---

Леопольд Блауштайн

ИМАГИНАТИВНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ.
Исследование на границе психологии и эстетики.

Вступление.

Наука о представлениях принадлежит к наиболее развитым разделам дескриптивной психологии.^[1] Благодаря выработке целого ряда новых понятий она получила весьма утонченный понятийный материал, позволяющий описывать множество незамеченных до настоящего времени состояний вещей. Несмотря на это она содержит еще много нетронутых, либо достаточно невыясненных проблем. Одному из таких вопросов посвящено настоящее описание. А именно, оно касается определенного вида представлений, специфическая природа которых может быть выявлена лишь при использовании в исследованиях этого нового понятийного материала. Имагинативные представления - именно так я назову этот вид представлений - не имеют такого большого практического значения, как, например, наблюдаемые воображения. Однако без их исследования не удается помыслить психологии театрального зрителя или кинозрителя, психологии человека, наслаждающегося произведениями изобразительных искусств, психологии некоторых видов религиозных переживаний и т.п. В общей дескриптивной психологии они равноправны наряду с репродуктивным и продуктивным воображением. Обстоятельства же, в которых появляются имагинативные представления, приводят к тому, что их исследование проводится на границе эстетики.

Последующие ниже описания будут составлять только незначительную часть исследуемого материала имагинативных представлений и поэтому во многих направлениях несомненно потребуют усовершенствований и далеко идущих обобщений. Однако они выполнят свою задачу, если смогут обратить внимание психологов на этот интересный вид представлений. Они опираются на результаты исследований, относящихся к конструкции представлений, проведенных рядом известных ученых. Поэтому во вступлении я вкратце представлю их. Это будет полезно и с той точки зрения, что разнообразие терминологии отдельных исследователей вызывает впечатление хаоса также и там, где его в действительности нет.^[2]

РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ.
Вступительные замечания о конструкции представлений.

§ 1. Представление является своеобразным, простым интенциональным психическим актом, составленным из двух несамостоятельных частей: качества и материи.^[3] Материю акта можно также назвать его "психическим содержанием". Психическое содержание является той несамостоятельной частью акта, вследствие которой акт обращен именно к этому, а не иному предмету и представляет свой предмет наделенным такими, а не иными свойствами. Качество акта является той несамостоятельной его частью, которая приводит к тому, что он является именно представлением, а не суждением или чувствованием. Взаимная несамостоятельность качества и материи приводят к тому, что в интроспекции нам дана всегда составленная из обоих целостность и никогда качество без материи или материя без качества. К выделению путем абстракции обоих этих составляющих акта нас побуждает целый ряд аргументов, приводимых Твардовским, Мейнонгом, Гуссерлем и прочими, не опровергнутых в философской литературе и по сегодняшний день.^[4] Единственным серьезным аргументом "против" является утверждение, что в интроспекции не наблюдаема материя акта. Однако этот аргумент покоится а) на неверном предположении, что психическое содержание акта следует искать в сознании как нечто выступающее наряду с актом, тогда как оно выступает всегда в акте, тесно связанное с его качеством, а также б) на ошибочной интерпретации того, что дано в интроспекции, дано как сугубо качество, что приводит к абсурдным следствиям и не позволяет выяснить большое число психологических вопросов.^[5] Наконец следует обратить внимание на тот факт, что различение акта и содержания, а также содержания и предмета представления оказалось чрезвычайно плодотворным не только в исследованиях дескриптивной психологии, но также и в науке о значениях, для эпистемологии и т.п.

§ 2. Представление определяется как психический интенциональный акт. Акт является интенциональным - это значит, что он есть направление [волевого усилия], т.е. устремлен к какому-то предмету. Выражение "интенциональное отношение" мы избегаем, поскольку оно является источником многочисленных недоразумений. Возникает вопрос: где находится эта интенциональность акта, в качестве, в материи, или же в обоих? В материи акта интенциональность не может иметь свой источник. Ведь существуют - согласно взглядам многочисленных ученых - такие психические интенциональные акты, которые не имеют своей материи, например, чувствование.^[6] Таким образом, я допускаю, что интенциональность содержится в качестве акта. Следовательно, качество акта является той несамостоятельной частью акта, которая приводит к тому, что акт обращен вообще к какому-то предмету и что обращен к нему некоторым специфическим образом. Представливание, суждение etc. отличаются поэтому между собой видом качества акта, т.е. способом, каким они обращаются к своему предмету, а следовательно первое лишь выявляет его, второе - утверждает его или отбрасывает и т.п. Материя же акта придает интенции направление, обращает ее к тому, а не иному предмету, а также приводит к тому, что она содержит предмет как таковой, а не иной. В психических актах, в которых - по мнению некоторых - отсутствует собственная материя, эту задачу выполняет материя представления, являющаяся психологическим основанием этих актов (например, при восприятии представляемых чувств), иногда вместе с материей суждения (например, при чувствах убежденности).^[7]

§ 3. С представливанием некоторым специфическим способом связаны первичные или вторичные содержания чувств (краски, звуки и т.п.), комплекс которых совместно с проявляемыми качествами образует содержание, сопоставляющее данному представлению предмет, указанный этим содержанием. В связи с этим остается действительным психологический закон, что представливание сопровождают некоторые моменты наглядности, воображения, т.е. некоторые содержания чувств, если речь не идет о представлении фактов психики. Представляющее содержание представления не идентично с его психическим содержанием, с материей акта представления. В некоторых видах представлений тесно связанное с ними содержание, представляющее нам предмет, выполняет функцию его изображения или образа, в других - только функцию знака. Это второе по порядку понятие содержание представления, а именно - понятие представляющего содержания мы со всей выразительностью находим уже в начальных выводах "Zur Lehre etc." Твардовского, а также у Корнелиуса, затем у Гуссерля, Штумпфа, Липпса, Крайбига, Блаховского, Витвицкого и прочих.^[8] Это понятие содержания обще как сторонникам функциональной психологии, признающим интенциональные акты, так и психологии явлений, остающейся под влиянием Маха и отрицающей акты.

§ 4. Интенциональным предметом представливания может быть любой предмет в самом широком смысле этого слова. Предметом воображений, особенно наблюдаемых, а также часто понятий являются предметы ежедневного опыта, т.е. люди, кони, деревья, дома и т.п. Вопрос, обладают ли они теми свойствами, которыми в материи наших представлений мы их наделяем, resp. существуют ли они вообще, принадлежит эпистемологии и не интересует нас, поскольку мы занимаемся исключительно описанием характера и содержимого переживаний. Физический предмет (множество атомов, электронов и т.п.), как и вещь сама в себе метафизиков могут быть предметами некоторых представлений, в частности понятий. Однако они не является интенциональными предметами наших наблюдений. Интенциональный предмет воображений также не следует идентифицировать с изображением, поскольку это было бы не в согласии с фактическим положением дел. Видя дом, я направляю [внимание] к трехмерной глыбе с четырьмя боковыми стенами, а такой глыбой изображение не является. И тем не менее изображение в некотором смысле является предметом моего наблюдения, а именно, если мы назовем предметом - как это иногда делает Твардовский - только то, что действительно в данный момент мне целиком наглядно дано. Но такое понятие предмета является научным, полученным путем размышлений, находящихся обычно вначале эпистемологической рефлексии. Предмет ежедневного опыта, к которому обычно мы обращаемся, дан в системе изображений, открывающихся нам по очереди.

Что ж до интенционального предмета представлений (равно как воображений, так и понятий), то следует помимо этого отличать интенциональный предмет как таковой от предмета интенционального вообще, т.е. в терминологии несколько несвойственной, но удобной, предмет формальный от материального.^[9] Формальный предмет некоторого акта имеет только те черты, которыми в материи данного акта я его наделяю, материальный же - все, которыми в этом и ином актах я его наделяю.^[10] Различение материального предмета и формального не имеет ничего общего с различением предмета, существующего независимо от акта, и предмета, существующего зависимо от акта, а поэтому оно имеет исключительно методологическое значение и не имеет никакого онтологического значения.

§ 5. Описанное выше состояние дел можно графически представить следующим образом:

Между материей акта и представляющим содержанием, между представляющим содержанием и интенциональным предметом, а также между материей и интенциональным предметом могут иметь место - как утверждали Твардовский, Гуссерль и прочие - отношения взаимного соответствия между элементами. С учетом этого мы можем говорить о адекватности представляющего содержания, либо материи по отношению к интенциональному предмету. Различные эти отношения могут служить основаниями для классификации представлений.

§ 6. В философской литературе мы находим еще целый ряд иных понятий, связанных с учением о представлениях, которые я не учел, поскольку для дальнейших рассмотрений они не существенны. Другие наоборот, могли бы несомненно способствовать углубленному анализу имагинативных представлений, однако они требуют еще критической оценки. Так феноменологи выделили целый ряд слоев представляющего содержания и интенционального предмета, например, визуальный предмет ("Sehding") в предметной сфере представления, которые я не учитывал в силу приведенной выше причины.^[11]

§ 7. Распространенной в Польше Твардовским классификацией представлений является их деление на воображения и понятия, а также воображений на наблюдаемые и вторичные, вторичных же воображений на репродуктивные и продуктивные. Если сегодня мы задумаемся над основанием этого деления, то убедимся, что оно не находится ни в качестве, ни в материи акта представления. Если речь идет о качестве, то можно сослаться на интроспекцию, которая утверждает, что качеством, например, репродуктивное воображение и понятие не отличаются. Ведь мы не наблюдаем никакого различия в способе соотнесения эти двух видов актов к предмету. И один, и второй только выявляют предмет. Если бы различие между наблюдаемыми, репродуктивными и продуктивными воображениями, а также понятиями состояло в качестве, то названные виды представлений не образовывали бы однородного идиогенического рода психических актов, но каждый их этих видов был бы в классификации психических актов родом психических актов, равноправных с суждением, чувствованием, решимостью и т.п. Это же - насколько мне известно - не входило в намерения ни одного из создателей существующих к настоящему времени классификаций психических актов. Равно и материя акта не может предоставить нам основание для деления, поскольку известно, что представления различных родов могут иметь абсолютно такую же материю, т.е. что я могу, например, вообразить наглядно, потом понятийно один и тот же предмет, наделяя его всякий раз одними и теми же свойствами, т.е. посредством одного и того же психического содержания. Если же основание деления не содержится ни в качестве, ни в материи, то должно находится в представляющем содержании либо в интенциональном предмете, resp. в их взаимных отношениях. Однако следует учесть, что мы имеем дело здесь не с одним делением, но с тремя делениями, а точнее:

I. с делением представлений на воображения и понятия,
II. с делением воображений на наблюдаемые и вторичные,
III. с делением вторичных воображений на репродуктивные и продуктивные.

Первое деление сделано с учетом различного отношения представляющего содержания к интенциональному предмету в воображениях и понятиях, поскольку в первых представляющее содержание по отношению к предмету адекватно, во вторых - неадекватно (см. § 49.).^[12]

Второе деление сделано с учетом разнородности интенциональных предметов в репродуктивных и продуктивных воображениях. Здесь мы встречаем источник серьёзных трудностей, окончательно до настоящего времени невыясненных. Существенным для продуктивных воображений является то обстоятельство, что их предмет берется как идентичный с предметом какого-то прошлого представления.

На основании вышеприведенных выводов можно утверждать, что генерическая обособленность отдельных родов представлений присуща им главным образом не на основании некоего существенного отличия их качества и материи от качества и материи прочих актов, но на основании отличия представляющего содержания или интенционального предмета, resp. взаимного отношения этого содержания и этого предмета. Поэтому при исследовании сущности имагинативных представлений я обращу прежде всего внимание на представляющее их содержание и интенциональный предмет.^[13]

В последующих выводах, после исследования имагинативных представлений, я попробую создать такую классификацию представлений, которая учитывала бы также имагинативные представления.

ВТОРОЙ РАЗДЕЛ.
О интенциональных предметах имагинативных представлений.

§ 8. Рассматривая картины или скульптуры, присматриваясь к тому, что происходит "на" сцене или "на" экране кинематографа, глядя на отражение в зеркале или в воде мы представляем себе имагинативно некоторые предметы. Приведенные выше примеры почерпнуты из визуальной области, которой я и ограничусь. Анализируя в названных выше ситуациях наши переживания, мы приходим к убеждению, что в них возможны две принципиально отличные установки, что им соответствуют два различных вида имагинативных представлений. Глядя в зеркало, я могу двояко соотнестись с предметом. Ведь я могу устремиться то ли к предметам, находящимся за мной, либо же к моему телу, то ли к предметам, находящимся как бы в зеркале, в неком своеобразном мире, который явлен мне в зеркале. Первое соотнесение имеет место, например, тогда, когда глядя в зеркало, я утверждаю, что у меня покрасневшие глаза, второе, когда шутливо грожу пальцем своему двойнику в зеркале, который мне платит той же монетой. В это время я не вижу себя в зеркале, но какого-то другого человека, полностью похожего на меня, но не идентичного мне. Первое соотнесение принимается во внимание, когда следя в театре за фабулой драмы Шоу "Цезарь и Клеопатра" я думаю о Цезаре - человеке, который давно умер и о котором рассказала мне история. Второе, если я думаю о том Цезаре, который в данный момент обращается к Сфинксу. В первом соотнесении внимание направлено к предмету воспроизведенному, во втором - к предмету имагинативному. Воспроизведенный предмет в принципе может быть также и наблюдаемым; имагинативный предмет наблюдать - в точном значении этого термина - нельзя.^[14] Воспроизведенный предмет мы равно можем представить как адекватно, так и квазиадекватно, имагинативный предмет исключительно квазиадекватно (ср. § 51). Воспроизведенный предмет может быть элементом окружающего нас пространственно-временного, реального мира, имагинативный предмет им быть не может. Существенное отличие этих двух соотнесений - как и всех соотнесений в области представлений - состоит в отличии их интенциональных предметов.

Сейчас мы займемся имагинативными предметами с предметной стороны, познакомившись таким образом с одним из видов имагинативных представлений,  а именно — с имагинативными представлениями в точном значении этого выражения (ср. §§ 17, 18 и след.).

§ 9. Прежде всего спросим, каково отношение имагинативных предметов к пространству и времени. Начнем с пространственных свойств и отношений. Несомненно, что имагинативные предметы не лишены их. Дом, который я вижу, глядя на лежащую передо мной картину, трехэтажный, а на каждом этаже я вижу целый ряд окон. Однако он имеет не только два измерения, но и третье, ибо я выразительно вижу, как две его стены прилегают друг к другу, образуя тупой угол во внутренность дома. Перед ним находится мост, который только частично мне виден. Справа и слева дом окружен деревьями, из-за которых проглядывают крыши домов, стоящих где-то в глубине. В середине, слева от домов, возносятся две башни. Более высокая из них находится ближе к дому, та что ниже, более от него отдалена. Далеко на краю горизонта город окружают горы, несомненно, более высокие, чем башни. Как видим, приведенное описание наполнено пространственными очертаниями. Некоторые предметы выше, другие — ниже, одни ближе, другие - дальше, некоторые направо, другие - налево, одни за домом, другие перед домом. Совершенно подобным образом представляются мне наблюдаемые предметы. Тогда следует спросить, в чем разница.

Сколько не наблюдаю окружающий меня мир, я наблюдаю только его определенную часть, за границами которой всюду разбегаются последующие ненаблюдаемые сейчас мною его части. Часть, которую я сейчас наблюдаю, в которой сейчас нахожусь наполнена большим или меньшим числом протяженных предметов. Среди них, конечно, находится и мое тело. Надоело мне в этой части окружающего меня мира. Убегаю из нее. Через некоторое время я оказываюсь в совершенно иной его части, заполненной совершенно иными протяженными предметами. Однако один предмет, который был там, есть и должен быть также здесь. Им является мое тело и от него, несмотря на благие пожелания, я сбежать не могу. Благодаря этому факту мое тело имеет центральное значение при восприятии мною пространственных отношений. Нечто есть за чем-то, а нечто перед чем-то, что-то направо, а что-то налево, в зависимости от места, которое занимает мое тело. В приведенном описании я утверждал, что горы выше башен города. "На" картине они много ниже, однако я принимаю во внимание то, что они от меня более удалены, чем башни. Но тут я задумываюсь над одной вещью. Если некоторый предмет находится в пространственных отношениях к некоторому другому, в данном случае к моему телу, то он должен оставаться в них также и к иным, находящимся в этом же пространстве, что и мое тело. Башни и горы не только передо мной, но также и перед моим креслом, слева от пепельницы, и справа от часов. Над ними я вижу небо, а над небом потолок, под ними лежит перекидной календарь. Мне это кажется столь удивительным и просто абсурдным, что я колеблюсь, не отказаться ли, пожалуй, от утверждения, что видимые при рассматривании на картине предметы остаются ко мне в каких-то пространственных отношениях. Правда, передо мною бумага, имеющая какие-то краски, но находящиеся на ней цветные пятна размещены рядом друг с другом, ничто не ближе, не дальше, ничто не является домом, башней или мостом.

§ 10. Итак, я нахожусь в действительно трудной ситуации. От одного из двух утверждений, в истинность которых верю, я должен в этом случае отказаться. Или откажусь от того, что предметы, заполняющие каждый отрезок пространства и видимые мною, как бы группируются вокруг моего тела, или перестану верить в то, что предмет, находящийся в пространственных отношениях к одному протяженному предмету, должен в них оставаться также и ко всем прочим. Однако из этой ситуации я нахожу выход, используя в случае имагинативных представлений то, что Гуссерль сказал по этому вопросу относительно продуктивных и репродуктивных [представлений]. А именно, я скажу, что этот дом, мост, башня и горы группируются перед моим телом, но не перед вот этим сидящим в кресле за столом, но как бы спроектированным в тот мир, который открывается мне при взгляде на картину. Я нахожусь там, хотя невидим. Могу даже точно описать место, в которое проектирую себя. По той стороне моста, которую не вижу, в том месте, где стал бы фотограф, resp. художник, намереваясь фотографировать или рисовать видимые мной предметы. Я, или пожалуй мой "Sehding", там не такой большой, каким сейчас я наблюдаю свое тело, но такой же маленький, как тот человек, который стоит на улице перед домом, такой, как кончик карандаша, которым пишу.^[15] И именно потому, что я себя так — впрочем, неосознанно — проектирую, я вижу этот дом большим, чем я есть, хотя в сравнении с моим телом, сидящим в кресле, он более чем в сто раз меньше.

Это мое туда спроектированное тело, стоящее на невидимой мне стороне моста, не находится ни в каких пространственных отношениях к моему телу, сидящему за столом. И вообще мир пространства, в котором находятся эти горы, дома и башни, мир, который я вижу, глядя на картину, оказывается чужим, назойливым пришельцем, в окружающем меня пространстве, не находясь со мной ни в каких отношениях. Не находится он отдаленным от моего кресла ни на 20 см., ни на 200 миль. Было бы иначе, если бы я был устремлен не к имагинативному предмету, но к воспроизведенному. Тогда я мог бы сказать по памяти, или почерпнутых откуда-нибудь знаний, что этот дом отстоит от меня на столько-то и столько миль в Люцерне, равно как башни и окружающие его горы. Однако сейчас мы занимаемся миром имагинативных предметов, миром, которых столько, сколько рисунков, фотографий, отражений в зеркале и т.п. и ни один из которых не находится в пространственных отношениях к этому единственному огромному пространству, в котором находятся как Львов, так и Люцерна.

§ 11. Верны ли эти утверждения также и в отношении имагинативных предметов, явленных обособленно? Пусть нам примером послужит скульптура бегущего юноши. Мы отчетливо видим, что этот юноша устремлен в некотором определенном направлении, к некоторой определенной цели, но кто из нас эту цель разместит в пространственном мире, окружающим нас? Абсурдным восприняли бы мы утверждение, что он устремлен, например, к двери, возле которых продают входные билеты на выставку. Этот юноша устремлен к какому-то месту в каком-то имагинативном пространственном мире, который нам не дан. Характер его движений указывает на какое-то нереализованное пространство, создает как бы указатель на некий несостоявшийся имагинативный мир. Конечно, здесь я имею в виду высеченную фигуру, а не мрамор, который находится в той же зале, что и мое тело. Скульпторы всегда это чувствовали и поэтому свои скульптуры ставили на постаменты. Такой постамент как бы выносит эту высеченную фигуру вне реального пространства. Он выполняет функцию аналогичную функции рамки в картине или занавеса в театре. Ведь подъем занавеса совершенным образом символизирует переход нашей ориентации с действительного мира на мир имагинативный. Постамент также всегда был в употреблении. В периоды реализма стремились уменьшить его высоту, однако никогда без него не обходились. Правда, иногда его заменяли имитацией скалы; однако это не изменяет утверждаемого положения вещей. — Итак подытожим: с отдельными имагинативными объектами, не находящимися ни в каких пространственных отношениях с иными предметами, кроме своих собственных частей, дело, когда речь идет об отношении к пространству, обстоит не иначе, чем с целыми множествами таких предметов.

§ 12. В доказательство правильности нашего утверждения касательно отношения имагинативных предметов к пространству можно сослаться еще на одно обстоятельство. Ведь доказательством того, что между имагинативными предметами и протяженным миром, в котором мы пребываем, чувствуется пропасть, является тот факт, что иногда сознательно и при помощи специальных средств стремятся к ликвидации этой пропасти, к внедрению силой имагинативных предметов в реальный мир, т.е. к уничтожению нашего, более или менее осознанного чувства границ обоих миров. В качестве примеров можно привести лишенные постаментов восковые фигуры в панорамах или вообще панорамы. Специальные приспособления, т.н. пластоскопы служат, по отношению к нашему пространству, для маскировки рамок, обозначающих чужеродность, которая характеризует нарисованные предметы. Иногда, чтобы укрыть рамки, картина скрывается за отверстием в стене (имитация окна). Однако обычно все эти средства подводят и мешают эстетическому переживанию. Каждый, кто посещает Рацлавицкую панораму во Львове, легко убедится, где начинается мир имагинативных предметов, а где действительно кончаются пески и кусты. Имагинативные предметы находятся где-то вне, над миром нашего пространства. И может быть здесь находится источник этого чувства подъема над реальностью жизни в эстетическом переживании. О нем пишет, например, Ланге (Lange, "Das Wesen der Kunst" 1910), ошибочно интерпретируя источник, а тем самым смысл этого чувства.

§ 13. Исследуем теперь отношение имагинативных предметов ко времени. Это отношение различно, в зависимости от характера изображения имагинативного предмета. Ведь это изображение может быть то ли статичным, то ли динамичным (см. § 30). Статичным оно является, например, при рассмотрении картин, фотографий, скульптур, динамичным - при имагинативных представлениях, переживаемых в театре, кино или же при рассмотрении отражений в зеркале или воде. Имагинативные предметы, явленные нам статичным изображением, лишены движения, изменений, ничего среди них не происходит. Если примем во внимание ранее обсуждаемый пример, то скажем, что эти деревья, окружающие дом, являются неизменно зелеными, что через мост никогда не проезжают автомобили, что небо над городом и горами неизменно ясное. Совершенно иначе дело обстоит с имагинативными предметами, явленными динамичным изображением. "На" экране кинотеатра движутся поезда, изменяются предметы, происходят различные вещи. А где движение, изменение, где нечто происходит, там предметы зависят от времени, там вещи пребывают и пропадают, там нечто раньше, и нечто позже. Сначала Фауст заключил договор с Мефистофелем, и лишь затем увидел Маргариту. Таким образом, среди имагинативных предметов, представленных в динамических образах, нет недостатка во временных отношениях.^[16] Но остаются ли они также во временных отношениях к предметам, явленным в то время, когда мы переживаем наши мысли и чувства, когда происходят наши движения, когда изменяются окружающие нас предметы? Ответ должен быть отрицательным, ибо абсурдным покажется утверждение, что Гамлет тогда увидел призрак своего отца, когда мой сосед в театре съел третью подряд конфету, что Урсус победил тура после снятия мной в гардеробе кино пальто и перед прибытием моего знакомого. Я могу только сказать, что данный артист в этот момент увидел другого, что одновременно с моими движениями сделал другое движение и т.д. Таким образом, с одной стороны имагинативные предметы являются, а с другой не являются предметами во времени, ибо каждый предмет во времени остается, по крайней мере, в одном из временных отношений ко всем прочим предметам во времени, что, как мы видели, не имеет места в отношении к имагинативным предметам.

§ 14. Решение вопроса, связанного с временем имагинативных предметов (или же вообще фиктивных) встречается с большими трудностями, чем в случае их пространственных характеристик. Кажущаяся решением фикция фиктивного времени, resp. фиктивных времен, по крайней мере для меня, является психологически непонятной. Уж более понятной является концепция фиктивных пространств (ср. §§ 9-11), подобно как психологически более возможной является концепция более чем трехмерного пространства, чем концепция более чем "одномерного" времени.^[17] Трудно также решить, играет ли "я" в вопросе о времени имагинативных предметов роль, аналогичную роли тела в вопросе их пространственных характеристик, т.е. аналогично ли оно "проектируется". Эти трудности приводят к тому, что вопрос временных характеристик имагинативных предметов должен в этом месте остаться открытым, а мы удовлетворимся отрицательным утверждением, что имагинативные предметы, во всяком случае в нашем времени, не являются реальными. Поэтому о них можно сказать, что они являются квази-временными предметами и что ведут себя так, как предметы во времени, хотя таковыми в действительности не являются. Применяя используемую ранее терминологию в вопросе протяженности имагинативных предметов скажем, что они квази-пространственны.

§ 15. Полученный к настоящему времени результат, что имагинативные предметы не являются в собственном смысле выражений временными и пространственными предметами, мог бы подсказать допущение, что они являются идеальными предметами.^[18] Такой взгляд был бы загодя ошибочным. Поскольку мы устремлены к идеальным предметам, постольку воспринимаем их как абсолютно не существующие ни в каком пространстве и ни в каком времени. Такие предметы в отношении к предметам в пространстве и времени не могут быть иллюзорно подобными, что так часто имеет место в случае квази-временных и квази-пространственных предметов. Идеальные предметы как таковые не обладают ни свойствами пространства, resp. времени, ни свойствами квази-пространства, resp. квази-времени. Однако некоторые из них, например, species реальных предметов, resp. имагинативных содержат их в своем объеме.^[19] Тогда как имагинативные предметы свойствами квази-времени и квази-пространства обладают как имагинативные предметы. Тем самым они не являются идеальными предметами, но квази-реальными.^[20] Поэтому мы воспринимаем, например, баранов в стаде "на" экране живыми (существующими), но с предостережением quasi.

§ 16. Продолжая изучение имагинативных предметов имагинативных представлений, спросим, могут ли возникать ли между имагинативными предметами отношения причинности. Они возможны в той мере, в какой в данном мире имагинативных предметов мы найдем движение, изменение и т.п. Как нам уже известно из предыдущих рассмотрений, движение, изменение и т.п. мы встречаем только у имагинативных предметов, явленных нам в динамических изображениях. Поэтому среди них возникают отношения причинности. Видимые "на" экране стены падают под размеренными ударами таранов. Однако следует учесть, что эти отношения, как кажется, квази-причинные, как квази-пространственные и квази-временные сами предметы. Миры имагинативных предметов могут быть подобны нашему обманчивому миру. Однако всеми свойствами — кроме свойств, присущих им как имагинативным предметам — они обладают с предостережением quasi.^[21]

§ 17. Полученные до настоящего времени выводы могут создать впечатление, будто бы вопреки обещанному я оставил поле дескриптивной психологии и занялся какими-то онтологическими вопросами. Однако такой упрек был бы несправедлив, поскольку мы только видимо занимались имагинативными предметами; ведь имагинативные предметы не существуют ни реально, и никаким другим образом, и не о них до настоящего времени шла речь. Описывая их, я описывал окружным путем через описание интенциональных предметов материю имагинативных актов, приводящую к тому, что мы воспринимаем эти фиктивные предметы так, а не иначе.^[22] Таким образом, это было в некотором роде предметное исследование актов, которое я выбрал потому, что оно лучше других ведет к цели. Ведь материю акта трудно описывать иначе, чем через описание соответствующего ей интенционального предмета как такового. Поэтому объяснение смысла и источника этих предостережений quasi, которые сопровождает без малого все свойства имагинативных предметов, следует искать исключительно среди актов, а не в онтологической сфере.

§ 18. Если в материи, например, наблюдаемого воображения я наделяю его интенциональный предмет некоторыми свойствами, то могу их в любой момент explicite приписать предмету в соответствующем акте суждения, в котором признаю предмет реально существующим. Другими словами, наблюдаемое воображение в любой момент может стать психологической основой актов суждения, говорящих о предмете наблюдаемого воображения как имеющим свойства, эквиваленты которых implicite содержались в материи наблюдаемого воображения. Это же можно сказать и о репродуктивном воображении. Аналогичная возможность возникает — если выполнены некоторые условия, анализ которых здесь невозможен — также в продуктивных воображениях (например, суждениях о будущем), а также в имагинативных представлениях, устремленных к воспроизведенным предметам. Но эта возможность постоянно и по необходимости отсутствует в имагинативных представлениях, т.е. они не могут никогда быть основанием психологических актов суждения, в которых бы имагинативным предметам как реально существующим я приписывал свойства, эквиваленты которых содержатся в материи имагинативного акта. Однако такое имагинативное представление может служить психологическим основанием супозиции.

§ 19. Выше установленное обстоятельство склоняет меня к принятию взгляда, что источник отмеченного предостережения quasi, который мы обнаруживаем, анализируя имагинативные предметы, заключен в ином способе наделения интенционального предмета свойствами при помощи материи имагинативных актов, устремленных к имагинативным предметам, чем это происходит в других наглядных представлениях. Сделанное сейчас утверждение имеет определенное значение для понятия материи. Ведь мы материю определяем — согласно исследованиям ряда ученых — как ту несамостоятельную часть акта, которая придает интенции направление, т.е. приводит к тому, что акт устремлен именно к тому, а не иному предмету, а также что [она] являет его наделенным теми, а не иными свойствами. Сейчас же, на фоне анализа представлений имагинативных предметов, оказывается, что материя может не только наделить интенциональный предмет различными качествами, но может делать это различным образом. Материя акта наблюдения и материя имагинативного акта (в более узком смысле) могут своим предметам "приписывать" точно такие же качества, но сделают это различным образом. Ведь материя акта наблюдения "всерьез" снабдит свой предмет этими качествами, материя же имагинативного акта только quasi. Поэтому можно говорить о "качестве материи"; однако поскольку термин "качество" в науке о представлениях имеет уже иное применение, то лучше говорить о "типе" материи. Аналогично тому, как качество может иметь различные виды, смотря по тому, каков способ интенционального соотнесения с предметом, материя обладает различными типами с учетом способа наделения интенционального предмета качествами. Этот взгляд согласуется с утверждением, что материя является эквивалентом предмета в акте. Как свойствам предмета соответствуют отдельные составляющие материи, так его общей структуре (например, является ли он действительным предметом или фиктивным) соответствует тип материи, т.е. способ наделения предмета акта свойствами при помощи структуры. Здесь открывается поле для исследований типов материи актов представлений, исследований, которые могут пролить свет не только на имагинативные, но также на схематические, символические и прочие представления. Однако в этой работе я ограничусь представлением этой концепции в форме гипотезы, требующей еще основательного анализа. Следовательно, источником этого предостережения quasi при упоминании свойств имагинативных предметов, а также причиной того, что имагинативные представления имагинативных предметов не могут служить психологическим основанием актов суждения, в которых предмет был бы воспринят существующим, этой причиной является некая специфическая модификация способа придания акту при помощи материи интенционального предмета свойств, эквиваленты которых входят в состав материи.

§ 20. Выше я сказал, что в имагинативных представлениях в узком значении [этого термина] способ наделения интенционального предмета свойствами иной, чем в других наглядных представлениях. Этот взгляд следовало бы модифицировать, если также и в продуктивных и репродуктивных воображениях существуют две установки, описанные в § 8. Я не хочу в этом месте решать этот вопрос, хотя по отношению к репродуктивным воображениям склонен отрицать эту возможность. Однако, если в области любых представлений возможны эти две установки, то тоже, что мы высказали о имагинативных представлениях в узком смысле, будет касаться также и тех представлений, интенциональными предметами которых являются предметы, обладающие присущими им свойствами с предостережением quasi, т.е. quasi-реальные, quasi-временные, quasi-пространственные и т.п. Поскольку этот вопрос я не решаю, то не могу также и использовать упомянутое свойство имагинативных представлений в узком смысле как специфическое их различие по отношению к другим видам представлений. В качестве характерной черты всех имагинативных представлений это свойство не принимается во внимание уже хотя бы потому, что существуют имагинативные представления, устремленные к воспроизведенным предметам.

§ 21. В § 8 я уже поверхностно охарактеризовал понятие воспроизведенного предмета. Я рассмотрю его снова, чтобы убрать некоторые недоразумения, которые легко могут возникнуть. Если речь идет о воспроизведенных предметах имагинативных представлений при рассматривании портретов, фотографий и т.п., какие-либо объяснения излишни. Ведь эти предметы существуют, или были когда-то реально существующими предметами, элементами окружающего нас пространственно-временного, реального мира.^[23] Однако было бы изначально ошибочным считать, что это характерное свойство, или, по крайней мере, общее свойство всех воспроизведенных предметов,. Ведь к воспроизведенному предмету я могу быть устремлен также и тогда, когда рассматриваю картину, представляющую рыцарский замок, который никогда и нигде не существовал, нарисованный художником исключительно "из фантазии". Так "наивно" устремлены  крестьянин или ребенок, которые рисунки самых разнообразнейших уродов воспринимают нарисованными с натуры, относясь с верой к самым неправдоподобным описаниям событий, о которых прочитали в сказке или рассказе. Поэтому устремленность к имагинативным предметам, которые мы не воспринимаем как реальные и не помещаем в наше пространство, является привилегией людей определенного культурного уровня, в чем могут убедиться путешественники, попав на первые представления кинематографа в экзотических странах. Впрочем, в этом вопросе стоило бы провести экспериментальные исследования.

Приведенные выше замечания наглядно показали, что характерным свойством воспроизведенных предметов является то, что они отображены в материи имагинативных актов как реальные составляющие пространственно-временного мира, в котором они некогда существовали или еще существуют и в котором мы живем, — причем безразлично, являются ли эти представления объективными и правильными. В связи с этим следует отметить, что достаточно, что бы в имагинативных актах мы располагали воспроизведенные предметы как реально существующие где-то в реальном пространстве и когда-то в реальном времени, а точное определение места и времени не обязательно. Равно и к воспроизведенному предмету я могу устремиться, рассматривая фотографию, воспроизводящую вид на море, хотя не знаю, какое это море. Называя же интенциональные предметы рассматриваемого сейчас вида представлений "воспроизведенными", я намеревался обратить внимание на то, что они содержатся в материи акта как воспроизведенные, например, художником в мраморе, на полотне и т.д., однако это не значит, что таково действительное положение дел. Поэтому в дальнейшем мы остаемся в сфере актов, не занимаясь вопросами онтологии.

§ 22. Относительно имагинативных представлений, интенциональным предметом которых является воспроизведенный предмет, возникает вопрос, направлена ли в них интенция непосредственно через представляемое содержание к воспроизведенным предметам, или же при посредничестве имагинативных предметов. Эти возможности графически можно представить следующим образом:

Во втором случае имагинативный предмет играет роль репрезентанта воспроизведенного предмета. Не решая этот вопрос окончательно, я высказываю допущение, что равно как одно, так и другое возможно. В то время, когда первая возможность не требует подробных объяснений, вторая представляет состояние дел психологически весьма сложным. Ведь имагинативный предмет может быть репрезентантом воспроизведенного только благодаря ему как таковому, для чего необходимы, как кажется, новые акты наряду с простым имагинативным представлением. Эта проблема тесно связана с более общим вопросом "транзитивных предметов" ("Durchgangsgegenstande", как их называл Гуссерль), который я здесь рассматривать не буду.

§ 23. Одним из вопросов, которые появляются в отношении предметов имагинативных представлений, является вопрос, можно ли в них выделить формальный предмет и материальный. На этот вопрос следует ответить утвердительно. Формальный имагинативный предмет имеет только те свойства, которыми его наделяет материя имагинативной интенции. Материальный имагинативный предмет имеет все те свойства, которые ему можно "приписать" в одном или многих актах на основании его изображения, resp. изображений. Поскольку материя акта адекватна изображению, т.е. она схватывает имагинативный предмет при помощи различных свойств, которые о нем можно высказать на основании его изображения, то формальный имагинативный предмет идентичен с материальным. Однако если материя акта неадекватна изображению, то формальный имагинативный предмет следует отличать от материального имагинативного предмета, причем, очевидно, второй более богат свойствами, чем первый. Материальный имагинативный предмет является единственным, поскольку, как мы увидим позже (см. § 31), изображение имагинативных представлений однозначно определяет для меня имагинативный предмет. Однако в материи имагинативного акта трудно ухватить материальный имагинативный предмет хотя бы потому, что он содержит бесконечное число относительных свойств. Что до воспроизведенного предмета, то также  можно отличить формальный предмет от материального. Воспроизведенный формальный предмет обладает только теми свойствами, которыми в материи данного акта я его наделяю, материальный же — всеми, которыми я его наделяю в этом или ином актах. А материальный имагинативный предмет загодя отличен от воспроизведенного материального предмета. Ведь оба предмета "бытуют" в загодя различных мирах и пространствах. (Конечно, это предложение не следует понимать дословно). Поэтому материальный имагинативный предмет не может быть выражен как формальный предмет, соответствующий воспроизведенному материальному предмету.

§ 24. Заканчивая рассуждения, касающиеся имагинативных представлений, рассматриваемых с их предметной стороны, я кратко суммирую важнейшие результаты. В имагинативных представлениях возможны две установки. В зависимости от установки интенциональным предметом является имагинативный предмет или воспроизведенный предмет. Имагинативные представления, устремленные к имагинативным предметам, я назвал имагинативными представлениями в узком смысле этого слова. Они отличаются специфической модификацией способа, каковым их материя наделяет предмет свойствами, т.е. видом материи. Ведь свойства имагинативного предмета присущи ему с предостережением quasi — очевидно, кроме свойств, присущих ему qua имагинативному предмету.

ТРЕТИЙ РАЗДЕЛ.
О представляющем содержании имагинативных представлений.

Сделанные до настоящего времени выводы еще не прояснили, почему эти два рассматриваемых вида имагинативных представлений образуют один класс. Они предоставили в общем только фрагментарные сведения о имагинативных представлениях, которые лишь частично дополнили исследование их представляющего содержания, его отношения к интенциональному предмету, а также сведения о родственных вопросах.

§ 25. Как только мы обратим внимание на представляющие содержания имагинативных представлений, то увидим, что содержания, представляющие два загодя различных вида предметов, могут выполнять функции изображения имагинативных предметов. Ибо чем же иным является представляющее содержание имагинативных представлений, переживаемых при рассмотрении картин или же в театре, как не представляющим содержанием имагинативных представлений, переживаемых в кино. В одном случае роль изображения выполняет содержание, представляющее полотно resp. бумагу, или же содержание, представляющее личности, движущиеся на сцене, в другом случае — содержания, представляющие фантомы. Более детальное изучение фантомов облегчит нам понимание этого различия. Когда я накрою лампу розовой бумагой, все предметы в комнате станут розового оттенка, но этот окрас не является их свойством и как таковой не воспринимается мной. Я лишь скажу, что некоторый фантом покрыл находящиеся в этой комнате предметы. Подобным образом я отношусь к темному окрасу тех частей предметов, которые "покрыла" тень. Ибо тень также является фантомом и фантомом являются все мигающие блики, наблюдаемые мной на предметах, на которые падают лучи света. Фантомом является все то, что я наблюдаю на экране кинотеатра, который остается всегда одинаково окрашенным, хотя некоторые его части покрыты более яркими, другие более темными фантомами. Нетрудно понять, что отношение белизны к экрану иное, чем разлитая на нем голубизна в цветном фильме. Белизна является его несамостоятельной частью, фантом же покрывает экран как нечто ему чуждое и не влияющее на то, что экран является именно таким, а не иным. Понятийное определение фантома здесь излишне. (От фантома мы отличаем его изображение, поскольку один и тот же фантом, например, тень дерева может быть видима многими людьми). На основании выше приведенных примеров, определенно, не трудно ухватить различие между не фантомным содержанием, представляющим мне фигуры Матейко, и фантомным (т.е. составленными из содержаний, представляющих фантомы) содержанием, представляющим мне историю Виниция и Лигии на экране кино. Но не смотря на это различие они имеют нечто общее, что сближает их между собой и с представляющими содержаниями наблюдаемых воображений и отличает от представляющих содержаний вторичных воображений. К этой особенности мы сейчас присмотримся ближе.

§ 26. Представляющее содержание как наблюдаемых воображений, так и вторичных составлено из комплексов чувственных содержаний, т.е. цветных пятен (если речь идет о визуальных воображениях), и особенностей личности. Однако чувственные содержания в воображениях наблюдения отличаются от чувственных содержаний вторичных воображений. Касательно последних, можно вообще сомневаться в том, являются ли они "чувственными" содержаниями. Отличия содержаний обоих видов каждому даны интроспективно, хотя их понятийное воплощение является весьма трудной задачей. Однако одно из различий можно легко указать. Содержания чувств наблюдаемых воображений появляются безотносительно к тому, намерены ли мы их воспринимать, или нет; их форма, величина, вид окраса, соседство, в котором они появляются, независимы от нас, причины их появления также лежат вне нас. Содержания чувств вторичных воображений в принципе не обладают этими свойствами, они более субъективны, зависимы от нас, равно как в своем появления и пропадании, как и в своей величине, форме и окрасе. Этих характеристик, очевидно, недостаточно. Ведь то различие, о котором мы говорим, является — как подчеркивает Твардовский — качественным и принадлежит к ряду элементарных отличий, известных из опыта, которые не удается описать или определить. Несмотря на это мы легко отдаем себе отчет в том, имеем ли мы дело с чувственными содержаниями наблюдаемого, или вторичного воображения (ср. конспект лекции, названный "Психология мышления" 1908/9 г.). Содержания чувственных имагинативных воображений не отличаются от чувственных содержаний наблюдаемых воображений. Следовательно, с точки зрения своего представляющего содержания имагинативные представления более близки наблюдаемым [представлениям], чем вторичным.^[24]

§ 27. Своеобразный характер чувственных содержаний, составляющих представляющее содержание имагинативного представления, приводит к тому, что основанием каждого имагинативного представления являются акты наблюдения.^[25] Чтобы имагинативный акт мог быть устремлен к имагинативным предметам, resp. воспроизведенным, он должен воплотить и проинтерпретировать комплекс данных мне в наблюдении чувственных содержаний как изображений этих предметов.^[26] Это относится равно как к фантомным, так и не фантомным чувственным содержаниям.

§ 28. Выше я сказал, что содержания, представляющие фантомы, даны нам в наблюдениях. Это относится также к самим фантомам. Однако фантомы могут быть даны также имагинативно. Когда, например, художник рисует пейзаж, он равно воспроизводит как места, освещенные солнцем, так и покрытые тенью, а следовательно также фантомы. Когда мы рассматриваем такую картину — эти фантомы даны нам имагинативно. В имагинативном представлении (в узком смысле) они аналогичным образом являются квазифантомами, так, как например, имагинативные яблоки являются квазияблоками. Фантомы же — невзирая на вид имагинативного представления, в котором они даны, — могут быть представлены или же посредством фантомного, или же посредством не фантомного представляющего содержания. Более подробное описание изложенных здесь фактов переросло бы границы этой роботы, тем более, что оно потребовало бы в отношении одного из сделанных утверждений различения всевозможных установок в окружающем нас мире.

§ 29. Сейчас возникает вопрос: чьи свойства воплощают в себе обычно эти не фантомные содержания чувств. Несомненно, не свойства воспроизведенных предметов, но свойства воспроизводящих предметов. А такими предметами являются холсты, покрытые пигментом, мрамор определенной формы, артисты на сцене и т.п. Однако не к ним, ближайшим предметам представляющего содержания, не к собственно представляющему содержанию обращена интенция имагинативного акта. Она обходит, пропускает предметы ближайшего, собственно представляющего содержания, для которых представляющее содержание является адекватным содержанием, а устремлена к отдаленным предметам, для которых представляющее содержание является только квазиадекватным содержанием. Там [на сцене] плачет и падает на землю не Сольский^*, но скряга Мольера, голубым является распростертое над пейзажем небо, а не верхняя часть холста под стеклом, заправленная в раму. Если же представляющее содержание состоит из содержаний, представляющих фантомы, то присущим им ближайшим предметом являются фантомы. Ведь фантомы как таковые могут стать предметом отдельных актов представления. Однако имагинативное представление устремлено через содержания, представляющие фантомы, к более отдаленным предметам, для которых представляющее содержание является квазиадекватным. Такими отдаленными предметами по отношению к представляющему содержанию имагинативного представления, представляющему их только квазиадекватно, являются равно как имагинативные предметы, так и воспроизведенные.

§ 30. Представляющее содержание имагинативных представлений — приданное им при помощи актов наблюдения, являющихся их психологическим основанием — обладает функцией изображения имагинативного предмета, resp. воспроизведенного. Выше я уже вспоминал о двух видах изображений имагинативных представлений: статических и динамических. Сейчас я попробую более подробно охарактеризовать это различие. Статическое изображение составлено — как мне кажется на первый взгляд — из одного изображения, динамическое — из целого континуума изображений. Поэтому возможно следующее определение: динамическим изображением обладают только такие имагинативные представления, предмет которых мне явлен при помощи целой совокупности изображений. Однако здесь необходимо определенное предостережение. Это определение не верно в отношении скульптур. Не существует также и абсолютно статичных образов, поскольку всякое не фантомное, т.е. не выполняющее роли изображения фантома представляющее содержание покрыто слоем чувственных фантомных содержаний. На картину на выставке падают лучи солнечного света, иногда ее покрывает тень. Слой фантомов, лежащий на поверхности полотна, очевидно подвержен постоянным изменениям, что влечет за собой определенное изменение представляющего содержания, ограниченного главным образом оттенками красок, а тем самым изменчивость статичного изображения. Однако я не считаю, что это обстоятельство затруднило бы различение статических и динамических изображений. Не препятствует этому и другое обстоятельство. А именно, при приближении или отдалении от картины или скульптуры возникает целый континуум изображений. Они отличаются размерами, но не являют новых сторон ни предмета, ни того, что находится на его горизонте, не могут также и показать его в движении. Несмотря на это, приведенное выше определение следует соответствующим образом изменить. А именно скажем, что только те имагинативные представления обладают динамичным изображением, предмет которых явлен мне с разных сторон и в движении посредством множества изображений; прочие же обладают статичными изображениями. При помощи акцентирования момента движения статичность и динамичность переносятся на воспроизводящий предмет, а изображению они присущи привходящим образом, с учетом статичности, resp. динамичности собственно предмета, ближайшего к представляющему его содержанию.

§ 31. Второй вопрос касается отношения статичного образа к имагинативному предмету, resp. воспроизведенному. Ведь статичный образ представляет только одну сторону предмета, прочие я могу дополнить произвольно. Вернемся опять к описанному выше дому. С той стороны, с которой я его вижу, он трехэтажный, у него красная крыша. Две его стены взаимно прилегают, образуя тупой угол к внутренности дома. И, возможно, именно эта последняя подробность подталкивает меня воспринимать этот дом как нечто, что имеет четыре стены, что также и с другой, невидимой для меня стороны имеет крышу. Но какую? Возможно, также красную, возможно зеленую, может голубую. Я могу эти ее свойства и целый ряд других представить произвольным образом и тогда возникнет целый ряд разнообразных предметов, к которым я могу устремиться. Только крыша одного будет красной, второго - красной и зелёной, третьего - красной и голубой и т.д. Итак, казалось бы, что посредством одного статичного образа я могу быть устремлен к целому ряду имагинативных, resp. воспроизводимых предметов. Этот взгляд мне не кажется верным. Внешний вид однозначно определяет мне имагинативный, resp. воспроизведенный предмет. Он позволяет мне устремиться к нему как с видимой для меня трехэтажной стороны с красной крышей и т.п., а кроме того требует дополнения с невидимой для меня стороны. В нем находится нечто, что склоняет меня воспринимать этот дом как глыбу, а не декорацию, составленную из двух [частей] полотна. Но какова эта глыба, имеет ли она две или три боковые стены, красная или зеленая ее крыша, или с другой стороны какая-то иная — этого мне внешний вид не открывает. Если несмотря на это я дополню для себя предмет моей интенции, приписывая ему крышу того или иного цвета, то оставляю - как мне кажется - область имагинативных представлений, обращаясь к помощи репродуктивного, продуктивного воображения, или понятий. Следовательно, интенциональный предмет имагинативного представления определен при помощи внешнего вида однозначно, и он единственный. Предметов же общих имагинативным и вторичным представлениям, или же понятиям столько, сколько возможных комбинаций соединения этого же имагинативного представления с разнообразнейшими вторичными воображениями и понятиями.

§ 32. В конечном счете следует заняться вопросом, не являются ли имагинативные представления в некотором роде иллюзией. Ведь этот вопрос находится в тесной связи с проблемой отношения представляющего содержания к представляемому, т.е. имагинативному, resp. воспроизведенному предмету. Предположение, что имагинативное представление является в некотором роде иллюзией, может возникнуть в виду того [обстоятельства], что существует определенный вид иллюзии, состоящий в том, что изображение, resp. выполняющее роль изображения представляющее содержание я отношу не к соответствующему предмету представляющего содержания, а к какому-то иному предмету, не соответствующему представляющему содержанию. На улице я замечаю знакомого. Через минуту я убеждаюсь, что это чужой человек. Я продолжаю видеть те же пальто, шляпу, походку и т.д., но отношу воспринимаемое мной изображение уже к соответствующему предмету, а не как перед этим, к несоответствующему предмету этого изображения. Следовательно и этот вид иллюзии, обмана, как и имагинативное представление, является интенцией, обращенной к несоответствующим предметам представляющего содержания. Несмотря на это, имагинативное представление не является в некотором роде иллюзией. Ведь в случае иллюзии, как и в каждом наблюдении, я убежден, что данное изображение является изображением знакомого, тогда как имагинативному представлению не хватает этой убежденности. В тех же случаях, когда появляется убеждение, и как его следствие — иллюзия, я не представляю имагинативно. Следовательно, имагинативное представление подобно, пожалуй, демаскированному обману, деиллюзорной иллюзии. Но и это сравнение хромает. Демаскированный обман, которому не хватает убежденности, должен быть предварен обманом, наделенным убеждением, имагинативному же представлению убежденность никогда не сопутствует. С большей степенью правоты можно было бы сказать, что после демаскации обмана я могу переживать имагинативное представление. - Я уже знаю, что передо мной движется чужой человек, а не знакомый. Мне интересно, как возникла эта иллюзия. Посредством данного мне изображения я устремляюсь к моему знакомому, исследую адекватность представляющего [предмет] содержания относительно явленного предмета, будучи одновременно уверенным, что соответствующим представляющему содержанию предметом является чужой человек. Тогда я представляю себе своего знакомого имагинативно. Подобным же образом, будучи в театре, мы убеждены в существовании актеров, но не Гамлета, Кордиана или Фауста. Мнение, согласно которому мы переживаем в театре иллюзии, по моему мнению, ошибочно.^[27] Если бы зрители действительно были подвержены обману, то бежали бы в последнем акте "Клятвы" от надвигавшейся грозы за зонтами, Отелло не убил бы Дездемону, поскольку зрители открыли бы ему обман хитрого слуги.^[28] Мы переживаем в театре имагинативные представления^[29], наше же обращение [к предмету] может в любой момент измениться и сфокусировать наше внимание на наблюдении актера (воспроизводящего предмета), что всегда и происходит, когда нас поражает плохая игра актера.

То, что я утверждал выше, в конечном счете согласуется с фактом, утверждаемом в "Uber Annahmen" Мейнонга, что театральный зритель предполагает [suponuje], а не судит. Если бы я не представлял имагинативно, но был подвержен обману, то высказывал бы суждения, а не предполагал. Поэтому анализ имагинативных представлений наряду с анализом предположения является необходимым условием понимания психологии театрального или кинозрителя.

Возвращаясь к вопросу различий имагинативного представления от некоторого вида иллюзий следует сказать, что отличия эти можно показать и иначе. Предметы имагинативных представлений воплощены как квазивременные и квазипространственные, чего о предметах не развенчанных обманов сказать нельзя. Однако иллюзии возникают тогда, когда я устремлен к воспроизведенному предмету resp. имагинативному и признаю за ним свойства воспроизводящего предмета (например, к скульптуре как мрамору определенной формы). Возможно такие иллюзии посещали набожного грека, если он считал, что пребывая в святыне, он ближе к Юпитеру, чем вне ее стен, если считал, что стоит перед богом.^[30]

§ 33. Кто-нибудь мог бы посчитать, что имагинативные представления не являются психологической иллюзией, но считать их т.н. эстетической иллюзией. Так, например, Конрад Ланге ("Das Wesen der Kunst", 1901) утверждает т.н. эстетическую иллюзию в тех случаях, когда, по моему мнению, речь идет об имагинативных представлениях. В его взглядах мы легко разберемся на примере. Передо мной лежит лист бумаги, на котором нарисовано яблоко. Мое психическое переживание, в соответствии с интенцией Ланге, можно было бы описать следующим образом: я высказываю суждение о том, что то, что вижу является яблоком, через мгновенье — то, что вижу, не является яблоком. Через мгновенье опять возвращается прежнее суждение и так попеременно появляется то одно, то другое суждение. Однако эта теория весов весьма сомнительна и была встречена резкой критикой.^[31] Так, среди прочих, ее критикует Виташек^[32], утверждая, что здесь мы имеем дело с предположением и суждением, а не с двумя суждениями. Если мы применим к приведенному выше примеру теорию Виташека, то получим следующий "срез" возникающих в нас актов: а) наблюдаемое представление листка и рисунка на нем, б) предположение, что это яблоко, в) суждение, что это рисунок, а не яблоко. Равно как взгляд Ланге, так и взгляд Виташека мне кажутся ошибочными.

§ 34. Как легко видеть, теории весов Ланге угрожает несогласованность с психологическим принципом противоречия. Этот принцип говорит, что невозможно одновременно разделять два противоречивых убеждения. Следовательно, теория весов должна быть сформулирована так, что одно суждение появляется в t₁, второе в t_2, первое опять в t₃ и т.д. Такой внутренней борьбы, такого взаимного выталкивания противоречивых суждений не наблюдает в себе [личность], рассматривающая изображение. Трудно также допустить, что хотя бы на момент кто-нибудь посчитал, что перед ним лежит настоящее яблоко, и уж совершенно исключено, чтобы будучи нормой это убеждение было так сильно, чтобы неустанно выталкивать другое, противоречащее ему и истинное убеждение, что это не яблоко. По моему мнению, Виташек проглядел имагинативное представление, опирающееся на наблюдаемом [представлении]. Оно всегда имеет место, когда я устремлен к яблоку; предположение же и суждение, о которых упоминает Виташек, иногда могут появиться, однако это необязательно. И подобно суждению, которое основывается на наблюдении, что это рисунок, а не яблоко, также и предположение, что это яблоко, основывается на имагинативном представлении. Если бы взгляд Виташека оказался верным, то было бы непонятно, на чем основывается предположение. А по моему мнению, предполагание также требует представления как своей психологической основы, подобно суждению.

РАЗДЕЛ ЧЕТВЕРТЫЙ.
Прочие вопросы, относящиеся к имагинативным представлениям.

Проведенный выше анализ, конечно, не исчерпывал всех вопросов, связанных с имагинативными представлениями. Не посягая на выполнение этой задачи, я однако намерен еще раз затронуть ряд проблем, связанных с предметом нашего рассмотрения. Это мне позволит одновременно с разных точек зрения осветить имагинативные представления и их роль в психической жизни.

§ 35. От имагинативных представлений следует старательно отличать репродуктивное и продуктивное представление имагинативных предметов. Когда в памяти я воспроизвожу картину Мальчевского^*, виденную в Национальной галерее Кракова, я устремляюсь [intenduje] к тем же имагинативным предметам, к которым был устремлен, осматривая эту картину. Однако сейчас представляемое содержание в общем иное. Это же можно сказать о продуктивном представлении имагинативного предмета. Такое представление переживает, например, художник перед тем, как приступить к рисованию картины, когда продуктивно представляет себе изображение и при помощи него устремлен к имагинативным предметам, или же читатель драмы, которую он на сцене не видел и действие которой представляет себе фантасмагорически [fantazyjnie] как разыгрывающееся "на" сцене. Во всех этих или аналогичных этим случаях предметами таких воображений могут быть те же самые предметы, которые были resp. были бы предметами соответствующих имагинативных представлений, чего о представляющем содержании сказать нельзя. И именно этот момент оказывается решающим в том, что здесь мы имеем дело с репродуктивными resp. продуктивными воображениями, а не с имагинативными представлениями. Ведь для имагинативных представлений существенным является наблюдаемое представляющее содержание [spostrzegawcza treść prezentująca]. В конечном счете, можно сослаться на то, что репродуктивное воображение предмета, представленного первоначально продуктивно, является репродуктивным воображением, а не продуктивным, а следовательно аналогично и репродуктивное представление предмета, представленного первоначально имагинативно, является репродуктивным представлением, а не имагинативным и т.д. К тому же в терминах "репродуктивное (resp. продуктивное) имагинативное представление" [термины] "репродуктивное" resp. "продуктивное" имеют модифицирующее значение, а не детерминирующее.^*

§ 36. Воспроизводящий предмет — данный обычно в наблюдении — может быть дан имагинативно. Сольский воссоздает скупого, когда я рассматриваю его фотографию в роли скупого, воспроизводящий же предмет дан мне имагинативно. Подобное состояние дел имеет место в тех случаях, когда рассматривают копии картин, на которых видны рамки, "сцены на сцене", например в "Сне в летнюю ночь" Шекспира, или же "экран на экране", что часто встречается в кинокомедиях. Однако несмотря на это, каждое имагинативное представление — хотя бы и опосредовано — в конечном счете опирается на акт наблюдения. Предметом, воспроизводящим скупого Мольера, является имагинативный предмет, Сольский, но предметом, воспроизводящим его же, является уже фотография, наблюдаемый предмет. На акте наблюдения основывается имагинативный [акт], на нем второй имагинативный, возможно третий и т.д., однако в конечном счете непосредственно или опосредованно все [акты] основываются на наблюдаемом представлении. В этих случаях мы можем говорить о "имагинативных представлениях имагинативных" [представлений], причем "имагинативный" имеет здесь детерминирующее значение, а не модифицирующее.

§ 37. Должно ли быть во время переживания имагинативных представлений наблюдение воспроизводящего предмета на периферии сознания, как и прочие наблюдения, например, предметов, окружающих воспроизводящий предмет? Мне кажется, что действительно дело так и обстоит. Чтобы имагинативно представлять, это представление должно быть в центре, в фокусе сознания, а тем самым все прочие одновременные с ним представления находятся более или менее на его периферии. Такое положение дел имеет место по отношению ко всем представлениям и вообще всем психическим актам, но возможно не так отчетливо, как по отношению к имагинативным представлениям в узком смысле. Все же следует принять во внимание, что в этом случае наша интенция направлена к предметам, не находящимся в нашем пространстве и в нашем времени, что может произойти только тогда, когда апперцепция пространственно-временного мира, окружающего нас, будет находится на периферии сознания. Это особенно касается наблюдаемого воображения, воспроизводящего предмет. В случае же имагинативного представления не возникает даже восприятия соответствующего предмета, данного в наблюдаемом воображении представляющего содержания, а следовательно воспроизводящего предмета. Ведь в этом случае интенция обходит, пропускает присущие представляющему содержанию предметы, а устремлена к дальним — к имагинативным resp. воспроизведенным предметам.

§ 38. Однако не следует считать, будто бы представления всех имагинативных предметов должны быть в центре, в фокусе сознания. Ведь это исключено, когда я рассматриваю картину больших размеров, например, "Прусские почести" Матейко, или когда на сцене много действующих лиц. В это время в самом имагинативном мире существуют части, на которые я сосредоточено обращаю внимание, тогда как прочие являются как бы горизонтом. Этот имагинативный горизонт, вообще говоря, окружен иным горизонтом, а именно — горизонтом предметов пространственно-временного мира. Мое внимание может свободно менять свой предмет, всякий раз обращаясь к иным частям имагинативного мира.

§ 39. От смены предметов, на которые в имагинативном мире я обращаю внимание, следует отличать смену установки, поскольку в любой момент я могу свободно менять установку в имагинативном мире и устремляться к воспроизведенным предметам. Я также могу потом вновь беспрепятственно вернуться к интенциям, направленным на имагинативные предметы. Смена установки может произойти как вследствие отдельного решения, так и мимовольно. Определенную роль здесь играет приобретенное умение, с чем впрочем согласуется тот факт, что в общем не все люди умеют обращаться к имагинативному миру, о чем выше уже шла речь. Наряду с этой обсуждаемой сменой установки возможна еще и другая, поскольку я свободно могу перейти от установки на имагинативные предметы resp. воспроизведенные к установке на воспроизводящие предметы. (Это трудно сделать, например, в кино, но и в этом случае это не исключено. Однако здесь необходимо усилие и это рутина). В этом случае смена установки проявляется в исчезновении, а по крайней мере, в вытеснении имагинативных актов из центра сознания, место которых занимают акты наблюдения. Эта смена установки может произойти как под воздействием специально принятого решения, так и мимовольно. Подобным образом и обратно: от установки на воспроизводящие предметы я могу переключиться на имагинативные resp. воспроизведенные предметы.

§ 40. Однако имагинативные представления не только основываются на прочих как своем психологическом основании, но также сами служат психологическим основанием для иных психических актов. В первую очередь имагинативные представления служат основанием для психологических предположений [supozycyj]. Особенно это относится к имагинативным представлениям в узком смысле. Тогда как имагинативные представления, приближающиеся к воспроизведенным предметам, могут служить психологическим основанием предположений и суждений. Однако я не исключаю возможности определенных актов суждения со специфическим содержанием — например, говорящих о свойствах, присущих имагинативному предмету как таковому — основываться на имагинативных представлениях в узком смысле. Во всяком случае, в таких актах суждения речь не идет о предмете имагинативного представления как действительно существующем, в которых суждение наделяет свой предмет свойствами quasi.

§ 41. Однако имагинативные представления служат также основой чувствования, особенно эстетического чувствования. Не осознал этого для себя, например, Виташек, поскольку отмечая среди психологических оснований эстетических чувств представления, он выделяет среди них только наблюдаемые, репродуктивные и продуктивные (I. c., str.64). Если я утверждаю, что имагинативные представления служат психологическим основанием для эстетических чувств, то тем самым не хочу сказать, что их самих по себе достаточно в качестве психологических оснований этих чувств. Ведь возможно, что они входят только составной частью психологического основания эстетического чувствования. Согласно Виташеку, эстетические чувства являются представленными чувствами. Вначале подобным же образом судил и Мейнонг в "Psychologisch-ethische Untersuchungen zur Werttheorie" (Graz, 1894, str.36). Однако позже он изменил свое мнение в "Uber Annahmen" (str.210), где признал, что они являются чувствами, основанными на предположениях (supozycyach). Для наших выводов безразлично, основывается ли эстетическое чувствование на имагинативных представлениях и предположениях, или же только на имагинативных представлениях, а опосредованно на наблюдаемых представлениях, являющихся психологическим основанием имагинативных представлений. Все же я, пожалуй, склоняюсь к принятию первоначального взгляда Мейнонга. Без сомнения, не всякое эстетическое чувствование основывается на имагинативных представлениях, поскольку такие чувства посещают нас также и при обозрении прекрасных пейзажей действительности, домов, людей и т.п. Если правы те эстеты (например, Конрад Ланге), которые утверждают, что эстетические чувства, вызванные произведениями искусства, отличаются от вызванных прекрасными творениями природы, то эстетические чувства, основывающиеся на имагинативных представлениях, отличаются от эстетических чувств основанных на наблюдаемых воображениях. Тогда мы обладали бы специфическим видом эстетических чувств, появляющимся только совместно с имагинативными представлениями.^[33] Равно возможно, что и само действие имагинативного представления как таковое вызывает чувствование приятного, что я не хочу здесь обсуждать, как и вопрос, следует ли чувствование приятного отнести к эстетическим чувствам. В конечном счете имагинативные представления служат психологическим основанием для восприятия фантасмагорических чувств (эмоциональных эквивалентов предположений), о которых в "Uber Annahmen" пишет Мейнонг.^[34]

§ 42. Изучая имагинативные представления, я до сих пор не учел того, что их предметы являются иногда психофизическими индивидами, что у Скупого Мольера не только слезы катятся из глаз, что он не только кричит, но он также отчаивается. Кто-то может задаться вопросом, как мы представляем себе психические состояния имагинативных предметов resp. воспроизведенных. Ведь в том, что мы это делаем никто, кто хотя бы раз был в театре или кино, не сомневается. Не только некоторые имагинативные resp. воспроизведенные предметы, в частности представленные в динамических образах мы представляем себе переживающими психические состояния. Точно также, рассматривая картины или скульптуры, я представляю себе задумавшихся людей или воспринимающих "как раз" радость, печаль, отчаяние, тоску и т.п. В этом имагинативном мире один человек со смехом смотрит на другого, другой страдает из-за насмешливого взгляда первого. Однако вопрос, в чем состоит представление психических состояний предметов имагинативных представлений, не требует специального объяснения в сфере представлений имагинативных предметов.

§ 43. Интересной является также проблема интерсубъективности имагинативного предмета. Аналогично тому, как обстоит дело с предметами наблюдений, так, благодаря способности взаимного понимания людей друг с другом, возникает интерсубъективность имагинативных предметов. "Та же" Венера Милосская является интенциональным предметом имагинативных актов всех осматривающих ее людей. Каков смысл этой "идентичности" — трудно объяснить. Поскольку здесь речь идет об имагинативном предмете, т.е. несуществующем — прояснение вопроса во всяком случае следует искать среди актов, а не в какой-либо онтологической сфере. Но равно и эта проблема не может быть здесь разрешена, коль вопрос интерсубъективности предмета вообще относится к невыясненным проблемам.

§ 44. Имагинативные представления в вышеприведенных выводах я называл "интенциональными актами". Этот термин — особенно, когда он относится к представлениям — двузначен. Согласно Брентано каждый акт есть интенциональный акт, являющийся осознанием чего-то. У Гуссерля же смысл этого термина, который Гуссерль перенял у Брентано, незначительно меняется. Ведь специальными актами Гуссерль иногда называет исключительно такие переживания, которые не только являются сознанием чего-то, но схватывают это что-то как наделенное предметной структурой.^[35] Второе значение по сравнению с первым является более узким. Так, например, содержания чувств являются представленными, а следовательно осознанны в интенциональных актах в первом значении, но не являются ими во втором значении. Возможно, в этом находится источник утверждения Гуссерля в "Логических исследованиях", что содержания чувств не являются предметами представлений, что нельзя отличить впечатление как содержание (предмета) от впечатления как акта.^[36]

Имагинативные представления являются интенциональными актами равно как в более широком значении, так и более узком. Свои интенциональные предметы они схватывают такими, что наделены предметной структурой, как обладающие определенными свойствами. Это относится ко всем имагинативным представлениям, а следовательно также и к тем, предметами которых являются имагинативные предметы, хотя в структуре этих предметов мы находим это предостережение quasi, о котором уже неоднократно шла речь.

§ 45. В вышеприведенных рассуждениях я совершенно не учитывал качества имагинативного акта представления. Относительно него я только сказал, что оно лишено момента убежденности, характеризующего наблюдения. Несомненно, нет недостатка в некоторой сугестивности тогда, когда я устремлен к воспроизведенным предметам, похожей впрочем на переживаемую в случае репродуктивных воображений; однако она отлична от принудительно нам навязанной убежденности, переживаемой в наблюдении. Но сомнительно, находится ли эта убежденность в самом простом акте наблюдения, или же только сопровождает его. Поэтому невероятно, чтобы утверждая отсутствие убежденности в имагинативном представлении мы утверждали нечто о его качестве. Причина того, что качество имагинативных актов ничем не отличается от качества прочих видов представлений, находится в самотождественности качества всевозможных актов представления (см. § 7).

§ 46. Сейчас я попробую перечислить наиболее существенные свойства, которые можно высказать на основании приведенных выше описаний имагинативных представлений. Имагинативные представления, как и всякие представления, являются интенциональными актами, устремленными через представляющее содержание к своим интенциональным предметам, причем свои предметы они являют наделенными такими, а не иными свойствами. Однако представляющее содержание имагинативных представлений дано в наблюдаемом представлении, являющимся необходимым основанием непосредственных или опосредованных имагинативных представлений. Таким образом, имагинативные представления по своей природе являются несамостоятельными актами, опирающимися по необходимости на некоторых иных определенных актах. Характерной для них особенностью является то, что содержания чувств, входящие в состав представляющих их содержаний, первичны, а не вторичны. При помощи своего представляющего содержания имагинативные представления устремлены не к собственно предметам представляющего содержания, а к более отдаленным по отношению к представляющему содержанию предметам, представленным им квазиадекватно. Те же предметы, не взирая на то, являются ли они имагинативными предметами или воспроизведенными, особым образом выделяются среди предметов, существующих в той части пространства, в которой находится тело представляющего и воспроизводимый предмет. (Исключение составляют воспроизведенные предметы, видимые "в" зеркале и т.п. Ср. § 21, прим.). Перечисленные выше свойства общи имагинативным представлениям, направленным как на имагинативные предметы, так и направленным к воспроизведенным предметам. Поэтому несмотря на существенное различие в видах материи и интенционального предмета я объединяю эти две группы представлений в один класс.^[37] Другим мотивом этого соединения является тот факт, что эти два вида представлений встречаются в одних и тех же обстоятельствах, что зависимо от произвольной смены установок при неизменном представляющем их содержании я переживаю раз одно, раз другое [представление предмета].

РАЗДЕЛ ПЯТЫЙ.
Место имагинативных представлений в классификации представлений.

До настоящего времени я описывал имагинативные представления, не задумываясь над их отношением к иным видам представлений; не обосновывал их своеобразия. Сейчас я этим займусь, сравнивая имагинативные представления с иными видами представлений и постараюсь определить их место в классификации представлений.

§ 47. Представления делятся на две большие группы: на воображения и понятия. Не подвергается никакому сомнению, что имагинативные представления принадлежат к первой группе. Их представляющее содержание адекватно по отношению к интенциональному предмету и выполняет, как и для прочих воображений, роль его (quasi) изображения, и не адекватно для понятий. В этой связи можно сослаться на то, что имагинативные представления служат психологическим основанием эстетических чувств, основанием же эстетических чувств, как справедливо утверждает Виташек (I, c. Str.77), могут быть только наглядные^[38] представления (воображения). В конечном счете термин "имагинативное представление" можно заменить более говорящим именем "имагинативное воображение".

§ 48. Среди воображений выделяются две группы: наблюдаемые воображения и вторичные. От наблюдаемых воображений имагинативные воображения отличаются следующими свойствами:

а) Наблюдаемые воображения, как правило, спонтанно связаны с убеждением о существовании своего интенционального предмета, совместно с которым они образуют почти неразлучно т.н. наблюдение, имагинативные же воображения в состав таких комплексов не могут входить. Другими словами, имагинативные воображения не могут служить психологическим основанием спонтанных свидетельств [przeświadczeń], говорящих о существовании их предметов.^[39]

б) Представляющее содержание наблюдаемых воображений представляет интенциональный предмет адекватно, представляющее содержание имагинативных воображений только квазиадекватно.

В связи с этим оказывается, что

в) Наблюдаемые воображения устремлены посредством представляющего содержания к присущему, ближайшему предмету представляющего содержания, имагинативные же воображения направлены не к присущему, отдаленному предмету представляющего содержания.

г) Интенциональные предметы наблюдаемых воображений находятся в той пространственно-временной части мира, в которой находится наблюдающий, в частности в том месте, где он видел бы [различные] изображения при смене установки [внимания] на интерпретированный мир явлений, чего нельзя сказать о предметах имагинативных воображений.

Вышеприведенные различия, определенно, не являются единственными. Для различения же имагинативных воображений от вторичных достаточно указать существенное отличие представляющих их содержаний. Это отличие приводит к тому, что имагинативное воображение, как кажется, более приближено к наблюдаемому, чем к вторичному. И в этом источник того, что не только о предметах наблюдаемых воображений, но также о предметах имагинативных воображений мы говорим, что "видим" их. Этот термин здесь использован, очевидно, в широком смысле. В узком смысле он применяется единственно к предметам, воспринимаемым чувствами, и наблюдаемым воображениям. — В вопросе отличий, возникающих между имагинативными и вторичными воображениями, обратим внимание также на то, что отличие представляющих их содержаний, по видимому, не является единственным. Однако когда речь идет, например, о сравнении видов их материи, а также их интенциональных предметов трудно что-либо сказать решительно, поскольку этот вопрос относительно вторичных воображений до настоящего времени надлежащим образом не исследован.^[40]

Таким образом, имагинативные воображения образуют особенную группу представлений, которую нельзя отождествить с какой-либо иной. Еще в большей степени это относится к имагинативным воображениям в узком смысле. Они ведь от наблюдаемых воображений, а возможно также и прочих видов [воображений] отличаются спецификой видов материи и интенционального предмета (обладающего квазиструктурой).

§ 49. Поскольку трудно разместить имагинативные воображения в старой классификации представлений, то попробуем создать иную, которая определяла бы имагинативным представлениям присущее им место. Такой классификацией будет классификация, проведенная с учетом отношения представляющего содержания к интенциональному предмету представления.^[41] Это отношение может быть различным — представляющее содержание может быть адекватно, квазиадекватно, неадекватно и квазинеадекватно предмету, поскольку отношение представляющего содержания к интенциональному предмету может быть различным, то ли с учетом того, является ли содержание представляющим содержанием или квазипредставляющим, или с учетом того, адекватно ли оно или неадекватно. Эти две основные классификации пересекаются и таким образом мы получаем четыре группы, одна из которых (неадекватных) эмпирически пуста. Следовательно, представления можно разделить на адекватные, квазиадекватные и квазинеадекватные (См. § 53). Каждый из этих классов допускает дальнейшее деление. Займемся по очереди каждым из них, выясняя одновременно некоторые понятия, которыми мы пользовались до настоящего времени без объяснений.

§ 50. Мы говорим, что представляющее содержание адекватно предмету, если каждому (resp. почти каждому)^[42] элементу содержания соответствует некоторый элемент предмета. Однако содержание может быть абсолютно и относительно адекватно предмету. Содержание является абсолютно адекватно, если каждому (resp. почти каждому) элементу содержания соответствует определенный элемент предмета, а каждому (resp. почти каждому) элементу предмета — определенный элемент содержания. Относительно адекватным является содержание, если каждому (resp. почти каждому) элементу содержания хотя и соответствует определенный элемент предмета, но не наоборот. Объясню это на примерах. Адекватными представлениями могут быть исключительно наблюдаемые представления, причем впечатления психических переживаний (см.§ 56) и чувственных содержаний абсолютно адекватны, а воображения физических предметов относительно адекватны, поскольку несомненно, что наши переживания, в той мере, в какой они осознанны, даны в нашей интроспекции совместно со всеми своими свойствами (безотносительными качествами). В этом случае представляющее содержание и явленный предмет сливаются, идентичны. Мне кажется, что с чувственным содержанием, т.е. с цветными пятнами, простыми звуками, вкусом и т.п. дело обстоит аналогично, т.е. когда наша интенция обращается к ним самим, не обращаясь к их с помощи, не устремляясь сквозь них к каким-то трансцендентным, по отношению к представляющему содержанию, предметам. Относительно адекватным является воображение физических предметов, особенно если ними суть трехмерные глыбы, одна сторона которых только и представлена в представляющем содержании. В этом смысле относительно адекватным является представление головы человека, видимого в профиль, или университетского здания во Львове, когда мы смотрим на него из парка Костюшко.

§ 51. Также и в квазиадекватных представлениях каждому (resp. почти каждому) элементу представляющего содержания соответствует один элемент предмета. Это имеет место во вторичных (продуктивных и репродуктивных) и имагинативных представлениях. Рассмотрим, например, репродуктивное представление черной доски. В этом случае каждому (resp. почти каждому) элементу, как представляющего содержания наблюдаемого представления, так и представляющего содержания репродуктивного представления этой доски, соответствует некий элемент предмета. Но, как легко интуитивно убедиться, отношение представляющего содержания наблюдаемого представления к предмету много ближе, чем отношение представляющего содержания репродуктивного представления к предмету. Первое содержание мы воспринимаем как сторону предмета, как его часть, касательно же второго мы осознаем, что [оно] является заменяющим предметом, артефактом предмета resp. его части. Это склоняет меня назвать такие представления квазиадекватными. Чернота наблюдаемого изображения доски воспринята как чернота доски, о черноте воспроизводимого образа доски мы знаем, что [оно] является только копией, отражением черноты доски.^[43] Подобным же образом обстоит дело с продуктивными воображениями. О золотом цвете, в созданном мною образе золотой горы, известно, что он не является цветом горы, но только копией, отражением этого цвета. Несколько иначе дело обстоит с имагинативными воображениями. Примером такого воображения может служить представление Мицкевича как имагинативного или воспроизведенного предмета при помощи его монумента или портрета. Также и в этом случае — хотя и по несколько иным причинам — представляющее содержание квазиадекватно предмету. От содержания вторичных представлений оно отличается в частности тем, что представляющее содержание имагинативного представления является не только квазиадекватным содержанием данного предмета, в данном случае Мицкевича (как содержания вторичных представлений), но одновременно содержанием, адекватным другому предмету, в данном случае монументу и портрету Мицкевича (воспроизводящему предмету). В имагинативном представлении интенция не обращается к предмету, вроде бы ближайшему к содержанию, для которого это содержание является адекватным содержанием, но оказывается использованной для схватывания более "дальнего" предмета, для которого, с учетом его отстояния, оно является только квазиадекватным содержанием. Тогда, имея перед собой определенную сторону монумента, я не имею в виду монумент, но фигуру, которую представляет монумент. Поэтому среди квазиадекватных представлений следует различать два вида — вторичные и имагинативные представления. Остается еще вопрос, являются ли квазиадекватные представления относительными, или абсолютно квазиадекватными. Несомненно, что в преобладающем числе случаев имеет место первая возможность, однако для вторичных представлений вторая также не исключена, если, например, существует нечто такое, как вторичные представления наших психических переживаний.

§ 52. Перейдем теперь к квазинеадекватным представлениям. Неадекватным является представление, если только некоторым (и то немногочисленным) элементам содержания соответствуют некоторые элементы предмета. Здесь возможны два случая. Относительно неадекватным является представление, если некоторым, хотя и немногочисленным его элементам соответствуют некоторые элементы предмета; абсолютно неадекватным является представление, если ни одному (resp. почти ни одному) из его элементов не соответствует ни один элемент предмета. Относительно неадекватным является, например, представление треугольника вообще посредством содержания, присущего какому-то отдельному треугольнику. В этом случае лишь некоторым элементам представляющего содержания соответствуют некоторые элементы явленного предмета. Также и здесь мы устремлены не к "ближайшему" предмету представляющего содержания, для которого оно является адекватным, но к "более отдаленному" предмету, для которого оно относительно неадекватно. Подобным образом дело обстоит тогда, когда, глядя на карту, мы говорим, что Австралия меньше Африки. В этот момент мы представляем себе размеры этих частей мира при помощи определенных содержаний, которые относительно неадекватны предметам представления. Следует отметить, что та часть представляющего содержания относительно неадекватного представления, которая состоит из элементов, имеющих эквиваленты в предмете, является постоянно квазиадекватной, а не адекватной. Однако совершенно не важен вопрос, является содержание абсолютно или относительно неадекватное своему "более отдаленному" предмету адекватно или квазиадекватно своему "более близкому" предмету, т.е. является ли, например, отдельный треугольник или выражение "треугольник" чем-то данным в наблюдаемом или же вторичном воображении. Абсолютно неадекватно мы представляем себе предметы тогда, когда представляющее содержание составлено из услышанных или прочитанных выражений. Исключение составляют ономатопеические выражения, например, "шуметь", "гудеть" и т.п. Абстрагируясь от них, можно утверждать, что при [использовании] абсолютно неадекватных представлений мы устремлены посредством представляющего содержания не к предмету, адекватным или квазиадекватным содержанием которого оно является, но к иному предмету, для которого это содержание абсолютно неадекватно.

§ 53. Резюмируя сделанные выводы, можно утверждать, что мы получили следующую классификацию представлений.

 

Таким образом, мы получили классификацию представлений, в которой были учтены также имагинативные воображения.^[44] (Там, где "адекватный" и "неадекватный" фигурируют вне конкретных определений, речь идет о их значении в узком смысле, т.е. об адекватных resp. неадекватных представлениях, не являющихся квазиадекватными resp. квазинеадекватными).

§ 54. Следовало бы также спросить, могут ли предметы представлений одного вида быть также предметами представлений иного вида. Это несомненно. Итак, физические предметы, например, дом могут быть в равной мере предметами представлений Ib, IIa, IIb, IVa, IVb, вспомогательные же понятия естественных наук, такие как атом, молекула — IVa, IVb. Однако есть и такие предметы, например, категории следствия, ценности, субстанции, которые могут быть только предметами абсолютно неадекватных представлений. Я предполагаю, что здесь существуют определенные законы, благодаря которым можно было бы создать иерархию предметов, начавши с тех, которые могли бы быть только предметами абсолютно неадекватных представлений. Так, например, можно утверждать, что реальные предметы могут быть предметами адекватных представлений, квазиадекватных и квазинеадекватных, фиктивные же предметы — предметами квазиадекватных и квазинеадекватных^[45], предметы общие, отрицательные [negatywne], противоречивые, а также великое множество таких предметов как консерватория, культура, наука, религия, месяц, изменение, новость, одиночество и т.п.^[46] могут быть исключительно предметами квазинеадекватных представлений. В первой группе (реальных предметов) существуют такие предметы, которые могут быть только предметами относительно адекватных представлений и никогда предметами абсолютно адекватных представлений, например, глыбы. Предметы третьей группы делятся на такие, которые могут быть предметами относительных и абсолютных квазинеадекватных представлений, и на такие, которые могут быть исключительно предметами абсолютно квазинеадекватных представлений. Этот вопрос следовало бы систематически разработать.^[47]

§ 55. Если речь идет об отношении этой классификации представлений к делению представлений на воображения и понятия, то отношение это можно охарактеризовать следующим образом: Воображения — это относительно адекватные и квазиадекватные представления, а именно - наблюдаемые, репродуктивные, продуктивные и имагинативные. Понятиями же являются квазинеадекватные представления, а именно: относительно квазинеадекватные — схематическими понятиями, а абсолютно квазинеадекватные — символическими понятиями. На отличие этих двух видов понятий не обращается надлежащее внимание, что, возможно, является причиной трудностей определения понятия. Поэтому здесь я ввожу новый термин "схематическое представление", несмотря на то, что считаю необходимым это делать очень редко.

Таким образом, вне сферы воображений и понятий остались только абсолютно адекватные представления, являющиеся впечатлениями (в значении актов демонстрации, а следовательно относящиеся к виду представлений, но не в значении чувственного содержания). В нескольких словах я это бегло обосную. Различие между воображением и понятием в сущности заключено в различии взаимного отношения представляющего содержания и предмета в обоих представлениях этого вида, а следовательно в адекватности или неадекватности представляющего содержания по отношению к предмету. Для впечатлений, а следовательно для абсолютно адекватных представлений отсутствует различие между представляющим содержанием и предметом; "представляющее содержание" и предмет здесь идентичны. Поэтому представления я поделил бы на пассивно воспринимающие, акты сугубо чувствования или впечатления, и на активные акты, "интерпретирующие" представляющее содержание. Я скажу, что акт не только пассивно воспринимает, но деятельно "интерпретирует" представляющее содержание, точнее — создавая для него чувственные содержания, если в психическом содержании акта я наделяю интенциональный предмет большим числом свойств или иными, чем к этому обязывает представляющее содержание.

§ 56. И еще одно замечание в связи с этими выводами. Все психические акты, как это справедливо утверждает Брентано, являются представлениями, или основываются на представлениях. Можно также согласится с принципом Аристотеля, что все представления являются наглядными представлениями или основанными на наглядных, если под наглядным представлением понимать представление совершенно наглядное, а следовательно абсолютно адекватное, т.е. впечатление, поскольку все прочие представления обладают представляющим содержанием, составленным из чувственного содержания, формируемого исключительно посредством воспринимаемых ощущений.^[48] Однако принцип Аристотеля может быть не верным, если под наглядным представлением мы будем понимать воображение в выше очерченном смысле. Ведь понятия, как кажется, иногда требуют в качестве психологического основания только восприятия чувств, а не интерпретируемых воображений.

Поэтому из принципа Брентано и Аристотеля можно сделать вывод, что каждый психический акт является чувством, или же непосредственно или опосредованно основанном на чувстве. Однако это не сенсуалистическая позиция, хотя бы уже с учетом того, что она признает также интроспективные чувства.

Наши рассуждения подошли к концу. С учетом того, что проходили они по новой для дескриптивной психологии территории, весьма правдоподобно, что в отдельных вопросах, как и в отношении главных тезисов будет необходима модификация по существу, или по крайней мере, уточнение высказанных в этой работе утверждений. Поэтому целью сделанных в ней выводов не является убеждение читателя, но стремление вызвать заинтересованность затронутыми проблемами.^[49]

Перевод с польского Бориса Домбровского.

---

^[1] Я не противопоставляю дескриптивной психологии экспериментальную - впрочем, в согласии с интенциями выдающихся психологов-экспериментаторов, например, Кёлера, Вертхаймера и прочих. Описание и эксперимент являются двумя методами одной и той же дисциплины. Это не исключает того, что среди предметов психологических исследований существуют области, доступные или же только описательному методу, или же только экспериментальному. Однако, возможно, что в преобладающей части описание и эксперимент являются двумя фазами психологических исследований. Иногда эксперимент верифицирует результаты дескриптивной психологии, однако обычно [в нем] исследуют специфические вопросы, опираясь на основные понятия, проанализированные и определенные в границах дескриптивной психологии. Такими основными понятиями - как верно утверждает Креутц ("Попытка определелния нескольких основных понятий психологии", Przeglad Filozoficzny, R.30, Z.IV.1927) - являются, например, понятия психического переживания, психического состояния, психического элемента, свойств психических явлений и т.д. "Ведь для научного описания каких-то явлений - пишет Креутц - необходим аппарат описательных понятий, точно определенных и хорошо приспособленных к свойствам исследуемых явлений". Образование одного из таких понятий, а именно понятия имагинативного представлелния и является задачей настоящей работы.

^[2] Содержание изложенных ниже выводов в главных чертах содержалось в двух докладах, прочитанных 15 мая 1925 г. и 21 мая 1926 г. в философском Конверсаториуме студенческой молодежи во Львове и в докладе, прочитанном на I Съезде студенческих философских кружков польских университетов в Варшаве в сентябре 1927 г. - Настоящая же работа появилась в философском семинаре Проф. Твардовского в 1926 г. Ценным замечаниям г. Проф. Твардовского, а также гг. Проф. Айдукевича, Доц. Ингардена и моих университетских коллег ниже изложенные выводы обязаны многими усовершенствованиями, за что я выражаю здесь глубокую благодарность.

^[3] Мы пользуемся здесь терминологией Гуссерля ("Logische Untersuchungen", I. Изд. 1900-1, III изд. 1921, т.II). Это же различие мы находим уже в работе Твардовского "Zur Lehre vom Inhalt und Gegenstand der Vorstellungen", 1894, а именно, в последующих параграфах этого произведения, а также в работе Мейнонга "Über Gegenstände höherer Ordnung", 1899, но названное иначе ("акт" и "содержание"). После 1900 г. это различение использовал целый ряд авторов, например, Виташек, Линке, Мессер и прочие.

^[4] Полемика Марти ("Untersuchungen zur Grundlegung etc.", 1908), а также его учеников, например, Кастиля ("Studien zur neueren Erkenntnistheorie", 1909) покоится на, вообще, неверном понимании выводов Твардовского. Сам же Марти вводит понятие содержания, аналогичное понятию содержания у Твардовского, хотя и названное иначе (I. c. str. 410 замеч.).

^[5] Несомненно качество и материя акта являются чем-то гипотетическим, опирающимся на непосредственных данных опыта и выведенным для их объяснения. Подобно наукам о внешнем мире, равно и в психологии, чистое описание недостаточно, разве что кто-то удовлетворится метафорами. Гипотетические факторы в дескриптивной психологии необходимы и весьма полезны. "Описание психических событий, невзирая на то, каким образом мы их выявляем, ни в коей мере не исчерпывает задач психологии и только в малой части удовлетворяет потребности синтетического представления фактов сознания. Ведь психология стремится дать отчет не только в том, как при помощи интроспекции представлены психические переживания, и поэтому не только стремится получить наиболее правильное их описание, но также обнаружить возникающую между ними связь и привести глубинные причины, благодаря которым в сознании появляются переживания и проявляется то или иное их развитие. Свою первую задачу психология выполняет при помощи описательных понятий, второе и третье - при помощи функциональных понятий" (Błachowski, "Nastawienia i spostrzeżenia", 1917, str.13). Такими функциональными понятиями являются понятия качества и материи акта, а поэтому относящиеся к ним выводы (напр. в § 19) будут обладать гипотетическим характером, в отличие от описательного характера преобладающей части дальнейших рассуждений.

^[6] Согласно Мейнонгу психическим содержанием обладают все психические акты ("Über emotionale Präsentation", 1917).

^[7] Чувства представления от чувств убеждения отличал Мейнонг. Это различие углубил Виташек (Meinong, "Psychologisch-ethische Untersuchungen zur Werttheorie", 1894; Witasek, "Grundzüge der allgemeinen Ästhetik", 1904). См. также Twardowski, "Rozprawy i artykuły filozoficzne", 1927. Str.411.

^[8] Cornelius, "Psychologie als Erfahrungswissenschaft" 1897; Stumpf , "Erscheinungen und psychische Funktionen", 1907, "Zur Einleitung der Wissenschaften", 1907; Lipps, "Inhalt und Gegenstand. Psychologie und Logil", 1905, "Leitfaden der Psychologie", II Aufl. 1906, "Bewusstsein und Gegenstande", 1907; Kreibig, "Die intellektuelen Funktionen" 1909; Witwicki, "Psychologia" I. 1925; Błachowski Op.cit., Husserl Op.cit.

^[9] Этими терминами пользуется Pfänder ("Logik", 1921) и Ingarden ("Essentiale Fragen", 1925), но не с теми значениями, о которых здесь идет речь.

^[10] См. Twardowski "Zur Lehre etc.", str.83, где это различие мы находим в зародыше, Husserl "Log. Unt." T.II. 1. Str.400.

^[11] Подробный анализ обсужденных выше понятий читатель найдет в моей работе "Husserlowska nauka o akcie, treści i przedmiocie przedstawienia", 1928, в частности, или в исторической части, отражающей взгляды среди прочих Гёфлера, Твардовского, Корнелиуса и Мейнонга, или в §§ 11, 13, 14, 18, 21, 22, 24 реферативной части, а также в соответствующих выводах критической части. Наряду с прореферированными к настоящему времени взглядами дальнейшие рассуждения иногда предполагают некоторые отличия в установках на окружающий нас мир. См. автореферат моего доклада "O niektórych nastawieniach na świat nas otaczający", прочитанного в Польском Философском Обществе ("Ruch filozoficzny", X, 7-10). В вопросе понятия наивной (экстраспекционной) установки см. также Błachowski "Nastawienia i spostrzeżenia", 1927.

^[12] При определенных значениях термина "понятие" это разделение ошибочно, поскольку видами представлений как элементарных психических актов могут быть только элементарные психические факты. Так, например, не являются "представлениями" в точном значении этого слова т.н. "четкие понятия", т.е. представления предметов при помощи дефиниции. Ведь представления являются элементарными интенциональными актами sui generis, тогда как четкие понятия являются комплексами представлений, предположений или же суждений.

^[13] Поскольку наши рассмотрения будут главным образом касаться представляющих содержаний (а не изображений) и интенциональных предметов, то их результаты будут в значительной мере независимы от того, стану ли я на позиции функциональной психологии, или же психологии явлений.

^[14] Линке ошибочно считает, что как реальные предметы, так и фиктивные могут быть наблюдаемы. (Имагинативные же предметы относят к разряду фиктивных предметов). Доказательством мне служит наблюдение фиктивных предметов на экране кино (ср. Die phaenomenale Sphäre und das reale Bewusstsein, 1912, str.10-12). Источник этого ошибочного взгляда заключен в смешении наблюдения представляющего содержания с имагинативным представлением имагинативного предмета. Это обвинение станет более ясным в течении последующих выводов.

^[15] Мое тело может не только "раздвоится", но также и "утроится" и т.д., например, в случае рассматривания собственной фотографии, когда я устремлен к имагинативному предмету. Ведь в это время следует отличать: а) мое тело в реальном пространстве, b) мое тело как имагинативный предмет, c) проектируемое мое тело; а) дано в наблюдении, b) в имагинативном представлении, c) вообще мне не дано и не может быть дано. Если бы я образовал его продуктивно в фантазии, дополняя имагинативный мир, то вынуждедн был бы вновь проектировать свое тело, оно [тогда] отступило бы как бы назад, а это четвертое тело d) уже не было бы дано; тогда c) стало бы предметом продуктивного представления, d) же выступило бы на месте с) и так до бесконечности.

^[16] Однако одним из временных отношений, присущих также имагинативным предметам, представленным статичными изображениями, является отношение одновременности. Так, например, на одной из картин Рубенса два охотника одновременно атакуют одного льва, разрывающего в это время другого охотника, стащенного с коня. — Кроме того, могут иметь также место отношения временного следования между различными картинами какого-то цикла, например, в триптихе.

^[17] Ср. Brentano "Versuch über die Erkenntnis", 1925, стр. 29 прим.

^[18] В вопросе о идеальных предметах, в частности общих, я занял позицию в докладах, названных "Попытка оценки феноменологии", произнесенных в Польском Философском Обществе во Львове 28 апреля и 5 мая 1928 г. См. реферат в "Ruchu Filozoficznym", T.XI.

^[19] В вопросе различения объемов идеальных предметов от свойств, присущих им qua идеальным предметам, см. Ingarden "Essentiale Fragen" (Jahrbuch f. Philosophie und phänom. Forschung, Òîì VII. 1925), Str. 51.

^[20] Именно утверждаемую квази-реальность определенно имеет в виду Гуссерль, когда пишет, что "Dieses abbildende Bildobjekt steht weder als seiend noch als nichtseiend, noch in irgendeiner sonstigen Setzungsmodalität vor uns; oder vielmehr, es ist bewusst als seiend, aber als gleichsam-seiend in der Neutralitätsmodifikation des Seins" ("Ideen zu einer reinen Phänomenologie und phänomenologischen Philosophie", 1913. Str. 226).Однако не ясно, является ли то, что Гуссерль называет "abbildendes Bildobjekt" идентично имагинативным предметам. Таковыми есть — "[die] in schwarzen Linien [erscheinenden] farblosen Figürchen "Ritter auf dem Pferde", "Tod" und "Teufel" гравюры Дюрера "Рыцарь, смерть и диявол"  (Op.cit,. Str. 226). Ведь имагинативные предметы в принципе не являются "abbildende Bildobjektе" воспроизведенных предметов. При рассматривании гравюры Дюрера — использованной впрочем Гуссерлем только как пример в иной связи — существенными являются символические представления (см. § 53, прим.), а не имагинативные. Кроме того, имагинативные предметы не являются "фигурками", т.е. их размер не зависит от размера воспроизводящих их пятен краски, и т.д. (ср. §§ 9-12). "Аbbildende Bildobjektе", возможно, являются скорее визуальными предметами ("Sehdinge") имагинативных предметов, о которых в этой работе, учитывая неясность понятия "Sehding", я не говорил. Отсутствие в работах Гуссерля анализа, посвященного "Bildewusstsein" не позволяет окончательно разрешить вопросов, затронутых в этом примечании.

^[21] В определенной степени можно говорить об отношениях причинности, но уже обычно выводимых применительно к имагинативным предметам, явленным в статичных изображениях. Так, глядя, например, на картину, представляющую Александра Великого на ложе смерти, мы догадываемся о причинах печали и горя его окружения. Опять же, по другому обстоит дело, например, в триптихе, где каждое изображение представляет иную фазу некоторого события.

^[22] Возможно следующая аналогия — хотя весьма отдаленная — будет способствовать пониманию этого положения дел. Когда в кино судят о том, что на экране преобладают те или иные цвета, то эти суждения в конечном счете относятся к некоторым реальным свойствам кинопленки, а не экрана, который всегда одинаково окрашен. Различие и смена фантомов, покрывающих экран, имеет ведь свой источник в свойствах (невидимых зрителем) кинопленки, через которую на экран падают лучи света. Описывая имагинативный предмет, мы в конечном счете описываем интенцию имагинативного акта, обусловленную, по-видимому, своей материей, подобно тому, как лучи света, падающие на экран, пронизывают кинопленку. Однако при  наделении предмета свойствами, материя акта не является — как покажут выводы следующего раздела — суверенной, но зависит от представляющего содержания.

^[23] Однако обычно они не являются элементами этой части окружающего нас мира, в котором мы актуально находимся. Это равно касается как пространства, так и времени. Если они являются ими, когда, например, я смотрю в зеркало, то они не находятся в том месте, где воспроизводимые предметы, на которые я смотрю.

^[24] Что до содержания "чувственных" вторичных воображений, то сомнительно, находятся ли они в том же пространстве, что и мы. Не являются они также quasi-пространственными, как имагинативные предметы, представленные нам посредством чувственных содержаний, находящихся в том же пространстве, в котором находятся все предметы наших наблюдений. Но несомненно одно, что они находятся в том же самом времени, что мы. Этим вопросом занимался Igel: "O przedmiotach zastępczych", 1930 ("Przegląd Filozoficzny", Rocznik XXXI).

^[25] Ими являются всегда впечатления, однако обычно впечатления и основывающиеся на них наблюдаемые воображения. В вопросе различения впечатлений от воображений см. §§ 55,56.

^[26] В естественной установке этот комплекс чувственных содержаний воплощен и проинтерпретирован как изображение наблюдаемого воспроизводящего предмета, причем как адекватное изображение. Выполняя же роль изображения имагинативного, resp. воспроизведенного предмета он является квазиадекватным изображением. (см. §§ 49 и след.).

^* Популярный артист сцены и кинематографа в довоенной Польше. (перев.)

^[27] Иллюзия отсутствует также и в тех случаях, когда имеют место имагинативные представления, т.е. тогда, когда я смотрю в зеркало и т.д.

^[28] Имагинативные представления в узком смысле не подталкивают нас к активным действиям и не служат психологической основой принятия решений. Имагинативные же представления воспроизведенных предметов выполняют эту функцию лишь изредко, в исключительных ситуациях. Так например, когда я вижу в зеркале, что кто-то вошел в комнату - я обращаюсь к нему.

^[29] Дескрипция имагинативных представлений не является описанием потока переживаний театрального зрителя, но она описывает только некоторые существенные элементы, входящие в состав этого потока.

^[30] При [появлении] имагинативных представлений возможен целый ряд разнообразных иллюзий. Так, например, я могу воспринимать нарисованный предмет как скульптурный и т.п.

^[31] См., например, Мейнонга "Über Annahmen", II Aufl. S.159.

^[32] Cp. "Grundzuge der allgemeinen Ästhetik", 1904. S. 247, 252 и след.

^* Польский художник.

^* Характеристика терминов понятиями "детерминирующее" и "модифицирующее" происходит от Ф.Брентано. Развивалась К.Твардовским.

^[33] Это утверждение касается также, а может быть прежде всего, имагинативных представлений, направленных на имагинативные предметы. Поэтому не прав Гуссерль, когда утверждает, что "Diesen [den abbildenden Bildobjekten] sind wir in der ästhetischen Betrachtung nicht als Objekten zugewendet; zugewendet sind wir den "im Bilde" dargestellten, genauer den "abgebildeten" Realitäten, dem Ritter aus Fleisch und Blut usw." (Ideen zu einer reinen Phänomenologie und phänomenologischen Philosophie". Однако, возможно, что под abbildende Bildobjekte Гуссерль понимает не то, что я называю имагинативным предметом (См. прим. 21).

^[34] По вопросу терминологии, которой я пользуюсь ("doznawanie uczuc" - [чувствование]) см. работу Игеля (Igla) "Stosunek uczuć do przedstawień". Przegląd Filozoficzny, rocznik XXII (1919).

^[35] Термин "предметная структура" ввел Р.Ингарден.

^[36] По этому вопросу с Гуссерлем полемизировал среди прочих Краус во Введении к II изданию "Psychologie als Erfahrungswissenschaft" Брентано, и другие, не осознавая однако источника взгляда Гуссерля.

^[37] Наряду с этим делением имагинативных представлений, учетывающем их интенциональный предмет, можно было бы провести также и другое деление. Некоторые основания для деления предоставляют приведенные выше рассуждения. Так, можно различать имагинативные представления статичного и динамичного, фантомного и не фантомного видов и пр.

^[38] Понятие наглядности требует анализа, который я намерен представить в отдельной работе, названной "О наглядности как свойстве некоторых представлений". В этой связи можно будет подробно обосновать [взгляд], что имагинативные представления являются наглядными преставлениями (воображениями).

^[39] Это относится не только к имагинативным воображениям имагинативных предметов. В наблюдениях наблюдаемые воображения играют роль психологического основания предложений наблюдения, но одновременно являются своеобразной их "мотивацией" — "обоснованием". Этот существенный момент отсутствует в тех случаях, когда мы высказываемся о существовании воспроизведенных предметов, ведь мы не упоминаем его "на основании" имагинативного воображения, но на основании знаний, почерпнутых из других источников.

^[40] Конечно, имагинативные воображения не являются также и впечатлениями (которые я отличаю от воображений и понятий), поскольку они не являются абсолютно адекватными представлениями (См. дальнейшие выводы).

^[41] Приведенные ниже замечания возникли под влиянием лекций Проф. Айдукевича, названных "Логика" и читанных в 1924/5 акад. году во Львове.

^[42] Предостережение "почти каждому" необходимо в виду таких элементов представляющего содержания, которые ему соответствуют как представляющему содержанию и которым по своей природе в интенциональном предмете не может ничто соответствовать. Предостережение "почти каждому" (см. § 52) необходимо с учетом общих свойств представляющего содержания и интенционального предмета как предметов (в самом широком значении этого слова). Определения отдельных груп представлений не теряют в точности из-за этих предостережений, поскольку после проведения соответствующего анализа можно было бы назвать все особенности, из-за которых эти предостережения необходимы.

^[43] Очевидно, что здесь речь идет исключительно о психологическом описании, эпистемологические же вопросы, касающиеся описанных здесь состояний вещи, нас не интересуют. Это описание, что я попробую детально показать в работе, посвященной понятию наглядности воображений, еще требует ряда тонких различий, относящихся к наблюдаемым и вторичным воображениям, что вывело бы нас за пределы настоящей работы. Здесь я только отмечу, что хотя представляющее содержание (выполняющее в воображениях роль изображения) как наблюдаемых воображений так и вторичных только видимо идентично с частью или же стороной предмета, но однако по разным причинам. Как следствие этого факта "развенчание" претензии наблюдаемого изображения быть самим предметом, требует трудных эпистемологических рефлексий и радикального изменения наивного отношения [к предмету], тогда как развенчивание этой претензии по отношению ко вторичным образам является легким и часто его совершает каждый вторично воображающий. "[...] в случае, например, воспроизводящих воображений отличие содержания от предмета более бросается в глаза, чем в случае наблюдаемых воображений" (Błachowsk op.cit., str.81). Подобным же образом дело обстоит с имагинативными воображениями, в которых в каждый момент я могу изменить отношение [к предмету] и представляющее содержание использовать как изображение соответствующего, т.е. воспроизводящего предмета, причем его не идентичность с имагинативным resp. воспроизведенным предметом осознается сразу. Но даже и без смены установки, - что было показано - мы не подвержены иллюзии.

^[44] Более поздние исследования не наглядных представлений вызвали во мне убеждение, что среди абсолютно неадекватных представлений, названных здесь "символическими", следует различать две группы, а именно — символические представления (например, смерти при помощи скелета) и знаковые (например, Бога при помощи выражения "Бог"). См. авторефераты докладов "К вопросу о психологии схематических и символических представлений", прочитанных в Польском Философском Обществе ("Ruch Filozoficzny", T.XI). Однако эти различия проведены не на основании отношения представляющего содержания к предмету, которое согласно с приведенной выше классификацией у обоих видов аналогичное (в частности, абсолютно неадекватное), но с учетом различия в отношении символизирующего resp. обозначающего предмета к символизируемому resp. обозначеному. К различению имагинативных, схематических, символических и сигникативных представлений меня склонили также исследования, затрагивающие психологическую репрезентацию и представленные в докладе "О видах психологической репрезентации", прочитанном в Польском Философском Обществе (см. автореферат в "Ruch Filozoficzny", T.XII).

^[45] Фиктивные предметы можно определить как предметы, способные быть исключительно предметами квазиадекватных представлений и квазинеадекватных.

^[46] О всех этих предметах я говорю как об интенциональных эквивалентах представлений, не признавая за ними в соответствии с реизмом, провозглашаемом Котарбинским, существования.

^[47] В выше упомянутых докладах я старался обосновать, что с учетом большей или меньшей наглядности представления можно упорядочить следующим образом: 1) впечатления, 2) наблюдаемые воображения, 3) воспроизводящие воображения, 4) производящие воображения, 5) имагинативные воображения, 6) схематические представления, 7) символические представления и 8) сигнитивные представления. Предемет, способный быть интенциональным предметом какого-либо из видов представлений, может быть интенциональным предметом всех прочих, последующих в приводимом выше ряду.

^[48] Сделанные выше выводы верны только при том условии, что вообще не существует случаев ненаглядного представления, что некоторые отрицают.

^[49] Как кажется, к частично похожим результатам пришел эстет Юлиус Пап, книгу которого "Kunst und Illusion" (Лейпциг, 1914) я получил после передачи настоящей работы в печать. Результат своих исследований Пап резюмирует следующим образом: Meine haupsachlichen Aufstellungen sind die folgenden: die polare Gegensatzlichkeit der normalen und der ekstatischen Kunst-Illusion; der reine Formcharakter der ersten, ihre relative Erlebnisfrische; ihre Verwandtschaft mit bestimmten naturlichen Tatsachen; die streng zu verstehende Mittelstellung der normalen Illusion zwischen aktueller und vorstellungsmassiger Funktion, zwischen Fantasie und wirklichen Leben; die biologische Mittlerrolle der Kunst. Die ekstatische Illusion erklare ich als formal abstraktere Kategorie, in der alle Unterschiede von Sinnlich und Unsinnlich, Echt oder Unecht aufgehoben erscheinen; ihre objektive Entsprechung finde ich in der die Natur aprioristisch umbildenden Darstellungsweise, im Stil. Absolute Neuheit nehme ich fur keines dieser Ergebnisse in Anspruch".(S.161/2). У меня создалось впечатление, что то, что Пап называет "normale Kunst-Illusion" частично схоже с тем, что я называл "имагинативным представлением". К этому меня склоняет то обстоятельство, что этот автор считает, что здесь мы имеем дело со своеобразным видом воображений, являющихся чем-то средним между наблюдением и вторичным воображением (S.12). Кроме того, общих [для обеих робот] мест мало (ср., например, стр.22, 27, 35), поскольку понятийный материал, при помощи которого я описал и определил имагинативные представления, не знаком Папу. Отсутствует у Папа также выделение двух отношений к предмету, а тем самым двух видов имагинативных представлений. О "normale Kunst-Illusion" Пап говорит вначале только по отношению к рассматриванию цветовых, натуралистических изображений, а тем самым в менее широкой области, нежели я это делал по отношению к имагинативным представлениям. Он не считает, что она [Kunst-Illusion] появилась бы в чистой форме в театре и т.п. (см. стр.89-90). Сильно расходится с основными интенциями настоящей работы утверждение Папа, что аналоги т.н. "normale Kunst-Illusion" существуют также, например, при представлениях предметов, видимых с большого расстояния, в тумане или мгле, скрытых за полупрозрачными ширмами, при представлениях близоруких людей и т.п., а также отрицание того, будто бы такие аналоги имели место при разглядывании незамутненного зеркала (стр.57 и пр.). В конечном счете, аналоги этой "normale Kunst-Illusion" Пап находит вне области воображений, среди прочих психических действий в сфере искусства или же вне его (стр.90 и след., 104 и след.).

---

[ предыдущая статья ] [ содержание ] [ следующая статья ]