[ предыщущая часть ] [ содержание ] [ следующая часть ]
Дисфункция
Никакого «общего дела», позитивного, реального и действительно общего, выходящего за пределы интеллигентского ордена, у интеллигенции нет. И смею сказать почему: слишком низкие требования — не какие-то там духовные, а чисто профессиональные предъявляла она к себе при советской власти и предъявляет сейчас. То есть речь идет о недостаточном уровне информированности в тех областях знания, о которых рассуждают многие наши интеллигенты. И не дай Бог, если кто-нибудь попытается напомнить о том, [222] что вне замкнутого интеллигентского мирка существуют иные профессиональные критерии, попытается, что называется, «поднять планку».
Все это позволяет сделать вполне определенный вывод: ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ СУБЪЕКТОМ МОДЕРНИЗАЦИИ РОССИИ.
Употребляя термин «интеллигенция» вслед за авторами «Вех», я отдаю себе отчет в том, что это большая честь для советской образованщины, на которую перенесено это название. Дело в том, что русская интеллигенция смогла подняться до того, что выдвинула из своей среды авторов «Вех». Советская образованщина занимается лишь борьбой за корпоративное выживание. Преуспев в самобичевании и получив массу удовольствия от «покаяния» (да-да, в кавычках), советская образованщина не смогла взглянуть на себя трезвым взглядом и определить свое место в обществе, свои личные и национальные задачи, как сделали это авторы «Вех».
Но была ли в их время интеллигенция субъектом модернизации? И вообще: что такое интеллигенция?
В том-то и дело, что группа эта позитивного определения не имеет. Она все время — «что-то не». Правда, бытует мнение, что один поддающийся определению признак у нее есть, что это феномен специфически русский, а потому выражение «русская интеллигенция» —тавтология.
На мой взгляд, это не так. РУССКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ ЧЕМ-ТО КАЧЕСТВЕННО ОТЛИЧНЫМ ОТ ЗАПАДНЫХ ИНТЕЛЛЕКТУАЛОВ, ее специфика не в особой природе, а в ее инфантилизме, в том, что она задержалась в своей эволюции и стала искать этому историческое и надысторическое оправдание. Противопоставлять русских интеллигентов западным интеллектуалам — все равно что доказывать, что ребенок никогда не вырастет. Нормальный ребенок, конечно, а не олигофрен. А я несмотря ни на что не считаю русскую интеллигенцию слабоумной — она вырастет.
Аналогичный социальный слой в Западной Европе — это те, кто сумел создать новоевропейские культурные, прежде всего коммуникативные, формы бытования фундаментальных ценностей иудео-христианской цивилизации. Те, кто сделал письменную культуру доминирующей и системообразующей. И при этом преодолел соблазны кастовости, магизма, медиумальности, жречества, которые пока еще не поборола русская интеллигенция.
Левые пристрастия значительной части западных интеллектуалов объясняются достаточно просто: левизна всегда сопровождается медиевализацией культуры. В левом искусстве поэт больше чем поэт, художник становится демиургом, а ученый — магом или медиумом. То есть происходит возвращение к средневековому и ранне-новоевропейскому сознанию. Кстати, именно в переходный период такое понимание людей письменной культуры и искусства было более распространенным и артикулированным, нежели собственно в Средние века. Но западные интеллектуалы все-таки научились не путать свои собственные корпоративные интересы с общественными, научились [223] признавать существование фундаментальных ценностей иудео-христианской цивилизации.
Парадокс в том, что русская интеллигенция не может стать национально ответственной не в силу своей «вестернизации», как пытаются это представить шовинисты, а скорее вследствие недостаточной «вестернизации» — поверхностной и внешней. В России интеллигенция стала навязывать обществу свои корпоративные ценности выдавая их за общенациональные, и объявила себя носителем общественной морали. Это произошло во многом из-за запоздалой культурной модернизации православия, не выработавшего морального персонализма. Но ведь интеллигенция предложила атеистическую форму антиперсонализма. Впрочем, атеистический антиперсонализм — это уж точно тавтология.
Таков фундаментальный порок интеллигенции, приведший ее к общественной дисфункции.
Именно поэтому она и определялась негативно. Совершенно очевидно, что интеллигенция не есть мещанство. Если таковым считать исключительно носителей патриархальной или промежуточной, посадской культуры, если видеть, по примеру Мережковского, в мещанстве исключительно грядущего хама, то тогда такое определение даже лестно. Но есть и другой взгляд на мещанство. Как на носителя определенных ценностей. Именно мещанство и создало наиболее приспособленный к человеческим масштабам и потребностям образ жизни. Именно мещанство семью потами обливалось и обливается, чтобы этот образ жизни заработать. Но именно заработать.
Здесь первое и наиболее существенное различие меж шакалами и мещанами, между мародерами и «святым мещанством» Западной Европы, как назвал его тот же самый Мережковский. За красивой жизнью стран, являющихся хранителями ценностей иудео-христианской цивилизации, всегда были кровь, пот и слезы — своя кровь, свой пот и свои слезы.
Второе определение — интеллигенция не есть бюрократия. И здесь речь должна идти об историческом опыте тех деятелей, которые принадлежали к двум одиознейшим социальным слоям, — высшей церковной иерархии и бюрократии.