Руднев П. Где Боратынского обитель любовью Тютчев осенил
Интервью с главным хранителем музея Мураново Светланой Долгополовой
Руднев П. Где Боратынского обитель любовью Тютчев осенил
// Независимая газета. – 1999. – 21 августа.
Музейная культура – это желание удержать утекающее время. Видимо, поэтому во все времена музеи будут пользоваться интересом у определенной части населения, ищущей либо уединения в прохладных музейных комнатах, либо тихой эстетической отрады, либо пряного запаха запустения, либо чувства устойчивости, стойкости, вечного. Последнее желание сегодня возобладает.
Подмосковный музей-усадьба Мураново им. Ф.И. Тютчева – тишайшее, скромное, лишенное привычного для русских усадеб классицизма местечко - скорее дача, чем имение. История одной разросшейся литературной семьи-владелицы Мураново, здесь гармонично перетекает в историю создания музея эпохи, которую потомки двух поэтов Тютчева и Боратынского предпочли остановить в данном им пространстве.
«НГ» беседует с главным хранителем музея-усадьбы им. Ф.И. Тютчева Светланой Долгополовой.
– Светлана Андреевна, расскажите, пожалуйста, вкратце историю дома.
– Мураново – музей одной семьи, ее нескольких поколений, каждое из которых вложило весомый вклад в российскую культуру и историю. Ценности, сосредоточенные в усадьбе, – это достояние фамилии, которая совершила над ними огромную культурную работу. Работа над созданием музея и сохранением наследия литературных семей Боратынских, Аксаковых, Путят, Сушковых, Аксаковых, Тютчевых была начата семьей еще задолго до того, как возникла идея музея.
В 1816 году имение в Мураново было приобретено женой генерала-майора Льва Николаевича Энгельгардта. Его старшая дочь Анастасия через десять лет выйдет замуж за поэта Евгения Боратынского. В том же 1826 году Евгений Абрамович впервые посетит усадьбу, которая станет и для него родным домом, источником вдохновения, благодатным местом для творчества. Трем высоким пологим холмам и пруду с тремя островками, которых, к сожалению, теперь нет, Боратынский посвятит стихотворение «Есть милая страна, есть угол на земле...» В начале 40-х годах по его проекту в Мураново будет выстроен жилой двухэтажный дом – основная достопримечательность усадьбы.
Младшей дочери Энгельгардтов Софье суждено будет стать супругой друга Боратынского, Николая Васильевича Путяты. Их дочь Ольга в 1869 году выйдет замуж за Ивана Федоровича Тютчева, сына поэта.
Ольга Николаевна Путята-Тютчева и становится той ключевой фигурой, которая связывает все мурановские поколения и семьи - внучка Энгельгардта, дочь Путят, племянница Боратынского и невестка Тютчева. Вся ее жизнь связана с подмосковным имением – совсем маленькой, в два годика, она приезжает на новоселье в домик Боратынского, и уезжает из него в 1918 году – за два года до своей смерти, оставив в имении сына Николая, который станет первым хранителем семейных реликвий.
Дмитрий Сергеевич Лихачев называет наш музей «неразоренным родовым гнездом», дошедшим до нас без видимых перемен. Это не сбор предметов быта и не художественная коллекция, это то место, где вещи жили и «прижились», срослись с обстановкой – именно поэтому во время реставрации усадьбы в 1980-90-х было так важно сохранить дом в его первозданности, с его запахом, цветом, вкусом.
В 1844 году умирает Боратынский – и уже с этого момента Путяты стали относиться к дому не просто как к своему законному имуществу, а как к «стране поэтов», к мифу, боясь его разрушить. Ни одно из поколений в доме не смело перепланировать дом Боратынского. Комната, которую Евгений Абрамович выбрал для своих занятий, так и остался кабинетом, где работал и Путята, и сын Тютчева, который позже перенес сюда из Петербурга обстановку кабинета отца. Уже внуки Тютчева стали называть комнату «кабинетом двух поэтов». Так складываются, приживаются легенды! Памятная сила родовых вещей такова, что она переселяет собственную реальность в мир будущий.
Уже сын и внук Тютчева, законные владельцы имения, предпочитали жить на втором этаже дома Боратынского, в бывших детских, оставляя первый этаж как музейную ценность. В XIX веке Иван Федорович Тютчев с научной тщательностью подписывает все семейные фотографии, хранящиеся в доме, будто готовя бесценные материалы для музея своей легендарной семьи. Какая удивительная «немецкая» забота о родном гнезде!
– Стало быть, Ивана Федоровича Тютчева можно считать первым человеком, начавшим создавать музей?
– Наверное. Иван Федорович сначала приезжает наездами в Мураново в гости к Путятам, а затем и остается здесь надолго, специально для этого выбив себе место мирового судьи Дмитровского уезда, в котором тогда находилось имение.
Тот феномен особой сохранности усадьбы и ее коллекций, помещенных в аутентичную обстановку, о котором мы уже говорили, имеет также и «возрастное» объяснение. Поэт Тютчев был, как известно, неоднократно женат. Иван Федорович – один из его поздних детей, чья дочь, очаровательная Екатерина Ивановна, также довольно поздно вышла замуж, через год после смерти отца. Ее привязанность к роду была так велика, что она не могла скоро покинуть родительскую семью. Ее жених, Василий Евгеньевич Пигарев ждал невесту десять лет. Таким образом получается, что при том, что Тютчев был всего лишь на четыре года младше Пушкина, до 1980-х годов были живы его правнуки. Преемственность поколений в этой семье как-то удивительно плотна, сжата. Семья очень компактно «вложилась» в историю, без потерь и «простоев», отчего возникает ломающее временные представления ощущение близости к эпохе, приметы которой бесследно исчезают с наступлением новых. И именно поэтому у тютчевских потомков возникает неодолимое желание остановить прекрасное мгновение на территории родной усадьбы.
Иван Федорович с дочерью Дарьей Сушковой издали стихи Тютчева и готовили к публикации письма. Политико-философские статьи, написанные и изданные Тютчевым за границей, готовила Эрнестина Федоровна - сборник вышел в 1886 году. Она же помогала Аксакову в написании первой биографии Тютчева, после чего Иван Сергеевич писал ей: «Только в вашей душе, я знаю, хранятся ключи от этой удивительной натуры, каким был Тютчев». Она была католичкой, но позволяла себе присутствовать на всех панихидах по мужу. Она была из рода, поколения которого занимались интеллектуальным трудом. Их семья идет от мейстерзингера XIV века Пфеффеля. Ее дед был историком Баварии, брат деда – баснописец. Отец – посланник в Лондоне, Дрездене и Париже. Брат Карл Пфеффель – баварский публицист, способствовал появлению статей Тютчева в европейской печати.
– Когда история дома окончательно превращается в историю мемориального музея?
– В этом вся и загадка усадьбы Мураново, что никогда! Потомки Тютчевых жили в усадьбе и входили в руководство музеем до 1979 года! Совсем недавно Виктор Черномырдин в рамках программы по возвращению родовых ценностей отдал в частную собственность часть территории прапраправнукам Федора Ивановича Тютчева близнецам ... и ... ...
Номинально усадьба стала музеем после революции. Видимо, предвидев участь множества имений, силой конфискованных у бывших дворян и превращенных в колхозные больницы, складские помещения, или вовсе разрушенных и разворованных, в 1918 году старожил усадьбы Ольга Николаевна Путята и ее сын Иван Николаевич решили передать имение молодому государству. Они получили разрешение от Комиссии по охране памятников Наркомпроса, и Мураново дали охранную грамоту. Ольга Николаевна тут же уехала из усадьбы с слезами на глазах и словами: «Слава Богу, дом мы пристроили!» Она уходила из дома, в котором прожила 80 лет. В 1920 году здесь музей открылся для посетителей.
– Почему музей так несколько комично назван – «имени Ф.И.Тютчева»?
– Мы не имеем точных знаний о том, был ли Тютчев в Мураново. Его сын женился на владелице усадьбы в 1868 году, за пять лет до смерти Тютчева. Есть письмо 1871 года, где Тютчев пишет о намерении посетить Мураново. Причем, по некоторым данным мы знаем, что приезд этот как будто бы не состоялся, но семейное предание гласит, что все же Тютчев побывал здесь.
- Кто руководил жизнью музея, наверное, в самые сложные годы для бывших дворянских усадеб – в 20-30-е годы?
– Первый штат музея в Мураново состоял из сестер Николая Ивановича Тютчева, его самого, бывшего камердинера семьи, который остался ухаживать за парком и все еще тогда плодоносящим садом, и бывшей горничной.
Чтобы иметь юридическое прикрытие, директором музея сделали московского юриста Бартошевича, который не имел никакого отношения к музейному делу и культуре. Он любил в шутку говорить: «Я пытаюсь определить разницу между пейзажем и портретом, но у меня это плохо получается».
Также в штате был некий Трифон Трапезников, сотрудник МОНО – организации тех лет, заведовавшей музеями. Он был из купеческой семьи и учился в Гейдельберском университете вместе с будущим философом Федором Степуном – поразительной образованности люди тогда заведовали музеями! Поэтому сохранилось предание, что в Мураново его называли «Три фон Трапезников». Но совсем недавно я открываю воспоминания Степуна «Сбывшееся и несбывшееся» и узнаю, что эта кличка прикрепилась к нему уже в студенческие годы.
Внук поэта Николай Иванович Тютчев, первый хранитель музейной коллекции, 50-летие со дня смерти которого мы собираемся отмечать, четко осознавал, что листок, даже исписанный рукой друзей дома, - уже национальное достояние. Он первый стал публиковать мурановские документы – письма Боратынского, записки Энгельгардта...
В первой публикации о Муранове как о средоточии ценностей в популярном журнале 1910-х годов «Столица и усадьба» друг семьи Тютчевых религиозный писатель и журналист Мазаев пишет, что каждый мурановский шкаф полон драгоценных рукописей. Сейчас их осталось сравнительно мало – в 1942 году по приказу Правительства СССР о централизации писательских архивов все рукописи Боратынского, Тютчева, Путяты, Сушкова, Аксакова были переданы в государственные архивы. Осталась только семейная часть архива, которая все равно представляет собой богатейший пласт по истории культуры, – переписка родственников сохранилась почти полностью, в комплексе. Это как раз то, что подкупает в Мураново – полнота картины. Здесь ведь нет охотничьих сапог Боратынского, привезенных, к примеру, из Казани, или копии треснувшего пенсне Тютчева. Здесь каждая вещь сжилась с домом.
У нас хранится, к примеру, замечательная переписка второй жены Тютчева Эрнестины Дернберг, жившей в Мураново, с братом Карлом Пфеффелем, баварским публицистом. Это переписка двух рано осиротевших людей, разделенных границами государств. Всю переписку с 1829 по 1890 год они обращались друг к другу «возлюбленный брат» и «возлюбленная сестра». Сохранились все письма, кроме тех, которые перед своей смертью уничтожила сама Эрнестина Федоровна. У нее в дневнике есть запись: «Сегодня ворошила пепел прошлого. Сожгла не все, и, может быть, напрасно». Она не хотела, чтобы вышли в свет обстоятельства ее романа с Тютчевым, который начался еще при жизни его первой жены.
Есть переписка дочерей Тютчева – около двух тысяч писем на прекрасном французском языке, написанных красивым подчерком, где они с женской тонкостью описывают все детали своей жизни.
Николай Иванович еще до революции мечтал все это опубликовать, готовил письма к печати. Революция помешала выходу иллюстрированного альбома с мурановской живописью, фарфором, бронзой, мебелью. Только в 1928 году ему удалось опубликовать «Мурановский сборник», куда вошла часть рукописных материалов.
– Сталинские репрессии и чистки как-то коснулись тихой жизни усадьбы?
– А как же! В 1929 году началась печально знаменитая деятельность Сталина по ликвидации музеев-усадеб. В то время было закрыто знаменитое Остафьево, чей «Остафьевский архив» был распределен по стране. Благодаря хлопотам Николая Ивановича Мураново спасли – письмо, подписанное Книппер-Чеховой, Качаловым, Чулковым, Новиковым-Прибоем, сумело убедить власти, что мурановские ценности интересны именно здесь, в оригинальной живой обстановке, а не в архивах Ленинской библиотеки... Думаю, сослужило хорошую службу то обстоятельство, что дом Боратынского очень мал, и ничего, кроме сельской больницы, здесь невозможно было поместить. Но, судя по тому, что опись ценностей Мураново была создана Николаем Ивановичем в 30-х годах, а предыдущая сдана в архив, – музей, по всей видимости, все-таки закрыли где-то на полгода.
Несколько лет спустя начались сталинские проверки на предмет, не укрепились ли бывшие владельцы в своих усадьбах под маской музейных работников. И опять же специальное разрешение было вытребовано только для трех случаев – в Абрамцеве, Остафьеве и Муранове. Все троих «потомков» признали отделенными от хозяйственной жизни бывшего имения и занимающимися исключительно научной работой.
В отличие от несчастной семьи Боратынских, которую после революции ждала тяжкая участь, все Тютчевы остались в России и спасли имение от гибели, потом оно в благодарность помогло выжить и им.
– Как ему удавалось справляться с властями?
– После революции Николай Иванович сразу понял, что позиция растерянного владельца родовых сокровищ, которого не сегодня-завтра поставят к стенке, а усадьбу отдадут колхозу, невыгодна. Он просто был очень энергичным человеком, влюбленным в свое дело коллекционирования и сохранения «древностей». В семье о нем ходили одна легенда: когда его в детстве спрашивали, что ему подарить, маленький Коленька кричал: «Вещь!!!» Так ему всю жизнь и дарили семейные реликвии.
Он был главным знатоком родового наследия и еще до революции многое в семье определял. Интересно, что его бабушка Эрнестина Федоровна незадолго до смерти пишет завещание о распределении вещей – многое из них помечено надписью «моему внуку Николаю». Дальше она пишет: «Что-либо из моих вещей или мебелей – передать Николаю, по его вкусу». Поразительно, что в то время шестнадцатилетний ребенок уже завоевал в семье славу человека с безупречным вкусом.
В 1924 году возникло Общество изучения русской усадьбы, активным членом которого был и Николай Иванович. Движение продолжала еще дореволюционную деятельность по изучению усадеб, которая началась в кругу журнала «Столица и усадьба». Множество образованных людей, по-разному относившиеся к революции, считали, что каковы бы ни были обстоятельства, нужно принять действительность и всю классическую культуру, сосредоточенную в усадьбах, передать победившему классу в порядке и изученности. Совсем недавно Общество возобновили, и я спросила, сколько по их данных сохранилось дворянских усадеб. В Московской области – 555. После революции их было более двух тысячи...
Есть в советской истории Мураново один поразительный сюжет, когда понимаешь всю трагическую парадоксальность русской истории. Во время Великой отечественной войны фронт находился в 20 километрах от Мураново. Музей не успели эвакуировать. Через мурановские холмы шли сибирские стрелки, их выгружали с поездов в Софрино и отправляли под Яхрому, где шли ожесточенные бои на подступах к Москве. Николай Иванович тогда показывал бойцам усадьбу. Их отцы, предыдущее поколение, уничтожали усадьбы, а эти бедные юные ребята перед тем, как лечь в московский снег, видят спокойствие и уют усадебных комнат мурановского дома. Представляете, последнее впечатление перед явной смертью – старинная мебель, портреты, книги, шторы, золотые подсвечники...
– Вторым директором Мураново был Кирилл Пигарев, крупнейший исследователь творчества Тютчева. Это ведь очень редкое явление в научном мире, когда ученые высокого ранга, специалисты в конкретной области знания принимаются за столь реалистичное, конкретное служение объекту исследования.
– Вся сознательная жизнь Кирилла Васильевича Пигарева прошла в Мураново. Его вырастила родная ему семья Тютчевых. Он получил здесь домашнее образование от наставников – дядюшки Николая Ивановича и матери Екатерины Ивановны Пигаревой, урожденной Тютчевой. Его воспитателями были Михаил Нестеров, Сергей Дурылин – они были частыми мурановскими гостями в 1920-х, зачастую надолго оставаясь в доме Николая Ивановича. Эта академическая, художественная среда приобщила Пигарева к исследовательской деятельности. В 18 лет он уже опубликовал первую научную работу о Вольтере.
В годы директорства Кирилла Васильевича с 1949 по 1979 годы он добился, чтобы Мураново превратилось и номинально, и реально во всесоюзный Центр по изучению наследия Тютчева. Именно здесь происходило научное общение – привозили диссертации, литературоведческие работы. К Пигареву в Муранов приезжали для консультаций исследователи со всей России и мира. Он сумел в два раза расширить штат научных работников, тем самым повысив научный потенциал усадьбы. Отныне нас десять человек.
– Как вы пришли работать в музей?
– Я работаю здесь 28 лет. Пигареву меня порекомендовала Лидия Случевская, которая дружила и с Николаем Ивановичем, и с Кириллом Васильевичем. Я физик по образованию, но мне тогда решительно хотелось оставить профессию. Я приехала сюда, скрывшись от невыносимой атмосферы застойной жизни.
– То есть для вас переход в Мураново явился переходом из профессии в профессию?
– Да. Когда Пигарев уходил на пенсию, он передал мне гербовую печать рода Тютчевых и попросил стать главным хранителем коллекции, собранной его прославленной семьей. Теперь я не могу уйти из Мураново, даже если бы очень хотела...
– Как меняется публика, посещающая Мураново? Были ли «звездные годы» экскурсионного интереса к усадьбе?
– Пик посещений – 1970-е годы. Но это движение было связано вообще с повышением интереса к российской культуре у советской интеллигенции, туристическим ражем и благосостоянием страны и его профсоюзных комитетов. Любой НИИ был обязан обеспечить культурный отдых своим сотрудникам.
Сравните: сейчас усадьбу посещают чуть больше 10 тысяч человек в год. Тогда же – около 80 тысяч в год. Это был кошмар – 500 человек в день толпится в крохотных, изящных комнатках музея, рассчитанных на другие скорости и иное количество присутствующих. Один наш экскурсовод любила рассказывать, как она, проведя последнюю экскурсию в воскресенье, когда музей просто брали штурмом, проходила по комнатам, в каждой из которых непременно в пыле валялся потерянный тапочек, и у нее было ощущение, что на семейных портретах у всех чепчики набок, волосы сбились в беспорядке, туалеты измяты – и все никак не могут понять, что же это вчера было, кто это пронесся в их комнатах.
– Давайте посмотрим книги отзывов за первые годы существования музея?
– Да, здесь много интересного. Несколько записей Михаила Нестерова. А вот подпись Всеволода Мейерхольда: «Счастлив, что СССР имеет на своей территории музей, так любовно оберегаемый. Так часто кричат о нашем вандализме. Сюда бы крикунов! Пусть посмотрят. Иностранцам бы надо показывать Мураново. И они не стали бы нападать на нас за нашу «некультурность». Чудесное Мураново! 3 июля 1929 года. Вс. Мейерхольд».
Или вот запись, сделанная в то же время от имени «детской площадки города Москвы»: «Отдых детей. Как хочеться смотреть кругом. Природу, зеленый папорник и ребетня расыпалась па парку. Как радаст для детей. Кокой музей уведили какие лапотки были на нас. Спасиба товарищу Сталину за культурный отдых, что застави нас в счастливой эпохе отдыхат. Огромный пруд, прорвавшаяся плотина, но мы использовали етот пруд. Так осталась памят для ребят. В тиши сумели отдыхать. Один забрался на орешню, другой нарвал себе букет, и ребетишки все сдружились, они хотят спокойно группой отдыхат. Пошли домой жалко с мурановским музеем ростоваться и парк оставить для детей. Пошли на поезд с большой грустю, но жаль природу оставлять». И 55 детских подписей.
– Музей недавно был отреставрирован. Что было сделано?
– После реставрации мы должны были открыться 1 мая 1985 года к Всесоюзной комсомольской конференции. Но к этому сроку были завершены только натурные исследования.
Дом Боратынского требовал огромного инженерного вмешательства. Он к началу 80-х уже ходил ходуном, влажность достигала 90%. Под руководством инженер Николая Смирнова дом обнесли саркофагом, вынимали по бревну и обрабатовали особым составом. Смирнов отвел идею сломать дом и установить железобенную конструкцию, которая бы повторяла облик дома.
Все это продолжалось до 1989 года. Конструкция дома была отреставрирована, но остальные работы уже не велись – все наши работники ушли за «большими деньгами», которые к тому времени как раз появились. Начались годы простоя и конфликтов. Но кое-как мы все-таки завершили реставрацию. Музей был открыт 27 декабря 1996 года.
– То есть реставрация одного дома длилась 14 лет?!
– Представляете, что это значит для маленького музея. Наши научные сотрудники уже перестали на что-либо надеяться. Во время реставрации была фантастическая текучка кадров – через отдел кадров прошло 45 человек. Мы могли реально потерять все научные традиции, установленные еще сыном Тютчева и доведенные до академического блеска вторым директором музея Кириллом Васильевичем Пигаревым. Бюджета не было, экскурсий не было, билеты не продавались.
В качестве спасительной соломинки вместе с исследовательницей Т.Г.Диресман мы затеяли издание Летописи жизни и творчества Федора Ивановича Тютчева, первый том которого вышел в 1999 году нашими силами с получением гранта Президента России. Том охватывает самый сложный период для российского исследователя – от рождения до возвращения Тютчева в Россию.
В это же время мастерская Грабарей практически бесплатно отреставрировала нам множество картин. Людмила Трубникова так же сделала для нас 500 вещей. Дом с 1920 года не отапливался, так что зимой здесь было минус 20, а весной и осенью влажность 90%.
– Не рассматривается ли возможность вернуть холмы, пруд в границы имения?
– Это просто необходимо сделать! Желание было уже проявлено в 70-е годы, с тех пор было много попыток пробить власть на этот поступок. Если на холмах, один из которых была уже попытка продать неизвестно кому, начнется дикое строительство, то облик усадьбы безвозвратно изменится, ее существование станет бессмысленным. Уже изменился подъезд к усадьбе. Что видели люди XIX века, приезжая в
Мураново, того уж нет. Хорошо было к 200-летию Тютчева в 2003 году возвратить холмы усадьбе.
|
