии. Любовь есть борьба. Это утверждение отбрасывает все предшествующие представления о любви XVIII и начала XIX вв. Но у Т. это представление двойственно. Идеальная любовь = она всю себя отдает мне; «всю себя перелила в меня» («Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло...» - С. 221), - пишет Т. через 15 лет после встречи с Денисьевой. Ср. стихотворение «Предопределение»:
Союз души с душой родной - Их съединенье, сочетанье, И роковое их слиянье, И... поединок роковой. (С. 173) Одна из душ оказывается жертвой, погибает в этом поединке тот, кто отдает себя полностью. Здесь есть завязь для ранних романов и повестей Достоевского. Но в истории с Денисьевой у Т. был и другой элемент, который сближал его с И. С. Тургеневым: это противопоставленность и борьба с обществом. Для Тургенева вопрос о бессмысленности Вселенной был одним из самых важных («равнодушная природа»), отсюда у Тургенева трагическая разрушающая любовь, - проявление трагичности мира. Это связывается с космичностью (в этом близость Т. и Тургенева). Странная судьба местоимений в лирике Т. - эти колебания между «я» и «он», «она» и «ты», еtc. - дают типичную для романа игру точками зрения (особенного для Толстого). Таким образом, Т. оказался не только созвучным прозе, но и как бы оплодотворил ее. Наличие в любом образе двух конфликтных начал и создает в лирике Т. конфликтную ситуацию. Ср.:
Длинней с горы ложится тень, На небе гаснут облака... Уж поздно. Вечереет день.
Но мне не страшен мрак ночной,
Крылом своим меня одень <Т. и предшествующая традиция> Пушкин. В пушкинской лирике стабильная система расстановки слов и понятий. Вот смысловой центр - некоторое пространство: «Я - ДОМ». Пушкинская лирика - это различные конфигурации этих понятий. Дом - некоторая отгороженность, закрытость пространства (сделанного руками человека = культурного). Ср. у Гоголя в «Старосветских помещиках». В творчестве раннего Пушкина образ беглеца имеет положительные коннотации. Признак отсутствия дома - кочевье, цыганский табор - тоже положительно маркированы (свобода), и дом ассоциируется с «неволей душных городов», «тюрьмой», хотя и с безопасностью. В мире движения и воли освобождаются и другие существа (например, медведь, хотя он и на цепи, лишенный свободы). Таким образом ссылка у Пушкина превращается в побег, т.к. он - изгнанник, не прикованный к месту. В лицейской лирике: дом = тюрьма = монастырь (так же будет строится отношение к дому у Гоголя). В пушкинской «Деревне» - картина начинается с ухода из города, но не в свой домик, а в поля, однако бегство на свободу оказывается бегством в тюрьму. У Гоголя «Тарас Бульба» начинается с битья посуды в доме как знака разрыва с домашним бытом, обесценивание ценностей мира, где «боятся». Дом - женское пространство, поле - мужское. Далее дом противопоставляется степи:
Однако в 1824 г. у П. направление движения меняется. Теперь возвращение в дом = возрождение, важное для Пушкина положительное явление. Дом превращается в «ветхую лачужку», малое пространство - закрытое, теплое, светлое. Два типа движения: движение, разрушающее Дом; движение, вырастающее из дому. У зрелого Пушкина герой - герой Дома («...любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам»). Но на этой стадии Дом сливается с личностью. И эта пушкинская страница переходит к Толстому. Основная линия действия романа «Война и мир» проходит через дом. Он противопоставлен Наполеону, войне, человеческому честолюбию. Тема дома - это тема самостоянья человека. Для Пушкина ДОМ - это дом, где жили деды, место культуры. Житье в наемной квартире требует совершенно иной психологии. Лермонтов. У него тема дома появляется мало, как и тема детства. Но в 1839-40-м гг. Лермонтов обращается к положительным началам. Романтический негативизм сменяется важным для Лермонтова, хоть и неопределенным, утопизмом, приобретая руссоистские черты: идеальный мир жизни в природных условиях. «Выхожу один я на дорогу...»: в мире социокультурном «я» разрушается, а сохранение «я» возможно или в условной ситуации (сон), или в космическом мире природы. Тютчев. Но ничего подобного у Т. не происходит (хотя он и может быть спроецирован на эту предшествующую традицию). Если у Т. фигурирует дом, то это, как правило, развалины (античные, увитые плющом, в которых не живут). Ср. культуру барокко; Робер - живопись - поэзия развалин. Это - периферия тютчевского мира. У Т. есть тема дороги, нет темы бегства из дома. Герой - не беглец, а странник, хотя большого места эта тема у Т. не занимает. В центре же тютчевской поэзии - представление о поглощении: активном (я поглощаю) или пассивном (меня поглощают). Пространство у Т. - пространство, в котором можно себя потерять или раствориться в себе. Итак, в предшествующей традиция (Пушкин, Гоголь, Лермонтов) поэтическое «я» нацелено на сохранение в себе, оно статично и целостно и противопоставлено обществу, истории, разрушению. У Т. - движение поэтического «я» к тому, чтобы его переставить. Это делает излишней тему культуры как таковой. Отсутствуют здания, города, любое отграничение, т.к. их место занимает пространство неограниченное и растворение в нем. Но Т. богат исключениями: «Крылом своим меня одень» (С. 181). Обычно же крылья у Т. - вознесение и растворение (подобно как в «Божественной комедии» Данте, как во сне Пьера у Толстого). Любовь становится царством растворения, но и потерей себя («Как всю себя перелила в меня»). Дантовские круги - круги поглощения любовью, родиной. Раствориться во «мне» может только то, что принадлежит иной природе («поединок роковой»). Отсюда у Т. - значимое тяготение к чужому. Т., как и Тургенев, - глубочайший скептик. Т. не был религиозен, он был скорее язычником (культура на грани двух веков). Именно поэтому его так влекла чужая идея, в которой он хотел раствориться: «Душа готова, как Мария, / К ногам Христа навек прильнуть» (С. 192) - желание обменять себя на чужую идею, на чужое «ты», становящееся близким, потому что не похоже на «меня». Это сказывается и на политических взглядах Т. Т. - самый «западный» русский поэт, по выражению Вяземского. Со славянофильством Т. не может быть соединен. По своим представлениям Т. должен быть связан с западниками. Деревни в биографии Т. нет. Единственное стихотворение, посвященное дому, родному поместью - это отказ от него: и двух дней не мог бы прожить там («Итак, опять увиделся я с вами...» - С. 154). Взгляды Т. официальны. Николай I, прочтя его статью «Россия и революция», сказал: «Мои идеи». Однако в дальнейшем тютчевские идеи «всеславянского царя» не получили поддержки у правительства. Политические идеи Т. соотнесены с идеей «Москва - третий Рим» и контрастно - с Чаадаевым. Т. мыслил большими эпохами и эпохами катастрофическими. В XIX в. Т. полагал, что весь мир находится в IV-V вв., когда падает Римская империя. Революции для него - признак загнивания католического мира. Он полагал, что возрождается вековое соперничество «Византия/Рим», и Россия - зерно, из которого вырастет Новая Византия. В эпоху падения Римской империи Тацит пишет о германцах - далеком идеальном, но чужом мире будущего (в противоположность «Анналам»). Т. оказывается в аналогичном положении. Он - человек западный, Россия для него то же, что для Тацита германцы: это мир, который находится вне его. В этом смысле Т. как бы оберегает себя от знакомства с реальностью. Отсюда тесная взаимосвязь политики и лирики - погружение в чуждый мир, где можно раствориться и перестать быть собой, как Россия должна раствориться в византийско-римской истории и стать новой империей будущего.
** Тютчев Ф. И. Полн. собр. стихотворений. Л., 1987. С. 132-133. Далее все ссылки на поэтические произведения Т. приводятся по этому изданию с указанием, для удобства читателей, в тексте в скобках страницы. Все примечания принадлежат публикатору. - Л. К. Назад
1 См.: Cornilot F. Tiouttchev. Po 2 В этом месте Ю. М. мог цитировать слова из писем Т. к Э. Ф. Тютчевой о боли, доставляемой разлукой, которые позже использовал в своей статье «Поэтический мир Тютчева»: «Отсутствие, для того, кто способен чувствовать, - неизъяснимая загадка»; «Что за отвратительный кошмар это отсутствие»; «Что за пытка разлука для души столь больной, как моя» (Тютч. сб. С. 111) и противоположные суждения: «Я нашел также в Дрездене колонию русских, которые все оказались моими родственниками или друзьями, но родственниками, которых я не видел более 20-и лет, и друзьями, имена которых я давно забыл. <...> Ах, как я стремлюсь уехать отсюда!» (Там же. С. 133). Назад 3 М. А. Дмитриев-Мамонов был для Лотмана не только предметом исследования со студенческих лет, но и, что называется, «героем воображения». Он часто упоминал о нем на лекциях, в том числе, и о дубровицких реликвиях, конфискованных впоследствии Николаем I. См. первый печатный труд Лотмана: «Краткие наставления русским рыцарям» М. А. Дмитриева-Мамонова: (Неизвест. памятник агитац. публицистики ран. декабризма) // Вестник Ленингр. ун-та. 1949. № 7 и позднейшее капитальное исследование: Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов - поэт, публицист и общественный деятель // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Таллинн, 1992. Т. 2. С. 282-349). Назад 4 Именно эту мысль Пумпянского, только в связи с другим стихотворением, цитируя указанную статью, Лотман привел в своей работе «Заметки по поэтике Тютчева»: «Л. В. Пумпянский проницательно заметил: «Замечательной чертой поэзии Тютчева является обилие повторений, дублетов <...> каждая тема повторена несколько раз с сохранением всех главных отличительных ее особенностей» (Уч. зап. С. 8). Назад 5 Видимо, здесь следовал один из излюбленных лотмановских примеров о том, как Ломоносов для определения принадлежности человека к ученому сословию требовал, чтобы с ним говорили по-латыни. Назад 6 Первую упомянутую статью см. в изд.: Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1968. С. 166-191; две другие в изд.: Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. Назад 7 См.: Осповат А. Л. «Как слово наше отзовется...»: О первом сборнике Ф. И. Тютчева. М., 1980. Назад 8 Позже Лотман так писал об этом: «Ю. Н. Тынянов решительно отнес Тютчева к архаистам. <...> Пробным камнем концепции «архаизма» Тютчева должен был стать вопрос отношения его творчества к Пушкину и пушкинской традиции. Тынянов ответил на него в статье, в которой методологическая правота оказалась в противоречии с историко-литературной достоверностью. К сожалению, именно этот аспект получил наибольший отклик у последователей и противников. <...> смысл статьи Тынянова «Пушкин и Тютчев» - совсем не в исследовании отношений Пушкина и Тютчева» (Тютч. сб. С. 109). Назад 9 Об особенностях тютчевского словаря и словоупотребления Лотман писал уже в своей книге «Анализ поэтического текста: Структура стиха» (Л., 1972), анализируя стихотворения «Два голоса» и «Накануне годовщины 4 августа 1864 г.» Назад 10 Видимо, имеется в виду та же цитата, которая приводится в позднейшей статье: «Тютчев писал Е. Ф. Тютчевой: «Хрупкость человеческой жизни - единственная вещь на земле, которой никакие фразы и напыщенные рассуждения не в состоянии преувеличить» (24 августа 1855 г.)» (Тютч. сб. С. 116). Назад 11 Лотман здесь приводит в собственном переводе стихотворение Т.:
 el, qu'aisment il s'efface! - Pr sent, si peu de chose, et rien quand il est loin.Sa pr sence, ce n'est qu'un point, - Et son absence - tout l'espace. (С. 285) В переводе М. Кудинова оно звучит так:
Их не заметили. Ушел - забыли их. Его присутствие - едва заметный штрих. Его отсутствие - пространство мирозданья. (С. 291) Этот же текст Лотман цитировал в оригинале в позднейшей статье (Тютч. сб. С. 123). Назад 12 Видимо, здесь приводилась та же цитата из письма к жене, что и в позднейшей статье: «Нет, не будем бранить железную дорогу. Это чудесное изобретение. <...> Для меня же особенно благодетельно то, что она успокаивает мое воображение относительно моего самого ужасного врага - пространства, этого отвратительного пространства, которое затопляет и уничтожает нас на обыкновенных дорогах» (Тютч. сб. С. 124). Назад 14 Продолжение письма, цитировавшегося в примеч. 2. Назад 15 Тютчев Ф. И. Сочинения: В 2 т. М., 1980. Т. 2. С. 173. Назад 16 Полагаем, что здесь было процитировано стихотворение «Душа хотела б быть звездой...», поскольку именно его Лотман цитирует в «Структуре художественного текста» (М., 1970. С. 268) в главе «Проблема художественного пространства», анализируя оппозицию «верх» - «низ» и ее варианты:
Но не тогда, как с неба полуночи Сии светила, как живые очи, Глядят на сонный мир земной, -
Но днем, когда сокрытые как дымом 17 Это же письмо Лотман цитировал в своей позднейшей статье (Тютч. сб. С. 124). Назад 18 Баратынский Е. А. Стихотворения и поэмы. М., 1971. С. 250. Назад 19 Там же. С. 249. Назад 20 Подробный анализ этого стихотворения см. в кн.: Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста: Структура стиха. Л., 1972. С. 180-185. Назад 21 Ср. специальную заметку на эту тему «Местоимения в лирике Тютчева»: Лотман Ю. М. Заметки по поэтике Тютчева // Уч. зап. Тартуского гос. ун-та. Вып. 604. Тарту, 1982. С. 3-11. Назад 22 Подробный анализ этого стихотворения см. в кн.: Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста: Структура стиха. Л., 1972. С. 186-203. Назад 23 Имеется в виду книга: Григорьева А. Д. Слово в поэзии Тютчева. М., 1980. На эту книгу, как и на книгу Л. Я. Гинзбург «О лирике», Лотман ссылается в своей статье «Местоимения в лирике Тютчева» (см.: Указ. изд. С. 16). Назад 24 Видимо, имеется в виду следующая мысль, неоднократно встречающаяся в Библии: «Как тень дни наши на земле, и нет ничего прочного» (1 Пар. 29: 15; ср.: Иов 8: 9). Ср. также образ дыма как образ явления Божия: «Гора же Синай вся дымилась от того, что Господь сошел на нее в огне; и восходил от нее дым, как дым из печи, и вся гора колебалась» (Исх. 19: 18). Назад 25 Можно подчеркнуть библейскую природу и этого образа, а также его связь с образом тени. Ср.: «В тени крыл Твоих укрой меня» (Псл. 16: 8; ср.: Псл. 62: 8). Назад 26 Речь идет о стихотворении «Памяти В. А. Жуковского» (С. 183-184), которое Лотман упоминает в своей заметке «Аллегоризм в языке поэзии Тютчева»: Лотман Ю. М. Заметки по поэтике Тютчева... С. 16. Здесь он пишет о том, как столкновение аллегорического развития тривиальной и стершейся метафоры «вечер жизни» и бытового кода, а затем новое переключение текста в аллегорический план «придает стершейся образности новую остроту». Назад 27 Подробнее об этом на других примерах см.: Там же. С. 8-9. Назад 28 Подробнее см.: Там же. С. 12-13. Назад 29 См.: Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики. М., 1965. С. 48-52. Назад 30 Стихотворение, видимо, обращено к Клотильде Ботмер, в замужестве Мальтиц, сестре первой жены Т. Назад 31 Видимо, имеется в виду стихотворение «1-е декабря 1837» (С. 141). Э. Пфеффель посвящен целый ряд стихотворений Т. 1836-38 гг. Назад 32 Цитата из стихотворения 1836 г., посвященного Э. Пфеффель (см. ниже). Назад 33 Имеются в виду следующие строки из стихотворений Т. «А. А. Фету»:
Инстинкт пророчески-слепой, - Они им чуют-слышат воды И в темной глубине земной... Ср., однако, далее у Т.:
Стократ завидней твой удел - Не раз под оболочкой зримой Ты самое ее узрел... (С. 208) Назад * Тютчевский сборник II. Тарту, 1999. С. 272-317. Назад
© Любовь Киселева, 2000 |
объект вдохновения». Стихотворение «Предрассудок...» строится путем развертывания слова «предрассудок»:
в». И далее следует действительно профетический текст:
me»):
н» встречается один раз («Моцарт и Сальери»), а у Державина - очень часто. Также у Т. орг
te - Philosophe. Lille, 1974. Здесь надо иметь в виду более позднее замечание самого Лотмана: «Теоретически привлечение материала писем не является вполне корректным, поскольку картина мира связана с жанром и может не совпадать в лирике и в эпистолярии. Однако в творчестве Тютчева они обладают удивительным единством, что дает право на равноправное их использование» (Тютч. сб. С. 140). Здесь же книга Ф. Корнило
охарактеризована как «содержательная». 