На протяжении своей работы в Тартуском университете (1950-1993) Ю. М. Лотман почти ежегодно читал так называемый специальный курс (спецкурс), т.е. курс лекций на избранную им самим тему. Во времена, когда вся университетская программа предписывалась и утверждалась Министерством высшего и среднего специального образования СССР в Москве и состояла почти сплошь из «обязательных» курсов, спецкурсы были, по существу, единственными лекциями, предоставлявшими возможность выбора и преподавателям, и студентам, которые могли избирать их в соответствии с собственными вкусами и академическими запросами. Тартуская кафедра русской литературы ежегодно предлагала несколько подобных спецкурсов - они читались по темам, демонстрировавшим научные интересы и метод каждого из сотрудников и вводили студентов в научно-исследовательский процесс. Хотя студенты должны были выбрать по одному курсу в год и два спецкурса за время обучения, однако наиболее заинтересованные из них посещали несколько или даже все предложенные спецкурсы, поэтому в расписании их старались ставить на разное (чаще всего вечернее) время, что не очень приветствовалось университетским начальством.

Для Лотмана университетские лекции с самого начала его преподавательского пути стали творческой лабораторией, местом, где он «проговаривал» свои идеи прежде, чем изложить их в статьях и книгах. Лекции были той свободной формой творческого общения, которая стимулировала его мысль¹. Поэтому спецкурсы он всегда читал на темы, которые в данное время интересовали его как исследователя². Вместе с тем, лекции Лотмана были всегда адресованы конкретной студенческой аудитории и учитывали ее особенности. Он чутко реагировал на появление новых и неискушенных слушателей (первокурсников³, школьников), но никогда не «повышал планку», не «завышал» уровня изложения перед присутствующими коллегами или учеными гостями.

Блестящий оратор и импровизатор, Лотман любил на лекциях широкие отступления от темы, представлявшие собой либо исторические и культурологические экскурсы, комментировавшие его основную мысль, либо пояснения терминов и законов поэтики (для него было принципиальным встраивание поэтики в историко-культурный контекст). Часто проводились параллели между литературой и другими видами искусства, давались психологические портреты упоминаемых писателей, мемуаристов, исследователей и т.д. Однако Лотман неизменно возвращался к той точке, где началась траектория отступления, какой бы длинной она ни была. Он всегда много цитировал, артистично и заразительно читал стихи, часто наизусть, с теми неизбежными ошибками, которыми сопровождается всякое цитирование по памяти даже у людей с превосходными мнемоническими данными, а к их числу Лотман, несомненно, принадлежал. В результате студенты на всю жизнь запоминали его любимые цитаты в его «огласовке». Лекции Лотмана обладали большой силой воздействия на слушателей, создавали приподнятую атмосферу праздника, объединяли аудиторию интеллектуальным напряжением и ощущением сотворчества, порождали чувство личного знакомства с писателями, причастности к истории культуры и к делу ее строительства.

Юрий Михайлович не хотел, чтобы записи его лекций публиковались. Это вполне объяснимо. Никакая тогдашняя техника записи не могла адекватно передать его лекций. В студенческих конспектах, даже самых подробных, утрачивалась значительная часть текста (магнитофоны, тогда громоздкие, тяжелые и неудобные в пользовании, у тартусцев были большой редкостью, а видеоаппаратура отсутствовала полностью). Однако дело не только в технике записи. Напечатанный текст лекции проигрывает как раз тем, чем он выигрывает в устном исполнении, а именно - своей «конкретностью», и это Ю. М. прекрасно понимал. Здесь срабатывает тот самый механизм, который Лотман неоднократно описывал, анализируя феномен «посвящений», или адресации стихотворений.

Даря листок рукописи с посвящением, - говорил Лотман, - поэт адресует стихотворение конкретному человеку, и это становится фактом биографии и автора, и адресата. Тот же текст, напечатанный в журнале или сборнике, - факт творчества, т.к. обращен любому потенциальному читателю. Посвящение в печатном тексте - часть творческого замысла, оно выполняет сложную функцию в моделировании читательской аудитории. Понятно, что устный и письменный текст по-разному моделируют аудиторию, а приемы лекторского мастерства во многом основаны на тех механизмах устной речи, которые непередаваемы в печати (тембр голоса, интонация, жесты, мимика, а также неразборчивые маргиналии, сделанные по ходу на доске)⁴, или на таких механизмах порождения текста, которые на бумаге приобретают иные коннотации (риторические вопросы и повторы, ретардации, недоговоренные фразы, обмен репликами в процессе изложения и пр.). Самым тщательным образом записанная лекция на бумаге неизбежно тускнеет.

Кроме того, лекционный жанр требует единого повествования и в значительной степени редуцирует сноски и отсылки к чужим исследованиям, вынуждает к «избыточности», делает изложение собственной, вполне оригинальной мысли более «популярным». Лекции, с одной стороны, раскрепощают, дают возможность высказать внезапно пришедшую в голову и еще не проверенную мысль, с другой стороны - они сковывают, т.к. вынуждают считаться с возможностями аудитории. Именно поэтому, готовя к печати книгу «Беседы о русской культуре»⁵, Лотман почти не использовал текста своих телевизионных бесед, которые он вел по Эстонскому телевидению с середины 1980-х гг. и которые (во всяком случае, частично) были предоставлены в распечатках в его распоряжение⁶. Когда же заходила речь о возможной публикации для педагогических нужд конспектов его университетских лекций (особенно по истории русской литературы начала XIX в., где отсутствуют сколько-нибудь сносные учебники), - разумеется, после его исправлений и авторизации текста, - Ю. М. отвергал и этот вариант. Он полагал, что редактировать перепечатанный кем-то конспект ему будет труднее, чем приняться за новую книгу, которую он имел в виду когда-нибудь написать.

Все сказанное выше ставит перед публикатором сложную проблему. Тиражирование неавторизованной записи лекций по творчеству Тютчева, прочитанных Ю. М. Лотманом в Тартуском университете весной 1981 г. в рамках годового двухчастного спецкурса 1980/81 учебного года «Русская философская лирика» (осенний семестр - Баратынский, весенний - Тютчев), противоречит желанию автора и, более того, может создать у читателей, никогда не слышавших Лотмана-лектора, неадекватное о нем впечатление. Нужно сразу отметить, что данный курс приходилось восстанавливать по трем очень разным по своему характеру конспектам, принадлежащим Л. О. Зайонц, Г. М. Пономаревой и автору этих строк, и дополнять по записям Р. Г. Лейбова, тогдашнего первокурсника⁷. От читателя потребуется немало усилий и способности к коррекции. Необходимо иметь в виду, что предлагаемый текст не может быть, в строгом смысле, воспринят как текст Лотмана. Это - редуцированное изложение хода его мыслей и рассуждений с некоторыми примерами. Несомненно, оказались опущены не только большие фрагменты текста, но и идеи, ряд важных тезисов остался нераскрытым. Перед нами лекции Лотмана, пропущенные сквозь призму его слушателей и изложенные их языком. Имеет ли смысл такая публикация? На наш взгляд, все-таки имеет.

Спецкурс по русской философской лирике был посвящен поэтам, очень значимым для Лотмана лично. Знаменательно, что ему - «неисправимому оптимисту», как он любил себя аттестовать, - были столь важны и близки поэты, которых он называл «глобальными космическими пессимистами».

«Осень» Баратынского он выбрал для анализа к экзамену по «Введению в литературоведение» у Г. А. Гуковского в 1940 г., будучи на первом курсе Ленинградского университета. Этому же тексту посвящена одна из его последних статей⁸. Баратынскому Лотман всегда старался уделить внимание в общем курсе истории русской литературы начала XIX в., где безусловной доминантой всегда был Пушкин, и старался приучить своих студентов к внимательному чтению Баратынского. Тютчев был одним из наиболее часто цитировавшихся им поэтов, интересных ему как исследователю и эмоционально близких ему как человеку.

Видимо, начало непосредственного исследовательского интереса Лотмана к Тютчеву следует отнести к концу 1960-х гг., когда формировались основы двух его книг, вышедших в начале 1970-х гг. - «Структура художественного текста» и «Анализ поэтического текста». Высказанные в них наблюдения он использовал и в своем лекционном курсе⁹. Сопоставление этих идей с идеями итоговой статьи «Поэтический мир Тютчева»¹⁰ показывает, что лотмановская концепция Тютчева, расширяясь, уточняясь в деталях, в целом не менялась. Спецкурс лег в основу лотмановских «Заметок по поэтике Тютчева», вышедших в 1982 г.¹¹ Впоследствии в дополненном и систематизированном виде они вошли в итоговую статью (особенно в части, которая касается глубинного мифологизма поэзии Тютчева).

Нам хотелось бы выделить ряд мыслей, которые несколько более подробно развиваются Ю. М. Лотманом в публикуемых лекциях по сравнению с его печатными работами.¹² Во-первых, это положение о единстве тютчевской лирики и о непродуктивности деления ее на хронологические периоды или тематические группы (любовная, пейзажная, политическая). То, что курс начинается с периодизации, сказанному не противоречит: речь идет об этапах творческого пути Тютчева, где проведение границ, при всей их условности, связано с необходимостью подчеркнуть постепенное углубление основных тенденций, намеченных в поэзии Тютчева с самого начала. Традиционной классификации «по периодам» или «по группам» Лотман противопоставляет выделение в тютчевской лирике «пластов»: мифологического, барочного, романтического. Во-вторых, это четко обозначенная Лотманом связь Тютчева с романтизмом и выделение романтической иронии как «организующего принципа» мировоззрения и поэзии Тютчева. В-третьих, взаимосвязь политики и лирики у Тютчева, стремившегося «раствориться» в чужом мире и найти в нем точку опоры, противоядие своему навязчивому ощущению хрупкости и эфемерности человеческого бытия. В-четвертых, это параллели между Тютчевым и поэтами - его современниками (московский круг поэтов, Пушкин, Жуковский, Баратынский, Лермонтов, Фет, Некрасов). И, наконец, механизм обновления поэтического языка, связанный с актуализацией забытых значений слов («архаизм сознания», а не «архаизм лексики», по замечанию Лотмана), решительное опровержение тезиса о Тютчеве как «Хлебникове XIX века».

Конечно, этим конспективным перечислением содержание лекций отнюдь не ограничивается. Спецкурс 1980/81 гг. «Русская философская лирика» являлся продолжением размышлений Лотмана над закономерностями развития русской поэзии XIX в. и эволюцией ее поэтики, а также над общими законами построения поэтического текста¹³. Вторая часть курса является этапом тютчевоведческих штудий Лотмана, и знакомство с ней позволяет сделать существенные выводы об особенностях его исследовательского пути. Хотелось бы надеяться, что данная публикация, с учетом всех сделанных нами оговорок, все-таки окажется полезной для специалистов по Тютчеву и по русской поэзии XIX в., а также для историков науки, занимающихся изучением научного творчества Ю. М. Лотмана, и для всех заинтересованных читателей.

¹ См.: Лотман Ю. М. Не-мемуары // Лотмановский сборник. I. М., 1995. С. 40. ^Назад

² Темы спецкурсов, прочитанных Ю. М. Лотманом в Тартуском университете в 1968-1993 гг., были опубликованы нами в статье: Киселева Л. Н. Академическая деятельность Ю. М. Лотмана в Тартуском университете // Slavica Tergestina. 4: Наследие Ю. М. Лотмана: настоящее и будущее. Trieste, 1996. С. 10-11. Сопоставив темы курсов с библиографией его трудов (см.: Список печатных трудов Ю. М. Лотмана / Сост. Л. Киселева // Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Таллинн, 1993. Т. 3), легко убедиться в том, что университетские лекции предшествовали появлению печатных трудов на ту же тему. ^Назад

³ По правилам спецкурсы полагалось слушать студентам третьего-четвертого курсов, но спецкурсы Лотмана с начала 1970-х гг. собирали огромную, по тартуским масштабам, аудиторию: приходили студенты всех курсов отделения русской филологии (не только литературоведы, но и лингвисты, для которых эти лекции уж совсем не были «обязательны»), студенты других отделений и факультетов, а также старшие школьники и вполне «взрослые» выпускники университета (преподаватели, научные сотрудники, библиотекари и т.д.). Аудитория была весьма разношерстной по возрасту, по уровню знаний и опыта, но живой и заинтересованной. ^Назад

⁴ Об этом Лотман писал, вспоминая лекторское мастерство Г. А. Гуковского. То, что он отмечал в своем учителе, мы с полным основанием можем отнести к нему самому: «Гуковский обладал совершенно несравнимым чувством стиля, оттенки которого в анализируемом стихотворении он передавал слушателям и анализом, и интонацией, которая была одним из важнейших элементов его лекторского мастерства. Печатный облик его работ <...> совершенно бессилен передать шарм свободной непредсказуемости его устных импровизаций» (Лотман Ю. М. Двойной портрет // Лотмановский сборник. I. М., 1995. С. 61). ^Назад

⁵ Книга вышла уже после его смерти. См.: Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века). СПб.: Искусство-СПБ, 1994. ^Назад

⁶ С 1997 г. их текст публикуется в журнале «Таллинн» (№ 7 и далее) редактором и ведущей этих телебесед Евгенией Хаппонен, благодаря инициативе и энергии которой они были записаны и вышли на экран. Теперь это, фактически, единственная возможность увидеть и услышать Лотмана-лектора, однако и здесь приходится сделать поправку на то, что запись производилась без аудитории, в присутствии единственного слушателя - Е. Хаппонен. ^Назад

⁷ Весной 1981 г. я находилась на курсах в Москве, поэтому присутствовала лишь на двух лекциях. Приношу живейшую благодарность коллегам, предоставившим мне свои конспекты. Без их щедрой помощи настоящая публикация не увидела бы света.Особенно я благодарю Р. Г. Лейбова, взявшего на себя труд ознакомиться с подготовленным мною текстом и сделавшего существенные замечания, учтенные мною в окончательном варианте. ^Назад

⁸ См.: Лотман Ю. М. Две «Осени» // Ю. М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М., 1994. С. 400-406 (здесь и в дальнейшем мы будем ссылаться на первые публикации трудов ученого, что, с нашей точки зрения, поможет ориентироваться в его научной эволюции). ^Назад

⁹ Конкретные переклички между книгами и курсом лекций 1981 г. отмечены нами ниже в примечаниях к публикации. ^Назад

¹⁰ См.:Лотман Ю. М. Поэтический мир Тютчева // Тютчевский сборник: Статьи о жизни и творчестве Федора Ивановича Тютчева / Под общ. ред. Ю. М. Лотмана. Таллинн, 1990. С. 108-141. Сборник был сдан в набор в июле 1988 г., соответственно собирался в 1986-87 гг., значит статью следует приблизительно датировать серединой 1980-х гг. Задержка с выходом сборника в печать объясняется тогдашними издательскими трудностями. ^Назад

¹¹ См.: Лотман Ю. М. Заметки по поэтике Тютчева [1. Местоимения в лирике Тютчева; 2. Аллегоризм в языке поэзии Тютчева] // Уч. зап. Тарт. гос. ун-та. Вып. 604: Единство и изменчивость историко-литературного процесса: Тр. по рус. и славян. филолог. Литературоведение. Тарту, 1982. С. 3-16. Сборник был подписан к печати в феврале 1982 г., значит формировался не позднее осени 1981 г. ^Назад

¹² Мы не ставили перед собой цели выявить место лотмановских работ по Тютчеву и, в том числе, публикуемого спецкурса в современном тютчевоведении. ^Назад

¹³ См., в первую очередь, такие статьи Лотмана, как: Русская поэзия начала XIX века // Поэты начала XIX в. Л., 1961. С. 5-112; Поэзия 1790-1810-х годов // Поэты 1790-1810-х годов. Л., 1971. С. 5-62, а также книги: Лекции по структуральной поэтике. Вып. 1: (Введение, теория стиха) // Уч. зап. Тарт. гос. ун-та. Вып. 160. Тарту, 1964; Структура художественного текста. М., 1970; Анализ поэтического текста: Структура стиха. Л., 1972. ^Назад

* Тютчевский сборник II. Тарту, 1999. С. 264-271. ^Назад