ЕВГЕНИЙ САБУРОВ
* * *
Легок налет откровенья
легок стакан у разлуки
дивною славой овеян
полк напрягающий луки
руки сующий в Каялу
жрущий орущий летящий
нас претворивший для вящей
славы земного металла
Желтые очи набрякли
руки по локоть усохли
так ли или не так ли
плакали мокли и дохли.
конец 60-х
***
Голос Твой звучит не смолкая
жилы мои пронизав
и как струна отзовется алкая
рыжий и глупый Исав
Если Твой Голос пеной кровавой
губы Свои запятнав
бьет и орет. Отче, Аве!
я Твой рыжий Исав
я Твой не знающий мира иного
жрущий галдящий я
не расчленивший Голос и Слово
лыко в строку не шья
Как кровь из пор мешается с потом
желтая вязь естества
и прорастает на коже зигота
с миром Твоим родства
черной земли и леса звенящего
темную кровь впитав
я не устану жрущий галдящий
в службе Тебе Исав.
1969 (70?)
***
На голове твоей стая птиц
и сама ты как сотня лисиц
и ноги твои, смеясь, летят
разбрызгиваясь на всех путях
твои глаза — я сказал — огромны
белы белки удален зрачок
над очагом горла дрожит язычок
и только руки твои бездомны.
конец 60-х
***
А ведь и вправду мы умрем,
тогда... тогда что будет с нами?
По одному, вдвоем, втроем
мы пролетим под облаками.
Ты — каждая, а я — никто.
И что все это означает?
И поддувает полотно,
захлопавшее над плечами.
Сжимает кратко и легко
и в пальцах скручивает туго,
и мы летим одним комком,
щелчком направленные в угол.
начало 70-х
***
Синим утром, серым утром
летом или же зимой
глупо это или мудро —
из дому иду домой.
Я не замечаю часто
этого, того ли дня.
Чувство города и часа
ускользает от меня.
Небо слепо и пушисто,
строчки точек надо мной.
В воздухе, пустом и чистом,
галка — буквой прописной,
воробья совсем немного,
н помечена земля
ласточкой — заметкой Бога,
сделанною на полях.
И не просто станет просто,
если жизнь моя прошла, —
разрешатся все вопросы,
завершатся все дела.
В синем небе, в небе сером —
не оплакивай меня! —
воздается полной мерой
чувство города и дня.
середина 70-х
***
Гул размашистый и гомон —
маятник. Туда-сюда
ходит жизнь. Одно к другому:
холода и суета.
Пуст мой день. В судах от пыла
дай Бог! — не вспотеем мы.
Лишь на память от светила
тени на стену тюрьмы.
Положившая предел
всякому, кто знает меру,
уводящая от дел
всякого в свою пещеру
от прославленной, от той,
где от сырости завелся
я, фея легкая с косой
за спиной или в руках,
посиди со мной без пользы,
помолчи си мной впотьмах.
середина 70-х
