Кляус Е.М., Погребысский И.Б., Франкфурт У.И.
Паскаль (Фрагменты)
Кляус Е.М., Погребысский И.Б., Франкфурт У.И. Паскаль (1623–1662). – М.: Наука, 1971.
С. 309
10
Отчетливо выступает
«паскалевская струя» в философской лирике
Тютчева. Зная Паскаля, перелистайте Тютчева, –
и у вас непременно возникнет ощущение,
что стихи замечательного русского поэта,
полные напряженной мысли, с их какой-то
щемящей вселенской тоской, со стремлением
«постичь загадку бытия» и «глубину души
людской», с их религиозной образностью
и элементами мистицизма, – стихи эти определенно
сродни, по самой сути своей, «Мыслям»
Паскаля. Назовем некоторые из них: «Ночные
голоса», «Смотри, как на речном просторе»,
«Дума за думой, волна за волной», «Как
дымный столб светлеет в вышине», «Певучесть
ость в морских волнах», «Фонтан», «Как
океан объемлет шар земной», «День и ночь»,
«Наш пек», «О, вещая душа моя», «Природа
– сфинкс», «На смерть брата». «Сегодня,
друг, пятнадцать лет минуло», «Последний
катаклизм»...
Поэт спрашивает:
Скажите мне, что
значит человек?
Откуда он, куда
идет, –
И кто живот под
звездным сводом?
(«Вопросы»)
Его, как и Паскаля,
угнетают бездны
мироздания и бытия:
Кто смоет молвить:
до свиданья!
Чрез бездну двух
или трех дней?
(«Увы, что нашего
незнанья...»)
Небесный свод,
горящий славой звездной,
Таинственно
глядит из глубины,
И мы плывем, пылающею
бездной
Со всех сторон
окружены.
(«Как океан объемлет
шар земной»)
В
природе – «созвучье полное»,
«невозмутимый строй» и гармония. И только
между человеком и природой – вековечный
разлад.
Откуда, как разлад
возник?
И отчего же в общем
хоре
С. 310
Душа не то поет,
что море,
И ропщет мыслящий
тростник? [1]
(«Певучесть есть
в морских волнах»)
В другом месте,
варьируя эту же мысль, вглядываясь в новые
оттенки ее и грани, поэт вопрошает:
Что ж негодует
человек,
Сей злак земной?..
(«Сижу задумчив
и один»)
А что же отвечает
природа на этот его «души отчаянный протест»?
Ответ у нее – неизменный, неумолимый,
для всех и на все времена единственный:
Поочередно всех
своих детей,
Свершающих свой
подвиг бесполезный,
Она равно приветствует
своей
Всепоглощающей
и миротворной бездной.
(«От оказии той,
что бушевала здесь»)
Валерий Брюсов
писал: «В этом постоянном влечении к хаосу,
к роковому для человека, Тютчев чувствовал
свою душу «жилицею двух миров». Она всегда
стремилась переступить порог «второго»
бытия. И Тютчев не мог не задавать себе
вопроса, возможно ли переступить этот
порог, доступно ли человеку «слиться
с беспредельным».
Уже в одном юношеском
стихотворении («Проблеск») Тютчев дал
отрицательный ответ на этот вопрос. Заглянуть
в хаос можно лишь на краткое мгновение:
Мы в небе скоро
устаем,
И не дано ничтожной
пыли
Дышать божественным
огнем.
Развивая эту мысль,
Тютчев приходит к выводу, что всякое человеческое
знание обречено на недостоверность. Сущность
бытия – хаос, тайна; человеку хаос недоступен;
следовательно, мир для человека непостижим.
Поэтическое выражение этой мысли
Тютчев нашел в сравне-
С. 311
нии «смертной мысли»
с фонтаном. Струя водомета может достигнуть
лишь определенной, «заветной» высоты,
после чего осуждена «пылью огнецветной
ниспасть на землю». То же и человеческая
мысль:
Как жадно к небу
рвешься ты!
Но длань незримо-роковая,
Твой луч упорный преломляя,
Свергает
в брызгах с высоты.
Отсюда был уже
один шаг до последнего вывода: «Мысль
изреченная есть ложь». И Тютчев этот вывод
сделал... Но если «мысль», т. е. всякое рассудочное
познание, есть ложь, то приходится ценить
и лелеять все нерассудочные формы постижения
мира. И действительно, Тютчев с исключительным
пристрастием относился к мечте, к фантазии,
ко сну» [2]. Здесь же у поэта и соприкосновение
с роковым, тайным, мистическим и та своеобразная
религиозная «подцветка», которая придает
тютчевским стихам совершенно особый
колорит – от полнозвучной патетики до
самоуничтожающей иронии. «Наличие религиозных
мотивов и образов в лирике Тютчева, – отмечает
К. В. Пигарев, – лишь свидетельствует, с
одной стороны, о силе традиций, с другой
– о настойчивом, хотя и тщетном, желании
поэта «верить в то, во что верил апостол
Павел, а после него Паскаль»
[3].
(...)
С. 116
Hop-Рояль стал очагом,
откуда янсенизм распространился на общество,
но силы были неравными: янсенистов была
горсточка, иезуиты же заполонили и королевский
двор, и всю страну.
Монашеские ордена
Энгельс назвал «жандармерией из монахов».
Иезуитам среди них по праву принадлежит
первое место. Любившие велеречие и высокопарность,
иезуиты именовали себя «воинами Иисуса»
(«иезуит» – от латинской формы имени Иисус
– Jesus). Их орден был создан Лойолой в 1534
г. со специальной целью – вести борьбу
со всеми «врагами церкви», особенно с
протестантами, а также «для распространения
католицизма среди еретиков и язычников».
Орден быстро укрепился, прекратившись
в основное орудие так называемой католической
реакции, которая к XVII в. охватила большинство
европейских стран. В Италии, Испании и
Франции протестантизм был почти уничтожен.
«Иезуиты во Франции,
как и повсюду, вели фанатичную, реакционнейшую
политику. Ненависть к протестантизму
в любой его форме, алчность и честолюбие,
сумасбродные мечты о всемирном католическом
государстве под властью папы и иезуитского
генерала – вот что ими руководило. Они
были совершенно равнодушны к национальным
интересам Франции, подрывали хозяйственное
благосостояние страны, разжигали истребительные
рели-гиозные войны, сплачивали и ожесточали
силы католиче-ской реакции, доходили
и до прямой государственной из-мены, когда
стремились подчинить Францию испанским
и австрийским Габсбургам» [4]
Иезуиты распустили
свои щупальца по всему миру, им только
никак не удавалось зацепиться в России.
Одна из таких попыток имела место в 1629
г., когда Людовик XIII
С. 117
просил разрешить
его подданным, купцам иметь на Руси свое
духовенство, на что было отвечено: «Ксенжанам,
иезувитам и службе римской не быть, о
том отказать накрепко».
И лишь в 1690 г. специальным
царским указом разрешено было жить в
Москве двум ксендзам. Однако в указе имелась
существенная оговорка, чтобы «под именем
тех ксендзов в их ксендзовском платьи
не жили б на Москве Иезуиты» [5].
Зато во Франции
иезуиты чувствовали себя хозяевами настолько,
что даже не обращали внимания на папские
буллы. Все их боялись, боялись и ненавидели.
Эта ненависть родилась вместе с орденом
иезуитов и прошла через века. Казалось
бы, за что их ненавидеть – ласковых, вкрадчиво
обволакивающих, велеречивых? Что касается
людей типа Арно, то у них чувство ненависти
безусловно являлось прежде всего классовым:
ненависть буржуазии, еще не взявшей силу,
к своему всесильному сопернику.
«Орден иезуитов
будет всегда загадкою для Запада», – писал
Ф. И. Тютчев в статье «Папство и римский
вопрос с русской точки зрения» (1849). Не
только враги христианской веры питают
к ордену иезуитов «ожесточенную и непреодолимую
ненависть, – говорит Тютчев. – Нельзя также
скрыть от себя, что многие католики –
и притом наиболее искренние, наиболее
преданные своей церкви, от Паскаля и до
наших дней, – не переставали, из поколения
в поколение, чувствовать открытое, непреодолимое
отвращение к этому учреждению». Далее
Тютчев касается вопроса глубокого и тонкого:
«Такое расположение духа значительной
части католического мира создает, быть
может, одно из самых потрясающих и трагических
положений, в какие только может быть поставлена
человеческая душа. В самом деле, невозможно
вообразить себе более глубокой трагедии,
чем та борьба, которая должна происходить
в сердце человека, когда, поставленный
между чувством религиозного благоговения...
с одной стороны, и отвратительной очевидностью,
с другой, он усиливается замять, заглушить
свидетельство собственной совести, лишь
бы не признаться самому се-
С. 118
бе,
что между предметом его поклонения
и предметам отвращения существует тесная
и бесспорная связь» [6].
(...)
С. 290
Ученики и последователи
Сопт-Симона (Базар и др.) констатировали:
«Общество нападает па иезуитов – это
превосходно: значит, слова Паскаля и Вольтера
не пропали даром» [7]. В то же примерно время,
тревожась, престарелый Гете говорил о
мракобесии, «которое угрожает вернуться
вместе с иезуитами» [8]. Враждебность
к иезуитам все росла, пока в 40-е годы не
развернулась широкая против лих кампания.
Историками Мшило и Кипе был опубликован
острый памфлет «Иезуиты». Мишле и Кипе
читали публичные лекции, разоблачающие
иезуитов. Страшные их преступления изобразил
в романе «Вечный жид» Эжен Сю. Добролюбов
писал: «Париж сбегался на лекции Мишле
и Кино, газеты проповедовали крестовый
поход против иезуитов...» [9] И в другом
месте: «Мишле и Кино в своих бранных лекциях
1843 г. прямо говорят: «Кто такие иезуиты?
Это – контрреволюция, это смерть свободы» [10].
А поэт Ф. И. Тютчев
в статье «Папство и римский вопрос» (1849)
писал: «Орден иезуитов будет всегда загадкою
для Запада: это одна из тех загадок, ключ
к которым находится за его пределами.
Можно не без основания сказать, что иезуитский
вопрос слишком близко затраги-вает религиозную
совесть Запада, чтобы Запад мог когда-нибудь
разрешить его вполне удовлетворительным
образом». И далее: «Конечно, самое красноречивое,
самое убедительное из всех оправданий,
какие выставлялись в пользу этого знаменитого
ордена, заключается в той ожесточенной
и непримиримой ненависти, которую питают
к нему все враги христианской веры; но,
признавая это, нельзя также скрыть от
себя, что многие католики – и притом наиболее
искренние, наиболее преданные своей церкви,
от Паскаля и до наших дней, – не переставали,
из поколения и поколение, чувствовать
открытое, непреодолимое отвращение к
этому учреждению. Такое расположение
духа значительной части католического
мира создает, быть может, одно из самых
потрясающих и трагических положений,
в какие только может быть поставлена
человеческая душа.
С. 291
В самом деле, невозможно
вообразить себе более глубокой трагедии,
чем та борьба, которая должна происходить
в сердце человека, когда поставленный
между чувством религиозного благоговения...
с одной стороны, и отвратительной очевидностью,
с другой, он усиливается замять, заглушить
свидетельство собственной совести, лишь
бы не признаться самому себе, что между
предметом его поклонения я предметом
отвращения существует тесная и бесспорная
связь» [11].
В ходе этой борьбы
опять было поднято имя Паскаля, а его
«Письма к провинциалу», несколько раз
переизданные, вновь стали читаемой и
злободневной книгой. Вот что говорит
анонимный автор в предисловии к «Письмам»:
«Среди громких и звонких, трескучих и
певучих похвал Паскалю геометру, физику
и художнику слова все еще слышится затаенная
злоба против Паскаля моралиста и янсениста.
Паскаль все еще остается опасным противником,
против которого употребляются те же недостойные
средства, что и двести сорок лет тому
назад» [12]. Эти слова – убедительное
подтверждение, что Паскаль не перестал
быть действенным оружием.
[1] Здесь и
ниже курсив в стихах Тютчева наш. – Ред.
[2] В. Я.
Брюсов. Ф. И. Тютчев (Критико-биографический
очерк). В кн.: «Полное собрание сочинений
Ф. И. Тютчева». СПб., 1913, стр. 32.
[3] К. В.
Пигарев. Жизнь и творчество Тютчева. М.,
1962, стр. 196. (Курсив наш; это – подлинные
слова Тютчева. – Ред.)
[4] Д. Е. Михневич,
Очерки на истории католической
реакции (Иезуиты). М., 1953, стр. 120.
[5] Там же, стр.
208.
[6] Ф. И. Тютчев. Полное
собрание сочинений. СПб., 1913, стр. 316, 317.
[7] «Изложение учения
Сен-Симона». М., 1961, стр. 115.
[8] И. П.
Эккерман. Разговоры с Гете. М. – Л.,
1934, стр. 812.
[9] Н. А.
Добролюбов. Собранно сочинений в 9
томах, т. 1. М. –Л., 1961, стр. 462.
[10] Там же,
стр. 486.
[11] Ф. И. Тютчев. Полное
собрание сочинений. СПб., 1913, стр. 316–317.
[12] «Письма провинциалу», стр. IX.
|
