Анна Ямпольская / Свобода (от) вопроса

Анна Ямпольская

Свобода (от) вопроса

Жак Деррида. Письмо и различие. Перевод Д. Ю. Кралечкина. Литературно-издательское агенство “Академический проект”, Москва, 2000.

Жак Деррида. Письмо и различие. Перевод А. Гараджи, В. Лапицкого, С. Фокина. Гуманитарное агенство “Академический проект”, Санкт-Петербург, 2000.

“Письмо и различие” — одна из самых известных книг Деррида, важная не только для становления тем “деконструкции”, “различения”, “метафизики присутствия” и первичности письменной речи — “товарных знаков” Деррида, с которыми для основной массы потребителей гуманитарной продукции связано его имя. Не менее существенно, какой тон задала эта книга современному прочтению и интерпретации Гуссерля, Левинаса, Фрейда, Фуко, Ницше — если называть только самые главные имена. За прошедшие тридцать с лишним лет с момента ее издания эта замечательная книга совершенно не устарела, а ее читателей и исследователей стало гораздо больше, так что можно было бы надеяться на более вдумчивый и грамотный подход, на то, что эпоха споров и страстей уступила место внимательному чтению, переводу и комментарию. Два одноименных издательства (“Академический проект”), московское и питерское, недавно опубликовали переводы этого знаменитого сборника.

В целом оба перевода нельзя считать ни удачей, ни полным провалом. Парадоксальным образом каждый из них сочетает и то, и другое. Вероятно, это — знамение времени.

Переводить Деррида — всегда риск. Глубина, детальная прописанность и энциклопедический охват его мысли делают французский язык Деррида чрезвычайно напряженным, наложение традиции высокой французской риторики на терминологически насыщенный стиль феноменологии заставляет его обращаться к тяжеловесным, едва ли не мучительным для читателя грамматическим конструкциям. При этом столь характерный, узнаваемый стиль Деррида обладает своим четким внутренним ритмом, пафосом и теплой иронией. Все это требует от переводчика невероятной изобретательности в сочетании с большой осторожностью и постоянным критическим недоверием к собственным усилиям. Вдобавок, рассыпанные по тексту явные и скрытые цитаты способны превратить его жизнь в сплошной кошмар. Но главное, чего никогда не следует забывать, это то, что вся искусная риторика, игры с языком и с языками, и т.д. служит у Деррида лишь одной цели — донести до читателя всю полноту и точность его философской аргументации.

Перевод по редакцией В. Лапицкого выполнен несколькими переводчиками, качество их переводов очень разное. Переводы А. Гараджи кажутся нам самыми удачными в сборнике. Самому В. Лапицкому несколько не хватило уважения к терминологии Гуссерля. Как иначе объяснить выражения типа “мысли, целящие в объекты” (стр. 109) вместо привычного “мысли, направленные на объекты”, “бытие в новой области” вместо “бытие нового региона”, “овремение” вместо “темпорализация” (стр. 269). В своих примечаниях В. Лапицкий уверяет нас, что Sinngebung переводится как “толкование”, а Einfьllung — как “проникновение”. Читатель должен знать, что это — неправда. Игнорируя традицию перевода феноменологических текстов на русский язык, В. Лапицкий обрубает нити, которые связывают смысл текста Деррида с уже имеющейся философской культурной традицией. Причем делается это систематически — например, если для француза le mкme и l'autre, когда они появляются вместе, это однозначная отсылка к Платону, а именно к “Софисту”, то русский перевод, предлагая “то же” и “другое”, эту отсылку уничтожает начисто, так как русский читатель привык в аллюзиях к Платону встречать “тождественное” и “иное”. Учитывая, что половина проблематики эссе “Насилие и метафизика” построена на рассмотрении и усилении еще левинасовского спора с Платоном, можно представить себе, какой сокрушительный удар по смыслу текста наносит этот правильный с лингвистической точки зрения перевод. Все это примеры декларируемой переводчиками “стратегии перевода всего текста как единого целого” (стр. 426), которая на деле воспринимается ими как право не считаться с терминами и цитатами из упоминаемых в нем философов. Временами это приводит к курьезам. Так, В. Лапицкий не хочет заглянуть в “Письмо огуманизме” Хайдеггера, и как результат мы читаем в его переводе, что “простотой своей сущности мысль о бытии делает себя для нас непознаваемой” (стр. 171, курсив мой — А.Я.). Искать цитату в оригинале переводчику, видимо, было недосуг, но его должно было насторожить то, что мысль, пусть даже и о бытии, оказалась “непознаваемой”. Да, во французском переводе, которым пользуется Деррида, стоит слово “inconnaissable”, но все сомнения исчезают если обратиться к источнику: у Хайдеггера сказано “unkenntlich” — “неузнаваемый”, “незаметный”. “Треугольник из трех языков”, об отказе вникать в который говорит В. Лапицкий в своем послесловии к переводу, сыграл с ним злую шутку. Возможно также, что здесь В. Лапицкий следует неточному переводу В.В. Бибихина, чего в данном случае делать как раз и не стоило.

В своем желании передерридить Деррида В. Лапицкий приписывает ему несуществующую у Деррида игру слов, снабдив ее подобающим комментарием. На стр. 408 он комментирует свой перевод “Левинас целит в “лицом-к-лицу”” рассуждениями о том, что “лицо” (visage) и “целить” (viser) происходят от единого латинского корня (videre). Это глубокое замечание, особенно если учесть, что в оригинале слово visage отсутствует, там сказано “Levinas vise le face-а-face”. Ключевой термин Левинаса totalitй переведен как целостность. Целостность, свойство быть целым, имеющее в русском языке выраженно положительный оттенок, совсем не то же самое, что французское totalitй — свойство содержать в себе все, быть суммой всего, итогом. (Главная работа Левинаса опубликована по-русски под названием “Тотальность ибесконечное”, перевод И. С. Вдовиной, “Университетская книга”, М., СПб. 2000; отрывок из этой книги в переводе рецензента был опубликован в “Вопросах философии” №2 за 1999 год под тем же названием.) Еще одно до странности неудачное место: “тоталитарный” передано как “всеохватно-оцелокупливающий” (стр. 157).

Перевод Д. Ю. Кралечкина в целом вернее и аккуратнее, хотя его русский язык оставляет желать лучшего. Его перевод отчасти страдает теми же дефектами, что и неудивительно: в послесловии к нему прямо заявлено о негативном отношении переводчика к “старому способу перевода”. Ахиллесовой пятой переводчика московского издания является психоанализ. Одна из ключевых историй лечения Фрейдом невроза навязчивых состояний фигурирует в мировой психоаналитической литературе под именем истории “человека с волками”. Никак не годится “человек-волк” в версии Д. Ю. Кралечкина (стр. 333), хотя и “человек волков” (пер. А. Гараджи, стр. 264) немногим лучше. В петербургском переводе дано правильное название работы Фрейда “Заметка о волшебном блокноте” — в московском же издании упоминается “Заметка о магическом блоке”... На стр. 339 московский переводчик пропустил предложение в довольно важном месте, где Деррида аргументирует, что текст вообще, равно как и текст, который, согласно его интерпретации, представляет собой бессознательное, не может “присутствовать”, “быть в наличии”, никогда не присутствует как таковой и даже не является воспроизведением текста, который наличествовал когда-то или где-то. Все в нем “всегда уже” состоит из “изначальных оттисков”. Этим внутренне противоречивым выражением Деррида иллюстрирует функционирование бессознательного, его содержание. С понятной нерешительностью Д. Ю. Кралечкин переводит это выражение как “что-то вроде изначальных эстампов” (стр. 340); “изначально оттиснуты” А. Гараджи кажется нам гораздо уместнее. Так же как и “Оттиск и изначальное восполнение” питерского перевода ближе по смыслу к тому, что хочет сказать Деррида в своей интерпретации бессознательного, чем невразумительное “Эстамп и добавление начала” московского перевода. Весьма неудачен буквальный перевод laisser tomber как “уронить”, он приводит к довольно жутким мыслям типа “уронить тело — такова главная сила перевода” (послесловие переводчика). Деррида хотел сказать, что перевод не может перенести “словесное тело” в другой язык и опускает или упускает его, как это удачно и сказано в питерском издании. Д. Ю. Кралечкин нашел в этой поразившей его метафоре неиссякаемый источник вдохновения (но как будто все же не руководство к действию), и вовсю отдался ему в послесловии к своему переводу. Мы рекомендуем читателю ознакомиться с этим послесловием, он найдет в нем много интересных мыслей Д. Ю. Кралечкина о разных предметах, а не только о проблемах перевода, и узнает, как относится Д. Ю. Кралечкин к некоторым своим знакомым.

Еще два досадных промаха переводчика московского издания. Деррида приводит цитату из Сент-Джона Перса (Saint-John Perse), французского поэта, лауреата Нобелевской премии. Д. Ю. Кралечкин решил перевести на русский это неизвестное ему имя собственное; так появился “Св. Иоанн Персидский” (стр. 173), пришедший на смену подпоручику Киже в новую историческую эпоху постмодернизма. Трудно что ли было набрать это имя в Интернете или в энциклопедию заглянуть, следуя “старому способу перевода”? На стр. 141 Д. Ю. Кралечкин не справился с переводом достаточно непростого места. У Деррида мы читаем: “Эта наивность мешает им [феноменологии и онтологии] мыслить другого (т. е. собственно мыслить; и именно поэтому разум является, хотя и не Левинас его так назвал, “врагом мысли”)”. А вот как это переводит Д. Ю. Кралечкин: “Эта наивность мешает им мыслить другого (то есть как следует из рассуждения, просто мыслить, чего, однако, не договаривает Левинас, этот “враг мысли”)”. Так как же это, Левинас — “враг мысли”, пусть даже и в кавычках? Как-то не хочется в это верить. Хочется воскликнуть вместе с Д. Ю. Кралечкиным, что “в такой расклад нам верится с трудом” (таков, кстати, его перевод “Nous avons peine а le croire”). В действительности “враг мысли” представляет собой слегка завуалированную цитату из Хайдеггера, которая существует и в русском переводе, где ее, правда, нелегко узнать. В конце работы Хайдеггера “Слова Ницше «Бог мертв»” разум назван “наиупрямейшим супостатом мышления” (М. Хайдеггер. “Работы и размышления разных лет”. Перев. А.В. Михайлова. М. 1993, стр. 217). Стратегия Деррида (пресловутая “деконструкция”) в данном случае состоит в том, чтобы показать, как критика Левинасом Хайдеггера (и Гуссерля), вообще его критика “логики непротиворечивости”, традиционной “философии мира света, лишенного времени”, которая не мыслит Другого, и, тем самым, становится философией насилия, сближается с хайдеггеровской критикой метафизики, критики спекулятивного разума во имя “мышления бытия”. Поясняя мысль Левинаса цитатой из неназванного Хайдеггера, Деррида указывает, что левинасовский протест против Хайдеггера на поверку отчасти оказывается зависимостью от него.

Адресат “Письма о гуманизме” Жан Бофре говорил своим студентам: “Если вы хотите читать “Бытие и время” — учите немецкий”. Перевод не должен стараться поставить себя на место оригинала, равно как и переводчику не следует идентифицировать себя с автором. В его задачу входит пересадить в родную почву хрупкое и требовательное растение, бережно перенося вместе с ним все его корни, чтобы оно смогло прижиться и стать своим. Без поиска цитат, явных и скрытых, и, в особенности, без перевода терминов с учетом уже имеющихся переводов, с учетом всей русской философской традиции невозможно вписать перевод в отечественную культурную традицию. Текст, насильно лишенный своего контекста, — в противовес самой заметной интенции Деррида, — становится тупым и агрессивным. В который раз воспроизводится ситуация, давно описанная Чаадаевым: “у нас каждая новая идея бесследно вытесняет старые, потому что она не вытекает из них, а является к нам Бог весть откуда ... мы воспринимаем всегда лишь готовые идеи”. Если прежде играть незавидную роль “закройщика” готовых идей выпадало Гегелю, Марксу, Ницше, то теперь пришла очередь Деррида. Есть горькая ирония в том, что ему, тщательному и вдумчивому ученику и читателю Гуссерля, Хайдеггера и Левинаса, верному им — пусть и “неверной верностью”, вопрошающему о традиции и ее истоках, отведена карликовая роль культурного нигилиста и столпа “постмодернизма”. Слабым утешением служит то, что российское восприятие Деррида есть не столько собственный голос сегодняшней русской культуры, сколько демонстрация ее вторичности, по меньшей мере в вопросе о “постмодернизме”, по отношению к западной, прежде всего англо-саксонской, культурной ситуации.

Глухота к философскому смыслу переводимого нигде так не видна как в неудачном переводе В. Лапицким предложения “La libertй de la question (double gйnitif) doit кtre dite et abritйe” — “Должна быть высказана и защищена свобода (от) вопроса (двойной генитив)”. Если, как пишет Деррида, философское сообщество есть “сообщество вопроса о возможности вопроса”, “вопрос должен быть сохранен как вопрос”, то о какой свободе от вопроса мечтает переводчик? Наверно, это и есть та “почти немыслимая верность оригиналу за счет предоставления почти неограниченной свободы в путях ее достижения”, о которой говорится в послесловии. Ну раз так, то вопросов больше нет.

[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]