[ предыщущая часть ] [ содержание ] [ следующая часть ]
Кесарю — кесарево
Печально известный закон о свободе совести еще с 93-го года, то есть со времен советских, показателен своей путаницей. В него стараются впихнуть то, что должно регулироваться совсем другим законодательством. Кесарю пытаются всучить Божье. А надо вернуть ему кесарево. Разрешить вербовку агентуры в религиозных организациях. Ведь поправка к закону, регулирующему оперативную работу, принятая по настоянию Глеба Якунина и других малообразованных диссидентов, по существу является средневековой правовой [163] нормой. Был введен частичный иммунитет для религиозных организаций.
Между тем модернизация в Западной Европе началась именно с уничтожения правовых анклавов, вроде церковной юрисдикции. И сейчас абсолютная ценность свободы совести в западном общественном мнении прекрасно уживается с постоянным правовым противостоянием общества мунистам, сциентологам и проч. И в массовой культуре образ злодея–гуру, против которого борются благородные сыщики или сотрудники спецслужб существует еще со времен Шерлока Холмса и Эркюля Пуаро. Бельгиец вообще обезвредил главаря секты, использовавшего последние достижения науки — бактериологическое оружие. Ну, не зарин, но ведь Агата Кристи почти угадала. И еще когда!
Вместо этого государству предписывают любить ограниченное число религиозных общин. А государство даже сатанистов обязано зарегистрировать. Из соображений общественной безопасности — чтобы было легче внедрить в их среду агентуру.
Секуляризация была формой христианизации общества в период становления новоевропейского общества и государства. Она более полно выражала и субъектность человека (верующего и неверующего), и субъектность церковных институтов. Сейчас же в России происходит медиевализизация права, государства и Церкви.
Современное обыденное сознание не воспринимает того, что именно в западноевропейских протестантских странах Церковь является государственной, а в современной России мы наблюдаем лишь церемониальное уважение к церковной иерархии, ставшее частью нового государственного протокола, но протоколом и ограничивающееся. Претензии же на большую и, главное, юридически оформленную близость к государству, по существу, являются попытками протестантизации церковного статуса.
Было бы весьма неточным утверждать, что в России создается государственная церковь. Таковая существует в ряде цивилизованных стран, которые условно могут быть названы протестантскими. Существуют и особые отношения между государственной властью и церковными институтами. Речь идет о системе взаимных прав и обязанностей, о договорных отношениях между двумя равноправными субъектами. Церковь может брать на себя некоторые функции, например, параллельно с государственными органами осуществлять регистрацию актов гражданского состояния. Светские же власти во многих странах включают в налоговую систему и налоги, идущие на церковные нужды. Ничего подобного в России нет.
Было бы правильнее говорить об интерпретации некоторыми политиками православия как государственной религии, как идеологии ксенофобии, конфессиональной и национальной исключительности, агрессии.
За последнее время русское государство вроде бы делало все, чтобы сблизиться с Русской Православной Церковью. К сожалению, сохраняется возможность [164] того, что будет выбран тот тип отношений между Церковью и государством, который уже один раз привел их обоих к катастрофе. И дело не только в русских условиях, в наследии синодального периода и проч. Дело в принципиальных особенностях восточно-христианского, скажем так, типа отношений между Церковью и государством.
По словам протопресвитера Александра Шмемана, «сама проблема отношений Церкви и Государства в Византии почти незаметно, почти бессознательно была заменена проблемой отношений между светской властью и иерархией». Полемизируя с Антоном Карташевым, считавшим доктрину симфонии между Церковью и государством «теоретически наилучшей из всех существующих», отец Александр обратил внимание на то, что знаменитая шестая новелла императора Юстиниана провозгласила две высших ценности — священство и царство. Но ведь, напомнил протопресвитер, «Церковь открывает миру, что есть только две абсолютных, вечных и священных ценности: Бог и человек, все же остальное, в том числе и государство, во-первых, ограничено по самой своей природе, по принадлежности до конца только «миру сему», а во-вторых, является благом лишь в ту меру, в какую служит Божьему замыслу о человеке».
Это и есть то «большее», с чем должно соотноситься любое земное установление, включая государство, для того, чтобы быть адекватно оцененным. Церемониальное уважение к высшей иерархии, конечно, может и, наверное, должно быть часть государственного протокола, но оно еще не делает государство христианским. Не становится оно таковым, даже если большинство его граждан исповедует христианство, чего, кстати, вовсе не наблюдается в современной России. И уж совсем очевидно, что христианское государство не должно быть ни слабым, ни колеблющимся.
Разумеется, вслед за отцом Александром Шмеманом можно повторить, что «постулатом христианского мира является не слияние Церкви с государством, а как раз напротив их различие; ибо христианское государство только в ту меру и христианское, в какую оно не претендует быть всем для человека, определять всю его жизнь, но дает ему возможность быть членом и другого общества, другой реальности, иной по отношению к государству, хотя и не враждебной ему». Но христианское государство, добавлю я, должно быть способно к защите от враждебной ему «другой реальности».
У нас гораздо больше общего с тем состоянием социума, которое наблюдалось в раннее Новое время в странах Западной Европы, чем это кажется на первый взгляд. Именно тогда были совершены первые попытки построить общественную жизнь, отрицая частную собственность, государство, а порой и семью. Но опыт Западной Европы и России показал, что только сложившиеся веками институты, поставленные на службу человеку и освященные христианским смыслом, способны противостоять красному или коричневому тоталитаризму. Разумеется, не институты сами по себе, а люди, которые способны проявлять волю и знают, ради чего они ее проявляют. [165]
Попытки государства объявить 7 ноября днем национального примирения, сохранение языческого капища на Красной площади, проведение «круглых столов» с коммунистами и фашистами выглядят жалко. Да, храмы строились на месте капищ, но только не там, где приносились человеческие жертвы, потому и не удастся ничего сделать с 7 ноября: для варваров это праздник, для людей национально-ответственных — день траура Да, большевики представлены в Думе, но ведь и Ленина Временное правительство встречало с почетным караулом. И теперь, когда все знают, чем это кончилось, не стоит, наверное, раскланиваться с хамом в дверях — с этого, по мнению, Модеста Одоевцева, и начинаются все беды.
Впрочем, хамы теперь беспрерывно говорят о духовности.