Андрей Веретенников / Остин Дж. Избранное

Рецензии

Андрей Веретенников

Остин Дж. Избранное. М.: Идея-Пресс, Дом интеллектуальной книги, 1999

Джон Л. Остин относится к числу классических авторов аналитической философии в той ее разновидности, которая ориентируется на обыденный язык. Он известен как один из изобретателей иллокутивной логики, рассматривающей высказывания с точки зрения их направленности на какой-либо объект/ отношение/ ситуацию, и как автор “теории речевых актов”. Остин придерживается политики “прояснения” традиционных проблем в русле нового взгляда на “обыденный язык”, которым, по предположению, пользуются и философы, а также работает с логической проблематикой (ему принадлежит первый полный перевод работы Г. Фреге “Основания арифметики” на английский язык (G. Frege, The foundations of arithmetic, first ed. 1950).

В книге помещены две работы Остина, воссозданные на основе материалов лекций издателем и коллегой Остина Г. Дж. Уорноком, и три статьи, уже публиковавшиеся ранее по-русски. Замечательный факт: Г. Дж. Уорнок, чья книга о Беркли подвергнута Остином сокрушительной критике в “Sense and Sensibilia”, кропотливо воссоздавал и печатал работы своего оппонента, демонстрируя тем самым образец толерантности.

“Как производить действия при помощи слов” (“How to Do Things With Words”, пер. В. П. Руднева) является курсом лекций Остина, формулирующим те технические приемы, которыми Дж. Остин пользуется в своих исследованиях. Если достижением философии позднего Витгенштейна является теория языковых игр, то Остину принадлежит формулировка теории речевых актов, в которой он вводит понятие перформатива (перформативного высказывания) — то есть высказывания, производящего действие (в определенных условиях, например, при бракосочетании или клятве), и отделяет его от дескриптивного высказывания — констатива (в терминах Б. Рассела — определенной дескрипции). Введение перформатива позволяет Остину определить область действия правил логической семантики “утверждений” и очертить таким образом сферу употребления терминов обыденного языка, определяемое их успешностью в практической ситуации (так называемая теория Неудач — “Unfelicities”). Кратко суть теории Неудач состоит в обязательном соблюдении условий, связанных с процедурой выполнения перформативного акта. Зависимость же неуспешности речевого акта от условий его выполнения определяется иерархией неудач, подробно разработанной Остином. По Остину именно перформативы представляют собой операциональную базу языка: “Действительный язык содержит немного, если вообще содержит, эксплицитных конвенций, и в нем вообще нет резких границ между сферами действия правил, между синтаксическим и семантическим” (Значение слова, наст. изд. c. 319), под “эксплицитными конвенциями” имеется в виду именно правила употребления. Таким образом, здесь предполагаются не правила исправления обыденного языка, а, скорее, его описание. Далее Остин структуру речевых актов, где акт-перформатив распадается на локуцию (Locution), иллокуцию (Illocution), и перлокуцию (Perlocution). Локутивная часть акта есть семантическая основа акта (отсылка во фразе “Он сказал мне ‘выстрели в нее’ ” к “выстрели” — ‘выстрелить’ и “нее” к ‘она’). Иллокутивная часть акта является, по-видимому, элементом прагматической части акта (он приказал, заставил выстрелить в нее). Перлокутивная часть как второй элемент прагматической части акта (он заставил меня выстрелить в нее — как совершенное действие). В свете подобной интерпретации именно теория Неудач задает границы успешного употребления термина. Одновременно с этим, теория Остина не является новой теорией, описывающей структуру обыденного языка, она, скорее, представляет собой свод критериев, определяющих базовую область функционирования перформативов.

Являясь во время Второй мировой войны сотрудником британской разведки, а во время преподавания в Оксфорде профессором этики (Moral Philosophy), Остин, по-видимому, на практике часто сталкивался с проблемами, связанными с критериями отбора успешных высказываний в каждой конкретной ситуации (допустим, условия успешности императива, побуждающего к стрельбе в “нее”, хотя, возможно имеется в виду фотографирование — “shoot”). Интересно, что Деррида, говоря о Остине, указывает на несостоятельность его подхода ввиду того, что Остин, постулируя иерархию актов, работает далее с исключениями. Собственно говоря, интересными представляются именно случаи неуспешности, так называемые “исключения”. В случае же успешности акт встраивается в классификацию перформативов и далее не представляет интереса для Остина. (Например, когда вы разбиваете бутылку с шампанским о нос британского военного корабля и произносите нечто вроде: “Нарекаю этот корабль именем ‘Товарищ Сталин’ ” — в условиях начала холодной войны это явно неуспешное действие, если же этот корабль советский — успешное (в какое-то время) и интереса не представляет.)

Потенциально неуспешными (до произнесения) для Остина, судя по его классификации, являются и утверждения, связанные с теорией “чувственных данных”. “Sense and Sensibilia” — “Смысл и сенсибилии” (пер. Л. Б. Макеевой), вторая крупная работа Остина, посвященная критике теории “чувственных данных”, воссозданная Г. Дж. Уорноком из конспектов лекций. Теория “чувственных данных”, утверждающая существование промежуточного звена между объектами и сознанием (причем именно “чувственные данные” (это звено) мы непосредственно и воспринимаем), строит свою аргументацию на случаях ошибочного восприятия, когда предмет остается тем же, но происходит ошибочная интерпретация “чувственных данных”. Анализируя ситуации использования высказываний, истинных в каких-либо определенных ситуациях, но ведущих к принятию посылок теории “чувственных данных”, Остин приходит к необходимости более корректного ограничения именно положений ситуативного характера, что, однако, говорит не в пользу теории “чувственных данных”. Альтернативой является установка “обыденного сознания” на непосредственное восприятие (речь идет не о взглядах, развиваемых “философией здравого смысла“, скорее, о том, что так называемое ”обыденное сознание“ использует ”обыденный язык“ для описания собственных восприятий, причем, в какой-то мере абсолютизируется именно этот “обыденный язык”, как универсальный язык описания в противовес тенденции логических позитивистов к ущемлению “обыденного языка” в пользу тем или иным образом формализованного языка) Например, когда вы видите радугу (излюбленные аналитиками примеры с предметами мануфактурного производства средней величины — ручками, часами, стульями — отбрасываются Остином в силу того, что восприятия иногда относятся и к несколько иным предметам, возможно, не являющимся предметами в узком смысле этого слова), то вам не придет в голову рассуждать о истинности или ложности вашего восприятия преломления лучей света в невидимых капельках воды, рассеянных в воздухе.

Характерной особенностью стиля философов “обыденного языка” является утонченная аргументация на протяжении всей книги в сочетании с задачами и выводами работы, заявляемыми на первой же странице (что свойственно и для схоластических текстов по подобной проблематике), а также анализ словоупотребления, сопровождаемый многочисленными примерами. Читателя, имеющего склонность к более “глубокомысленно” литературе, может, пожалуй, отпугнуть анализ значения фразы “Что есть значение?”, затянувшийся страниц этак на 12. Аналитик языка — это, однако, в большей степени ноу хау, чем набор каких-то выводов (которые могут показаться скудными и малоинтересными). Статьи Остина помещенные в книге — это как раз образец классического аналитического стиля, что включает аргументацию по отношению к конкретным примерам употребления/неупотребления, моделирование ситуаций, равно как и вполне политкорректную полемику с коллегами. Последнее напоминает, скорее, дискуссию из журнала, посвященного проблемам искусственного интеллекта или физики жидких сред. Дж. Остин не претендует на разрешение фундаментальных вопросов, его статьи, как он замечает, представляют собой анализ частных проблем. Так разбирается предложение “Откуда мы знаем, что другой человек рассержен?”, связанное с проблемами “определения ощущений других людей” (Чужое сознание, переводчик — М.А.Дмитровская, с. 289), рассматривается проблема интроспекции (для антикартезиански настроенных аналитиков это — одна из любимейших тем) и индивидуального языка. Другая немаловажная проблема: “каким образом в предложениях английского языка появляется фраза ‘является истинным’ “(Истина, переводчик — А.Л.Золкин, стр.290) и т. п. “Частный” характер проблематики явно стилизован под конкретную строгость продвинутых наук, что, однако, не может скрыть далеко идущие импликации некоторых результатов — очевидно, что сомнительная осмысленность вопроса “что есть значение слова” могла бы плачевно сказаться на целом ряде дисциплин, занятых в той или иной форме семантическими проблемами.

[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]