[ предыщущая часть ] [ содержание ] [ следующая часть ]
Загон
Речь до сих пор шла о вечных борцах–революционерах, о так называемых демократах, повторяющих своих предшественников прошлого столетия и начала нашего века.
А это время было знаменито и другими соблазнами. [194]
«За ослушание истине — верят лжи и заблуждениям» (2 Фес 2: 10–11). Эти слова апостольского послания стали эпиграфом к произведению Лескова «Загон», опубликованному в 1893 году и имевшему подзаголовок: «Рассказы кстати. A propos».
В самом начале Лесков назвал тему — стремление отделиться от западноевропейских государств «китайской стеною», как сказал в конце сентября 1893 года один оратор в Обществе русской промышленности.
«Темный загон, окруженный стеною, в которой кое-где пробивались трещинки, и через них в сплошную тьму сквозили к нам слабые лучи света». Такой хотели видеть Россию ораторы, позже вступившие кто в Союз русского народа, кто в РСДРП(б), кто сочетавшие то и другое со службой в охранке, кто занимавшиеся спиритизмом, черной магией и прочей чертовщиной и также сочетавшие это с терроризмом, большевизмом и провокаторством. Позже некоторые из них стали видными чекистами.
Последним из «Рассказов кстати» было повествование о Ефиме-Мифиме — пьянице, проходимце, священнике–самосвяте, сделавшем карьеру старца–самозванца в дачном местечке недалеко от Петербурга, где он сумел очаровать генеральш, магически содействуя замужеству их дочерей.
Не верится, что Лесков не дожил до того времени, когда не Ефим-Мифим, а Григорий Ефимыч очаровал фрейлин и императрицу, да и самого несчастного императора, канонизации которого все еще добиваются столь же несчастные и столь же, боюсь, невменяемые люди, как и сам Николай Александрович. «Невменяемым», напомню назвал его Сергей Витте.
Сейчас уже никому не надо доказывать, что «китайской стеной», отделяющей Россию от Европы, от мира, от христианской цивилизации может быть и черносотенный изоляционизм, и отказ от собственной религиозно-национальной идентификации, то есть «экуменизм без берегов», оборачивающийся антиэкуменизмом, поскольку вступать в диалог с другими можно лишь ясно определив, очертив границы своего Я. Очевидно также, что Россия, предвосхитив опыт нацистской Германии, в начале века открыла еще один способ самоизоляции — превращение оккультизма чуть ли не в идеологию придворной камарильи, то есть в идеологию власти.
В истории бывают странные сближения. Мемуары одного из самых трезвомыслящих людей России, Сергея Витте открываются недоуменным рассказом о его кузине Блаватской (граф именует ее Блавацкой). Причем более всего мемуарист недоумевал, почему ее открыл русскому читателю такой вроде бы разумный человек, как Катков. Ныне это удивления не вызывает.
Тогда оккультизм был декадентско-эстетским и придворно-истеричным. Сейчас он перешел в иные культурные слои.
Недавно появившаяся в России и теперь уже сформировавшаяся оккультно-колдовская субкультура, характерна для вполне определенного сектора рынка товаров и услуг. Причем сектора весьма перспективного, растущего [195] количественно и качественно. Явление это вызывает страх и раздражение.
Страшно потому, что связь с тоталитаризмом, немецким и советским, подобного рода явлений очевидна. В частности, стиль фэнтэзи, характерный для дизайна книг, газет и журналов, посвященной разного рода оккультным делам, ведет свое происхождение от стилистики протонацистской и нацистской, причем посредником в передаче этой традиции является не современная западная полиграфия, а Константин Васильев и Илья Глазунов. Раздражает же… Ну, что может раздражать? Пошлость, конечно. И глазуновская, и колдовская.
Потребители продукции двух названных работников кисти и палитры определяют стиль и уровень продукции оккультной. Если оценивать в целом магическо-колдовскую субкультуру, то ее основными чертами следует признать безнадежно серьезной и утомительно пышной. Это мир полных женщин с золотыми зубами, в бриллиантах и мехах.
Психологически это легко объяснимо. Телесно-материальная избыточность необходима потому, что колдуны и маги эксплуатируют естественную тягу людей к покою и стабильности во внешнем мире и в себе. Пышные телеса, шляпы с широкими полями, тяжелые шубы выполняют весьма существенную заместительную функцию. Кстати говоря, по той же причине многие нувориши покупают совершенно неуместные в городе джипы и увешивают себя золотом. По существу, это магия — люди ищут воплощения стабильности в буквальном смысле слова. Ищут и не находят: колдуны и маги сознательно воспроизводят душевную неустойчивость своих клиентов — иначе спрос на их услуги будет падать.
Я сознательно избегаю слова «мистика», которое ныне используется как определение всего, имеющего отношение к магии, оккультизму, чародейству, волшебству и проч. Христианский смысл понятия «мистика» в чувственном общении с Богом, которое исключает какие-либо магические манипуляции, равно как и колдовские прибамбасы. Мистика — антипод магии, эти понятия являются взаимоисключающими.
Персонализм христианского мистического опыта является основой соучастия верующих в церковных таинствах, которые немыслимы без церковного народа, не говоря уж о том, что одно из них (крещение) может при известных условиях осуществляться мирянином, а другое (миропомазание) подтверждает царственное священство мирян.
Другими словами: там, где кончается объединение и начинается эзотеризм, то есть разделение на «посвященных» и «непосвященных», кончается христианство. Оккультизм предоставляет «непосвященным» право лишь на наблюдение. Точнее, требует от них наблюдения. Священник может служить литургию и без паствы, если так складываются обстоятельства, но при этом таинство все равно подтвердит единство церковного народа. Схимники совершают [196] общецерковное дело в абсолютном одиночестве. Колдуну, магу, гадалке нужны зрители — именно зрители, а не соучастники. В Церкви человек — субъект ее соборной духовной жизни, для мага человек — объект его манипуляций. Оккультизм тоталитарен по самой своей природе.
Как и революционный демократизм.