Алексей Плуцер-Сарно / словари иконописных терминов конца ХХ века

1. “Первый полный и новейший…”

Все выходящие ныне популярные словари, как правило, аннотируются как самые “первые” в данной области лексикографии, “полные” и “новейшие”. Два последних словаря терминов русской иконописи — не исключение. Оба они — “первые”. Подобная традиция не нова. Если мы обратимся к массовой литературе прошлого столетия, то обнаружим, что все публикуемые сборники вне зависимости от жанровой природы сопровождаются прямо в заглавиях указаниями на “новизну”, “полноту” и “первичность”. Слова “новейший”, “новый”, “первый”, “полный” и тому подобные — обязательный компонент любой книжной рекламы последних столетий^[1]. Современные массовые издания следуют той же самой традиции. Иконописный словарь В. В. Филатова также как и словарь “Терминология русской иконописи” Н. И. Замятиной аннотируются как первые словари такого рода. Между тем русская традиция составления всевозможных иконописных “указов”, содержащих специальную иконописную терминологию, имеет многовековую историю. Да и в ХХ веке выходило множество словарей иконописной терминологии. Так, например, словарь специальных терминов русской иконописи есть в книге “Икона”, изданной в Москве в 1993 году тиражом 50 тысяч экземпляров. Ничего “нового” “первого” и “полного” в указанных словарях нет. Все работы авторов конца нынешнего столетия провозглашаются “первыми и новейшими” исключительно из рекламных соображений.

2. Под руководством Н. И. Толстого

Издательство Школа “Языки русской культуры” (каталог в Интернете: htpp// postman. ru/~lrc-mik), при поддержке РГНФ выпустило словарь Н. А. Замятиной “Терминология русской иконописи”^[2], сделанный под научным руководством Н. И. Толстого. Словарь предварен портретом академика, сфотографировавшегося вместе с Н. А. Замятиной, и отдельным фотопортретом автора словаря. Имя лучшего издательства, известного фонда и имя Н. И. Толстого как руководителя проекта придают этой работе исключительно высокий статус.

Выпуская “исследование терминов русской иконописи”, Н. А. Замятина поставила перед собой цель — “способствовать возрождению традиций русского иконописания” (Введение, с. 9). В словаре предполагалось дать “названия иконной доски и ее частей”, “названия иконного изображения”, “названия инструментов”, “названия материалов, в том числе красок”, “названия технических приемов”, “наименования лиц, участвующих в создании иконы”, “наименования помещений для работы иконописцев” и “названия жанров сочинений по технике иконописи” (Введение, с.13).

Действительно, Н. А. Замятина проделала определенную работу с источниками и собрала оговоренные во введении материалы в словарь. Однако, разрушая собственные принципы построения словаря, Н. А. Замятина включила в него значительное количество общеизвестных, общеупотребительных слов, не имеющие ни малейшего отношения к иконописной терминологии. Так, например, слово добрый в значении “хорошего качества” не относится к “специальной лексике русских иконописцев” (Введение, с. 9). Оно есть во множестве словарей русского языка и в частности в Словаре древнерусского языка (XI-XIV вв.): “добрый… 6. Отличный по качеству, по достоинствам; доброкачественный, добротный…” (Т. 3. М., 1990. С. 20). Неужели автор всерьез полагает, что все приводимые им общеупотребительные глаголы являются специальными терминами: “починить” в значении “восстановить повреждения”, “составить” — в значении “приготовить из нескольких компонентов”, “ставити” — в значении “делать, приготовлять”, “творить” — в значении “приготовлять, делать”, “трескать” — в значении “трескаться” и т. п. Необходимо оговаривать, насколько общеупотребительные прилагательные, используемые иконописцами, являются терминами (“тертый” — “превращенный в порошок”). Сами названия текстов иконописных “наставлений” не обязательно относятся к профессионализмам: “указ” — “наставление”, “уставъ” — “наставление” и др. Количество слов, не имеющих ни малейшего отношения к специальной терминологии, в данном словаре огромно. Какое отношение к специальной терминологии иконописи имеют названия частей человеческого тела: “власы” — “изображение волос”, “кудри” — “изображение кудрявых волос”, “лицо” — “лик, изображение лица фигуры на иконе”? Но если так, то тогда нужно включить в словарь и руки, и ноги, и вообще, все предметы, изображаемые на иконе! Почему из приводимой в самом словаре цитаты: “А бЬлилами оживать в лобкЬ и на переносьЬ, посредь носка и на концЬ, возле глаз и над устнемь и у губки и бородку (а щечку) а шейку подживи о краю купровъ подрумянки…” “лобок” и “переносье” введены в словарь, а “носок”, “глаз”, “бородка”, “уста”, “губка”, “щечка” и “шейка” отвергнуты. Чем же “бородка” святого хуже его “кудрей”? Совершенно непонятно, зачем вводить в словарь общеупотребительные относительные прилагательные, образованные от названий стран и городов, сопровождая к тому же их неточными определениями: “аглинский” — “сделанный в Англии или привезенный оттуда”, “неаполитанский” — “из г. Неаполя”, “кашинский” — “из г. Кашина”, “ржевский” — “из г. Ржева, сделанный там или привезенный оттуда”, “коломенский” — “из г. Коломны”, “турский” — “турецкий, сделанный в Турции или привезенный оттуда”, “венской” — “из г. Вены”, “грецкий” — “греческий, т.е. сделанный в Греции или привезенный оттуда”? К тому же значения этих относительных прилагательных определены не вполне корректно. В самом деле, ведь “венский” — это не обязательно “из г. Вены”. “Венский” может быть сделан по венскому рецепту, может быть чем-либо сходен с “венским”, может быть сделан у нас мастером, выдающим себя за австрийца и т. п. То есть “венский” — это, попросту говоря, “имеющий отношение к Вене”. Все эти “отношения с Веной” перечислять нет необходимости, поскольку их количество может быть бесконечным. Не говоря уж о том, что краски производились в сотнях странах мира, в тысячах европейских городов и во всех крупнейших городах России. Зачем же их перечислять? Н. А. Замятина предлагает специалистам работу, в которой объясняет, что “русский” — это “сделанный в России, отечественный”. Неужели автор полагает, что слово “русский” является специальным иконописным термином? Конечно, идя по этому пути можно сделать словарь объемным, но это не будет словарь терминов иконописи.

Листая словарь, читатель постепенно перестает понимать, какие слова попали в словарь случайно, а какие — нет. Так, например, непонятно какое отношение к иконописи имеет косметика: “румянецъ, м. 1. Косметические румяна из свинца”? И неужели простая столярная “доска” является иконописным термином: “доска (дска), ж. 1. Доска столярная”? Как следствие подобного неупорядоченного подхода границы словаря расплываются, и он утрачивает свои лексикографические очертания.

Слабое место словаря — семантические дефиниции, толкования значений слов. В разделе “Принципы построения словаря” автор обещает давать “развернутое толкование с энциклопедическими (в том числе историко-культурологическими) комментариями...” (с. 15). Но, как это ни удивительно, никаких культурологических и энциклопедических справок в словаре нет. Более того, во многих случаях вообще отсутствуют определения значений слов. Вместо них стоят иллюстрации, цитаты из источников. Так, значения слова “кремешок” определяются цитатами из статьи П. Нерадовского “Борис и Глеб” (Русская икона. Сб. 1. СПб., 1914. С. 71) и из сборника “Икона” (М., 1993. С. 238). При словах “нарастание”, “перевод” (II) вместо определения даны цитаты из известной статьи Б. А. Успенского “О семиотике иконы” (Символ. 1987. №18). Аналогично при посредстве цитаты и при отсутствии определения поданы слова “роскрышь” и “стенение”. Слово “всухую” сопровождается цитатой из книги Л. А. Дурново (Техника древнерусской живописи. Л., 1926. С. 13). Причем само слово “всухую” в поясняющей цитате отсутствует, что также является грубым нарушением элементарных норм лексикографирования материала. Интересно, что никаких подтверждений специального терминологического иконописного происхождения этих слов в статьях нет, хотя контексты взяты вовсе не из древнерусских источников.

В других случаях, наоборот, определения значений есть, а иллюстрации отсутствуют, как и вообще какая-либо другая информация об источнике происхождения лексемы. Так подано в словаре слово “прорись” в первом его значении. В отдельных случаях отсутствует и определение и цитата. Остается только голая ссылка на источник: “санкирь в зелень, в красноту. Санкирь, названный по преобладающим тонам…” (с. 151).

Читатель начинает путешествие по абсурдному кругу некорректных определений, в котором ошибки нагромождаются и делают текст неудобочитаемым. Так, слово “расписывать” определено через слово “раскрашивать” (вместо “наносить краски на поверхность иконной доски”), слово же “раскрашивать”, “раскрасить” через “наложить краски” (что значит “наложить”? куда “наложить”?), “росписать” через “раскрасить”, а “росписывать” через “раскрашивать, рисовать”. Остается загадкой, определяется ли здесь один термин через другой, причем отсутствующий в словаре (“расписывать” через “раскрашивать”). Но ведь в словаре в качестве термина дано слово “раскрасить”. Если же слово “раскрашивать” это отсылка, то зачем добавлено слово “рисовать”? Читателю непонятно, почему вопреки “принципам построения словаря” несомненные варианты одного слова разрабатываются в разных местах (расписать и росписать), почему варианты, являющиеся безусловно полными синонимами, имеют разные определения значений и почему один термин определяется через другой, да еще и отсутствующий в словаре? Как видно, автор не занимался построением метаязыка определения значений.

Кульминационным в словаре стало определение ключевого слова “икона”. Оно дефинируется через слово “образ”. Но слово “образ” в русском языке имеет множество значений! Само же слово “образ” в другом месте словаря определяется через слово “икона”. Так семантический круг замыкается, а смысл самого словаря окончательно утрачивается.

Попытки дать энциклопедическую справку, как правило, оказываются, мягко говоря, неудачными: “кисть, ж. Кисть из волоса разных животных, конической формы, разных размеров, в пере”. Что значит “в пере”? Конечно, не “кисть… в пере”, а “шерсть животного, вставленная в окончание полой трубочки птичьего пера”. И вообще, слово “кисть” нельзя определять через слово “кисть”. Не говоря уж о том, что для изготовления кистей используются “волосы” не “разных животных”, а вполне конкретных, например, белки, колонка или куницы, что используется не простой “волос”, а обезжиренный и т. д. Неужели это и есть “развернутое толкование с энциклопедической справкой и культурологическим комментарием”? Не лучше определение: “рисовать кистью краской”! В других случаях автор обходится одним единственным словом: “фарба” — “1. Краска”, “2. Цвет”. Какой “цвет”, какая “краска”? Это что, тоже “развернутое толкование” с “энциклопедической справкой” и “культурологическим комментарием”? Определение значения — важнейшая часть любого словаря, а не нечто второстепенное, без чего можно вообще обойтись.

Многие определения значений неверны и не соответствуют приведенным цитатам. Так значение слова “приплотить” определяется через “придвинуть”, но иллюстрация говорит нам о несколько ином значении: “А в столпцах и в кровлях кропление и д<ви>жки а уши к лицу не приплочены вохрою…” Даже в определение слова “серебро” вкралась грубая ошибка. Конечно, имеется в виду не “драгоценный металл”, а (как явствует из нижеследующей цитаты) краска, приготовленная с добавлением этого драгоценного металла: “Со ставъ, какъ серебро подъ золото подвести. Высеребря икону и какъ под олифу вземъ шафрану и розмочивъ вь яицЬ в желтку розбитомъ, которои кладутъ в краску. I какъ вымокнетъ, и утереть на камнЬ… И тЬмъ по серебру прикрыть кистью”.

В лексикографии не принято определять значения слов через однокоренные синонимы, словообразовательные дериваты. Н. А. Замятина определяет “погладить” через “разгладить”, “подкладывати” через “класть”, “прикрыть” через “покрыть”, “цветить” через “подцвечивать”. В какой-то момент слова начинают определяться буквально через самих себя: “утонуть” — “…утонуть в свежем… подпусте…”, “циркуль” — “деревянный циркуль…”, “краска” — это “состав для окрашивания, краска”, “золото” — “драгоценный желтый металл, золото…”, клей — “клеящий состав, клей”, “лазоревый” — “цвета лазори”, “светлый”, “ — “…светлый по тону”, а “ореховая краска” — “краска цветом под орех”! Подобные тавтологические определения недопустимы даже в студенческой работе. Да и что за цвет такой — “под орех”? Существует до 40 видов семейства ореховых, и плоды их бывают оттенков всех цветов радуги. Такое определение ненаучно.

Обещая определять в словаре только названия красок, автор как бы забывает об этом и начинает определять названия цветов: “багровый… Темно-красный”, “голубой… Светло-синий”, “вишневый… Цвета вишни”. “Вишня” — это дерево, разные части которого имеют разный цвет. Если автор имеет в виду плоды данного дерева, то они тоже в разное время года колеблются в цвете от светло-зеленого до черного. Видимо автор имел в виду “цвет спелого плода вишни”. Но даже и такое определение нельзя было бы признать корректным. Конечно, названия цветов тесно связаны с названиями красок. Но тогда нужно определять не современные названия цветов, а попытаться реконструировать древнерусские представления о том или ином цвете. Ведь представления о цвете менялись! Точные формулы, эксплицирующие старинные представления о том или ином цвете в их сопоставлении с современными понятиями цвета могли бы заинтересовать не только искусствоведов, но и ученых многих других специальностей. В данных же автором определениях цветов нарушены даже элементарные правила описания семантики, что лишает этот интересный материал всякого смысла. В словаре Н. А. Замятиной “желтый” — “желтого цвета”, а “зеленый” — “цвета зелени”. К сожалению, “зелень” слово многозначное. Ситуация окончательно запутывается из-за присутствия в словаре слова “зелень”, обозначенного как “русское название краски берггринъ”. “Берггринъ” же определяется как “краска… насыщенного зеленого цвета”. Совершенно очевидно, что все эти словарные статьи полностью разрушают оговоренные самим автором принципы подачи материала и отбора лексики для словаря и делают почти невозможным работу с данным словарем как источником для научных разысканий. С трудом верится в то, что общеупотребительные предлоги являются специальными терминами: “противъ” в значениях “столько же”, “по” и “противу” в значениях “такое же количество” и “на”? Почему значения одного и того же предлога определяются по-разному и варианты разрабатываются в разных местах как самостоятельные лексемы? Одинаковые значения должны определятся в словарях одинаково. Почему “разбелить” определяется как “сделать светлее по тону путем добавления белил”, а “разбелять” как “смешивать с белилами для придания более светлого тона”? Кстати, в предисловии оговорено, что “варианты термина” включаются внутрь словарной статьи (с. 14). В самом же словаре этот принцип нарушается сплошь и рядом: “ручникъ” — “камень по размеру руки; им на плите растирали краски”, “рушник” — “камень, которым трут краски на плите (или другом камне)”. Слова червецъ, чревецъ и чръвец разрабатываются в одной статье, а слова “червлень”, “червень”, “чръвень” и “чръвлЬнь” — в другой. Между тем слова “червецъ” и “червень” отличаются только на один звук, а некоторые слова, разрабатываемые в словаре в одном гнезде — на два, три, четыре и более звуков. Что понимает автор под вариантом, остается загадкой. Ввиду отсутствия такого определения, совершенно непонятно, в какой мере, например, оправданно рассмотрение слов опермент и аврипигмент как вариантов одного слова. Ведь второе слово отличается от первого на 6 букв (на 5 звуков). Совпадает только начальное слабо редуцированное [L] и последние 4 звука. Хочется также спросить, почему для обозначения варианта используются самые разные пометы (“см.”, “ср.” и другие), но только не традиционная и логичная помета “вар.”? К сожалению, не только понятие “варианта” не оговорено в словаре. В структуре словаря детально не оговорено ни одно фундаментальное лексикографическое понятие. Представление о том, что одинаковые (синонимичные) значения должны быть определены совершенно одинаковым образом, не нуждается в доказательстве. Почему же “разбелить” определяется как “сделать светлее по тону путем добавления белил”, а “разбелять” как “смешивать с белилами для придания более светлого тона”? Боюсь, что на эти вопросы ответа нет. (Заметим еще раз в скобках, что унификация синонимичных значений — лексикографическая необходимость.)

Думается, что многие недостатки этой работы — следствие отсутствия принципов построения словаря. Некоторые оговоренные во введении положения вызывают изумление. Почему “глаголы не имеют общей грамматической характеристики” (с. 15)? Чем же глаголы хуже других частей речи? Глагол нуждается как минимум в указании на спряжение путем подачи окончаний личных форм хотя бы в тех случаях, когда такая реконструкция возможна. Но, конечно, автор волен в выборе принципов структурирования собственного текста. Главное, чтобы сам словарь соответствовал своим собственным принципам. Но, к сожалению, в целом он им не соответствует.

Очень неуверенно проведены границы между значениями слов. Как следствие, понятие оттенка значения попросту не используется. Иногда в одном определении значения объединяется несколько разных: “родко, нареч. Редко; жидко; светло”. Также в одном фразеологизме могут объединяться два разных значения: “сандал синий, черный”. И тут же “сандал красный” дан как отдельная идиома. Оба определения значения слова “сурик” идентичны: “1. Искусственная красная с желтоватым оттенком краска…” и “2. Составная краска похожего цвета”. Подобные формулы должны как минимум рассматриваться в качестве оттенков одного значения, а для этого их определения должны быть уточнены. Что делает в разделе фразеологии идущий вслед за этим “сурик кашинский” — “сурик, приготовленный в г. Кашине” — неизвестно. Если так рассуждать, то раздел фразеологии к каждому названию красок можно расшить, включив туда упоминания всех городов России. Точно также два значения слова “умбра” отличаются друг от друга только тем, что в первом значении речь идет о привозной краске, а во втором — о краске отечественного изготовления. Вряд ли можно рассматривать их как два разных значения. Квазифразеологизм “умбра аглинская” — “привозная умбра” еще более запутывает дело. Как видим, автор не отделял фразеологию от устойчивых сочетаний. В самом деле, зачем выносить в раздел фразеологии сочетания слов, сохраняющих свои прямые значения: “зеленая краска” — “общее название красок зеленого цвета независимо от их составов и оттенков”; “синяя краска” — “общее название красок синего цвета”. Неужели автор всерьез полагает, что это перед ним фразеология: “краска белая, голубая, желтая, зеленая, красная, синяя, черная” (с. 85)? Точно также практически не отличаются определения семантики лексемы “сажа” и помещенных тут же в раздел фразеологии словосочетаний “сажа жженая” и “сажа копченая”: “…черный пигмент и краска из него”, “краска черного цвета, специальным образом приготовленная сажа” и “специальным образом приготовленная сажа”. Очевидно, что данные сочетания слов фразеологизмами не являются. В подаче фразеологии мы не обнаружили никакой системности. Так, например, иногда фразеология дается внутри словарных статей, а в словник выносится только лексика, а иногда идиомы выносятся в словник словаря: “синь крутик”, “лавзеръ фарба”.

Терминология, используемая автором, не всегда корректна. Не оговорено, что такое “семантически близкие… слова” (с. 17), что такое “правила распространения слов” в словарях (с. 14), что такое “испорченное слово” (см. помету “испорч.” в списке сокращений): сливотяръ, м. Испорч. от сливотерь”. По необъяснимой логике слова “сливотеръ” и “сливотерь” рассматриваются здесь же как “неиспорченные” варианты того же слова.

Ввиду наличия в России огромного количества заимствованных и иностранных “терминов иконописи”, засилья заморских иконописцев, совершенно очевидно, что автор должен был оговорить, что он понимает под “русским” термином. Отсутствие подобных элементарных концептуальных основ работы сильно снижает ее научную значимость. В самом деле, в иллюстрациях неоднократно указывается на иноязычность терминов: “… такими составы имянуются по латынЬ и по нЬмецки аврипигментумъ, по польски лецданка, а по руски желтая краска каменка”; “по руски желть, а по нЬмецки аврипигментъ…” (с.22); “Празелени нЬмецкiе бегрину 6 пудъ” (с. 31). Некорректно без всяких оговорок и комментариев вводить в словарь русских терминов слова аврипигментумъ, лецданка. Необходимо доказывать факт заимствования каждого иноязычного слова.

Что же касается источников словаря, то ни Дмитрий Ровинский, ни Федор Буслаев, ни Николай Костомаров, ни Павел Флоренский, ни Борис Успенский, ни Олег Трубачев не являются иконописцами. При использовании их трудов в качестве источников необходимо специально оговаривать принципы цитирования. В самом деле, когда П. Флоренский называет иконописца, делающего позолоту “позолотчиком”, то это еще не доказывает, что такой термин реально использовался и иконописцами прошлых столетий. Подобные вещи нуждаются в аргументации.

Круг источников, используемых автором несколько беден. Ряд общеизвестных источников вообще не задействован. Так, не использованы материалы древненовгородских грамот. В грамоте №500 упоминается “икона с гайтаном”, иконописи посвящена целиком грамота №549. Термин гайтан отсутствует в данном словаре. Можно добавить, что поиск указанных источников не составляет ни малейшего труда, поскольку А. А. Зализняком составлен “Словоуказатель” к текстам новгородских грамот. Чтобы найти там слово “икона” нужно только его открыть. Ссылки на соответствующие грамоты привели бы лексикографа к скудным, но необычайно ценным источникам XII века. Но если такого рода источники второстепенны, то отсутствие среди источников “Иконописного словаря”, вышедшего в Москве в 1996 году ничем нельзя оправдать. Десятки терминов иконописи (в том смысле, который вкладывает в это понятие Н. А. Замятина), имеющихся в словаре 1996 года отсутствуют в рассматриваемой работе, опубликованной в 1997 году: алавстр, альсекко, алюминий, асекко, голубь, грунт, грунтовщик и мн. др. Нет ни малейшего сомнения в том, что, например, “врезок” (“икона, у которой на новую доску смонтирована часть более древнего произведения живописи, искусно окруженная новым левкасом и живописью”) или “велум” (“ткань, переброшенная с одного архитектурного здания на другое или с одной колонны на другую”, “в иконографии условно обозначающая внутреннее помещение, в котором происходит изображаемое событие”) являются терминами иконописи. Большинство из этих терминов дожили до наших дней и известны любому искусствоведу.

С лексикографической точки зрения словарь Н. А. Замятиной сделан непрофессионально. Как могло получиться, чтобы подобная работа была сделана под руководством академика Н. И. Толстого, чтобы ее публикация осуществилась при финансовой поддержке крупнейшего научного государственного фонда и чтобы она была издана в одном из лучших российских издательств? И в чем же заключалось научное руководство, если в этом словаре не соблюдены элементарные принципы научной работы? Вряд ли можно утверждать однозначно, что автору удалось “возродить древнюю терминологическую систему русских иконописцев” (Введение, с. 9). Сбор материала был произведен, но никакого “исследования терминов русской иконописи” Н. А. Замятина не произвела. “Термины” опубликованы, но они остались непонятыми, необъясненными. Вряд ли можно утверждать, что автору удалось “способствовать возрождению традиций русского иконописания” (Введение, с. 9). Как минимум, словарь нуждается в серьезной доработке. Нельзя считать этот словарь “первым опытом строго научного лексикографического описания специальной лексики…” До него вышло множество словарей такого рода, последний из которых — словарь В.В. Филатова. Опыт Н. А. Замятиной далеко не первый, мягко говоря, не вполне научный и не соответствующий современным нормам лексикографирования материала. Для дальнейших лексикографических штудий автору необходимо ознакомиться с основами лексикографии, лексической семантики и в первую очередь с работами Ю. Д. Апресяна.

Но в то же время нужно признать, что Н. А. Замятина собрала небольшой, но интересный материал. А поскольку основа такого рода словарей — это как раз работа с источниками, то работа в целом может рассматриваться как “словарная”. Конечно, это не словарь, а материалы к словарю. Но в тексте книги автор так и озаглавила свою работу: “Материалы для словаря…” Это не снимает с автора ответственности, но делает любую критику этой работы менее острой. И если автор искренне думает, что “словарь — это дело жизни…” (Введение, с. 14), то будем надеяться, что в скором времени появится продуманное и подготовленное продолжение этой хорошей по замыслу работы.

3. Школьники, священники или плотники?

“Краткий иконописный иллюстрированный словарь” В. В. Филатова “охватывает около 500 лексических единиц” (От составителя, с. 3), то есть чуть меньше, чем “полный” словарь Н. А. Замятиной. Это популярная книга, представляющая собой неупорядоченные, но вполне достоверные и точные сведения из самых разных областей человеческого знания в той или иной степени связанных с церковным “бытом”: названия архитектурных элементов (солея — “возвышение пола… в основной части храма”), родовые наименования церковной утвари (сосуд священный — “предмет, употребляемый при православных священнодействиях”), общеживописных и искусствоведческих терминов (стаффаж — “сюжетно незначительные или мелкомасштабные изображения архитектурных сооружений”), предметов церковного обихода (сударь — “ткань для покрытия сосудов”), промышленные термины (страза — “сплав стекла, названный по имени его изобретателя, австрийского академика Иозефа Штасса в середине XVIII в.”), части одежды (тельник — “рубаха, короткий хитон воина”), плотницкого дела (тябло — “горизонтально расположенный брус”) и мн. др. Совершенно очевидно, что какие-либо принципы отбора лексики для словаря отсутствуют, также как отсутствует сама статья, посвященная описанию структуры словаря. Автор включал в книгу самые разные слова, косвенно связанные с иконописью. Так, в словаре есть статьи на слова “священник”, “ряса”, “рококо”, “реставрация”, “реконструкция” и т. д. Как следствие, время от времени попадающиеся в словаре собственно иконописные термины автору приходиться сопровождать пояснением: “термин русских иконописцев” (см., например, статьи на слова “подбивка”, “подокладница” и “подплавить” на с. 133-135).

Не разделяются в словаре термины иконописи, термины фресковой живописи и мозаики. Читатель вправе усомниться в принадлежности таких терминов как “плафон” (“живопись или декоративная роспись..., исполненная непосредственно на грунтованной поверхности потолочного перекрытия”) к собственно иконописной терминологии.

По утверждению автора, словарь ориентирован на учащихся по специальности, “которая называется иконоведение, и ориентирован, главным образом, на тех, кто практически работает с иконой — в первую очередь как начинающий иконописец или реставратор” (От составителя, с. 4). Но иконописны и реставраторы пользуются в работе специальной литературой, а не популярной. Для специалиста статьи этого словаря не содержат достаточной информации. Приведем пример словарной статьи: “Жухлость, ж. Помутнение, утрата блеска и яркости красочного слоя масляной живописи от черезмерного уменьшения количества связующего в составе красочного слоя”. Определение точное, но специалисту будет не совсем понятно, применим ли, например, термин “Жухлость” к темперной иконописи или только к масляной живописи, специалисты нуждаются в энциклопедических справках, где будет объяснено, сколько чего нужно, чтобы избежать этой самой “жухлости”.

Интересно, что книга издана издательством “Просвещение” тиражом 25 тысяч экземпляров. Неужели у нас в стране так много начинающих иконописцев? Именно потому, что словарь содержит минимум информации, можно предположить, что он предназначен в первую очередь массовому читателю, не имеющему ни малейшего представления ни об иконописи, ни о церковном быте в целом. Совершенно очевидно, что в качестве справочника для учащихся обычной средней школы эта работа вполне подходит, поскольку упрекнуть автора в недостаточном знании объекта нельзя, но ее прямое использование как словаря терминов иконописи, предназначенного специалистам, невозможно, поскольку объект ее описания остался неопределенным не только в “энциклопедическом” плане, но и в элементарном “толковом”. Если искусствоведческая квалификация автора безусловно высока, если знания В. В. Филатова в области иконописания безукоризненны, то его осведомленность в основах словарного дела, в сфере лексикографирования материала вызывают глубочайшие сомнения.

В словаре есть слова из речи и иконописцев, и искусствоведов, и священников, и архитекторов, и художников разных специальностей, и т. д. Но если сам автор ориентирует словарь “на тех, кто практически работает с иконой” (От составителя, с. 4), то возникает вопрос: что такое “работать с иконой”? Ведь с иконой имеет дело не только иконописец и реставратор, но и, в определенном смысле, и священник, и плотник, специализирующийся на иконных досках, и каждый верующий, зашедший в храм. Ни для одной из перечисленных групп читателей словарь не дает необходимой информации. Аудитория расширяется бесконечно, растет тираж, расползаются вширь границы словаря, который утрачивает свои очертания, перестает быть словарем и превращается в очередное популярное массовое чтиво.

4. Словарный бизнес

Терминология русской иконописи стала ходовым товаром. Это не удивительно. Торговля иконами в нашей стране выделилась в отдельный бизнес еще в 1910-х годах, когда произошел очередной всплеск интереса к русской старине, когда мир впервые увидел русские иконы без окладов. Икона давно уже стала ходовым товаром. Все православное нынче в моде, политики крестятся в храмах перед объективами кинокамер, видные государственные деятели зарабатывают себе электоральные очки, роняя скупые христианские слезы на алтарь русской веры. Понадобилось всего 80 лет, чтобы ходовым товаром стало абсолютно все, что имеет отношение к русской церкви, в том числе книги об иконописи, альбомы с репродукциями икон и, наконец, словари, эксплицирующие любую лексику, как-либо связанную с церковностью. Но что же такое “словарь терминов иконописи”, если терминов иконописи он почти не содержит или содержит не очень много? В чем смысл подобной квазинаучной работы? Кому она предназначена? Маловероятно, чтобы, скажем, книги элитарного русского издательства Школа “Языки русской культуры” покупал малообразованный читатель. Напротив, тиражи его невелики и читатель высокообразован. Но зачем образованный читатель скупает такие низкопробные издания? Совершенно непонятно, зачем такое блистательное издательство наряду с книгами лучших русских авторов, таких как В. Н. Топоров или А. М. Пятигорский, издает недоработанные дипломные проекты. И тут уже речь должна идти не о словарях иконописных терминов, а о русских словарях вообще. Ни для кого не секрет, что книжный рынок буквально наводнен лексикографической халтурой и плагиатом. Известные филологи, доктора наук, не брезгуют составлять всевозможные словарные “компили”, по сути, вооружившись плагиатом как основным приемом работы в области лексикографирования языкового материала. Уровень словарной продукции падает с каждым годом. В этом море халтуры морально и юридически добросовестные работы — единичны. На хорошем словаре не заработаешь ни денег, ни славы. Имена добросовестных лексикографов просто можно вывешивать на доску почета. Здесь они не займут много места^[3].

^[1] Вот для примера несколько названий массовых песенников: Новейший полный песенник. СПб., 1900. Изд. А. Я. (Е 93/407); Новейший полный русский песенник. <…>. Ч. 1-4. М., 1854; Новейший полный русский песенник с любимыми русскими и цыганскими песнями, исполняемыми хорами песенников <…>. Кольцова, Ив. Молчанова <…>. М., 1873. (К 24/180); Новый полный песенник. Сборник избранных песен русских, малороссийских, цыганских, жидовских и татарских романсов <…>. Собрал любитель. М., 1874. Изд 2-е; Новый полный песенник. Сборник избранных песен русских, малороссийских, цыганских, жидовских и татарских романсов <…>. Собрал любитель. М., 1869. <1-е изд.> МК; Новый полный песенник. Сборник избранных песен <…>, арий и куплетов Некрасова, Беранже, Пушкина <…>. Собиратель. М., 1869. МК. То же. Изд. 2-е доп. М., 1874. МК; Новый полный песенник. Собрание лучших песен русских (святочных, хороводных, подблюдных <…>) цыганских, малороссийских романсов, любовных стихотворений и куплетов… Сост. Из соч. известных русских пис.: Пушкин, Лермонтов, Некрасов <…>. (D 8/147). М., 1874; Новый полный русский песенник, содержащий в себе 3000 куплетов песен народных русских, хороводных, подблюдных <…> и солдатских. Собран. И. Кассировым. М., Морозов, 1882. (Т 26/426); Новый полный песенник. В 7-и 4. М., 1876. (Е 45/364). То же. Изд. 1874. (D 8/174). То же. Собрал любитель. М., 1874. (С 15/68). То же. Собрал любитель. М., 1869. (R 5/237). То же. М., 1868. (Е 66/100); Новейший полный русский песенник, собранный из народных русских песен и из сочинений известных русских писателей <…>. М., 1854. (W 529/189). МК.

^[2] Серия: Язык. Семиотика. Культура. М., 1997. 272 с.

^[3] Среди последних словарей выделяется блистательная работа — очередной том “Этимологического словаря тюркских языков”. Эта работа, осуществляемая Э. В. Севортяном, Л. С. Левитской, В. И. Рассадиным, А. В. Дыбо и другими замечательными специалистами, представляет большой интерес для специалистов и украсит любую библиотеку. Будем ждать ее продолжения. Безукоризненный проект “Объяснительного словаря синонимов русского языка” осуществляется Ю. Д. Апресяном, О. Ю. Богуславской, И.Б. Левонтиной, Е. В. Урысон, М. Я. Гловинской и Т. В. Крыловой. Это просто настольная книга любого филолога. Интереснейшую работу проделал А. Е. Аникин, выпустивший недавно уникальный “Этимологический словарь русских диалектов Сибири”. К величайшему сожалению очень маленьким тиражом (550 экз.) издана чудесная работа И. В. Кормушина “Удыхейский язык”. Это, безусловно, образец работы лингвиста и лексикографа с полевым материалом. Можно назвать еще десяток работ, но ограничимся последним примером. Великолепный “Словарь русских говоров Карелии...” выходит под редакцией А.С. Герда при Санкт-Петербургском университете. Вообще, нужно отметить, что почти все словари говоров, выпускаемые в нашей стране, отличаются высочайшим профессионализмом их авторов. Этого нельзя сказать о словарях сленга, жаргонов и т. п. В области лексикографирования интердиалектного и социолектного материала до сих пор нет ни одной научной работы, хотя все издаваемые брошюрки анонсируются как “первые”, “полные” и “научные” словари.

[ предыдущая статья ] [ к содержанию ]