Виталий Куренной \ Уроки ткачества в современную эпоху

Вышедшая в конце 1998 года — почти одновременно с английским вариантом — небольшая книжечка Ричарда Рорти, пополнила удобным карманным изданием уже достаточно обширную библиотечку русскоязычного неопрагматиста. Лекции, составившие книжку, обращены, видимо, к американским студентам и носят явно агитаторский характер: обращаясь к славной истории американского «левого либерализма», с одной стороны, и прагматизма (главным образом Дьюи и Уитмена, со взглядами которых идентифицирует себя автор книги), с другой, Р. Рорти увещевает свою аудиторию отказаться от всякого рода философско-политических заблуждений (от позиции «культурных левых») и вернуться на стезю старого доброго лево-либерального реформаторства, процветавшего в Америке первые 60 лет нашего столетия. Стращая слушателей последствиями глобализации мировой экономики, Рорти призывает американских интеллектуалов покончить с философией всякого рода (от Маркса до Фуко и Деррида) и, оставшись при прагматизме, вернуться к сотрудничеству с профсоюзами. Всем прочим философиям, как обычно, отводится место, не выходящее за рамки индивидуального самосовершенствования. Идея представить на русском языке книгу, обращенную к американскому читателю, представляется совершенно замечательной, так как уже было подмечено, что некоторые вещи Рорти умалчивает в одних национальных аудиториях, проговаривая их в других.^[3]

Сама по себе тема левых в Америке интересна, но я остановлюсь здесь на других вопросах, относящихся не к области внутренней американской политики, но, скорее, к ее внешнеполитическим импликациям: а) кто является американцем по национальности? б) что за американцы летают в самолетах? в) о поэзии в международных отношениях. Горизонтом всех тем является прагматизм как национальная американская идеология.

Кто такой американец по национальности? Кстати об американских шпионах

Американец по национальности — это тот, кто верит, что его страна «добрее и благороднее, чем другие страны» и цель которой «социальная справедливость» (op. cit., 112). Не то, чтобы она была такой в реальности (особенно это не так для негров и гомосексуалистов), но если вы не верите, что ваша страна такой не будет, то вы не американец. Это, так сказать, определение Америки в систематическом плане. Легко можно дополнить это определение Рорти и исторической справкой. Американцами стали те, кто отправился — сперва в пространственно-географическом смысле — обретать такую страну. Индейцы, например, не американцы, от этого такая их грустная участь. Негры вроде как тоже не американцы, за то и претерпели, но путешествовать их все же отправили. Как выяснилось через некоторое время, границы географического обретения страны-Америки довольно ограничены. Так что американца-как-покорителя-Дикого-Запада, который так и не обрел свою утопическую страну, в конце концов сменил тот американец, о котором и говорит Рорти: американец-как-покоритель-истории, т. е. пространственное измерение движения сменилось временным. Как обычно, виноват Гегель — в России из-за него пошли славянофилы, в Америке — прагматисты. Первые произошли от обиды — вторые от гордости. «Гегелевская философия истории, — пишет Рорти, — узаконила и поддержала надежду Уитмена на замену Царства Божия своим национальным государством. Ибо Гегель повествует об истории как о развитии свободы, как о постепенном пробуждении той идеи, что люди предоставлены самим себе, поскольку для бога не существует ничего, кроме его развития через мир — для божественного не существует ничего, кроме истории человеческого приключения» (30). Американская национальная идентичность строится, таким образом, как причастность стране, обещающей быть страной лучшей, справедливейшей и т. п. в отличие от других стран. Разумеется, такая надежда должна иметь некоторое основание в существующем status quo. Такое основание дает «демократия»: «Уитмен недвусмысленно говорил, что “будет употреблять слова ‘Америка’ и ‘демократия’ как взаимозаменяемые термины”. Дьюи был менее категоричен, но употребляя выражение “истинно демократический” как самое почетное, он явным образом представлял Америку уже обретенной» (26). Демократия и религиозная вера в Америку как лучшую из возможных стран и составляют моменты национальной американской идентичности. Философским коррелятом такой национальной идеологии является прагматизм, задача которого — не оправдывать Америку (что достигается устранением всех инстанций, перед которыми имело бы смысл оправдываться), а быть полезным для Соединенных Штатов (ср. 37). На основании всего этого можно сделать ряд любопытных выводов касательно принадлежности к американской нации. Американец — это тот, кто религиозно верит, что его страна самая лучшая, и будет становится все лучше и лучше. Поэтому Америка, если перефразировать известную русскую народную мудрость, — это там, где нас нет. С другой стороны, здесь возникают чисто территориальные проблемы: а вдруг окажется, что Япония лучше чем Америка и имеет еще лучшие перспективы на будущее? Тогда национальный долг каждого американца — вновь вернуться к пространственно-географическому смыслу обретения страны и продолжить свое движение на Запад. Другие нации, понятно, существуют только временно: если общество (частное или все в целом) решит, что имеет те же перспективы, как и Америка, проведет ту же прагматическую секуляризацию, то оно становится Америкой (есть, однако, опасение, что этому новому штату Америки поначалу придется нелегко — как и неграм). Владимир Соловьев, например, типичный американец, хотя и не слишком философски подкованный. Он бы, конечно, согласился и с такой формулировкой своего принципа всеединства: «свободный консенсус между таким широким разнообразием граждан, какое только можно достичь» (39). В виде на жительство ему, возможно, и отказали бы: просто из-за недостаточной секуляризации его философии. Кстати, поэтому, Америка имеет свой национальный интерес везде: если кто-то препятствует возникновению «более широкого разнообразия», то это уже национальный американский интерес. Ему, однако, приходится считаться с другим национальным американским интересом: свободным консенсусом. В случае с курдами, например, Америка отдает предпочтение консенсусу с Турцией. В случае с Косово — «большему разнообразию». Спрашивать почему — бессмысленно. Ведь это Америка, — страна которая права всегда, ибо сама есть свой авторитет. Попытка объяснения (будь-то геополитическое или психоаналитическое) поместит Америку в какой-то из теоретических каркасов, наличие которых по сей день у некоторых американских левых интеллектуалов вызывает неподдельное возмущение у Рорти. В американской внешний политике теперь, можно сказать, сбываются чаяния Уитмена, когда-то восклицавшего: «Сколько же времени уйдет на то, чтобы заставить американский мир увидеть, что он в самом себе содержит свой окончательный авторитет и опору!» (ср. 38). Это, так сказать, частные вопросы о принадлежности к американской национальности. Более абстрактная проблема применительно к американской национальной самоидентичности можно сформулировать двояким образом. На не секуляризованном языке она звучит так: к чему ведет идентификации национальности на основании общей идеи или принципа (например «демократии»)? На языке секуляризованном она выглядит иначе: что означает принятие национальной идеи за общую (например «демократии» в том вышеуказанном смысле, какой ей придают Дьюи, Уитмен и, видимо, сам Рорти). История нам знакомая: коммунизм марксистского толка — идея, на первый взгляд, общая. Но благодаря Сталину ставшая просто имперской идеологией такой новой национальной общности, как советский народ. Рорти, например, перечисляя то немногое, что придает хоть какое-то значение коммунистической партии Америки, указывает между прочим: «завербовала несколько хороших агентов для советской разведки». Да и кто есть человек, который по сути своей национальной идентификации является гражданином одной страны, а по паспорту, языку и т. п. — другой? Здесь напрашивается такой ответ — это шпион. Получается, что фарсовые процессы против «шпионов и вредителей» или повсеместный поиск руки ЦРУ неожиданно могут получить прагматическое основание.

Что за американцы летают на самолетах?

Сперва, однако, цитата: «Эта поэма бесконечного разнообразия [т. е. Америка в своем общемировом пределе] не должна смешиваться с тем, что многие сегодня называют “мультикультурализмом”. Этот термин предполагает мораль “живи и не лезь в жизнь других”, политику развития бок о бок, при которой члены различных культур предохраняют и оберегают свою собственную культуру от вторжения других культур. Уитмена и Гегеля не заботило ни сохранение, ни оберегание. Им хотелось соревнования и спора между альтернативными формами человеческой жизни — поэтического agon’a, при котором резкие диалектические диссонансы разрешались бы в неслыханные до сих пор гармонии. ... Это должно происходить по возможности ненасильственно, но если это необходимо, то и с применением насилия, как это фактически произошло в Америке в 1861 году. ... это будет гобелен, в котором вместе переплелись большее количество нитей»^[4] (34). Итак, есть два способа ткачества указанного гобелена и, соответственно, два отряда американских аэронавтов: первые, состоящие из двух классов, летают на пассажирских лайнерах и размещаются в бизнес и эконом-классе соответственно: «Отряды энергичных молодых предпринимателей заполняют передние салоны трансокеанских авиалайнеров, тогда как их задние салоны нагружены пузатыми профессорами вроде меня [то бишь Ричарда Рорти], носящимся по междисциплинарным конференциям в живописных уголках. Этот новоявленный культурный космополитизм ограничивается двадцатью пятью процентами богатейших американцев» (96). Другие американские — или, можно сказать, шпионские, в указанном выше смысле, — самолеты барражируют над Белградом. Потенциально эти авиаторы тоже могут быть поделены на два класса: одни члены экипажа исполняют свой национальный долг в соответствии с Хельсинской декларацией прав человека, другие же — гомосексуалисты, которых Клинтон возможно-таки обязал служить в армии, — делают это вопреки этой декларации.^[5] Последний вопиющий факт есть еще один довод в пользу того, что американским левым есть зачем объединяться с профсоюзами. Особенно сильную тревогу, однако, вызывает у Рорти первый класс покорителей воздушных пространств. Не без основания видит он в нем ясный знак зловещей глобализации, следствие которой — «небольшое повышение жизненного уровня рабочих третьего мира и существенное понижение уровня жизни американских рабочих» (100). Глобализация мировой экономики ведет, как известно, к потере привязанности финансовой элиты к рамкам национального государства, а «этот пугающий экономический космополитизм, — замечает Рорти, — в качестве побочного продукта имеет соответствующий культурный космополитизм». Впрочем, второму салону мирных авиалайнеров мало что грозит: «Ведь мы, интеллектуалы, главным образом из академической сферы, достаточно хорошо ограждены, по крайней мере на ближайший период, от воздействия глобализации» (там же.), ибо Рорти уже предвидит тот род деятельности, которым, видимо, и займутся американские лектора-прагматисты в глобализованном мире: «Наша работа будет состоять в том, чтобы гарантировать гладкое и эффективное осуществление решений Внутренней партии» (98). Разумеется, в такой ситуации можно действовать в двух направлениях: либо содействовать, либо противодействовать глобализации. Сам Рорти вдруг откровенно признается, что не знает, как разрешить эту дилемму применительно к Америке (99, прим.), что однако не мешает ему в других странах (например, в России) заявлять: «Нам требуется больше тех, кого Жданов в свое время назвал космополитами, лишенными корней. К сожалению, поскольку американская философия в силу незнания других языков, похоже, будет становится все более и более ограниченной и изоляционистской, основную работу по интернационализации придется взять на себя философам из других стран».^[6] Но поскольку Рорти все же настойчиво предлагает американским левым интеллектуалам блокироваться с профсоюзами, настроенными, разумеется, отнюдь не интернационально, то несложно сообразить, что если на уровне деклараций Рорти и остается интернационалистом, то на уровне конкретной политики он, по-видимому, все же ориентирован националистически. Указанный выше пассаж, адресованный российским философам, можно перевести — ввиду четко оговоренной Рорти детерминационной связи «экономическая глобализация Ý интеллектуальная интернационализация» — на язык глобальных политических проблем таким вот грубым образом: «рекомендую вам всячески способствовать разрушению вашей национальной экономики, следуя во втором салоне по пути “новых русских”, вывозящих капиталы на мировой экономический рынок, хотя лично мы — американские интеллектуалы — выбираем путь национальной консервации» (американская философия не учит других языков, конечно, не по причине неспособности, а просто за ненадобностью). Здесь, видимо, опять можно процитировать ту же статью Хомского о бомбардировках Косово: «Главный принцип Гиппократа гласит: “Прежде всего не навреди”. Если не знаете, как не навредить, лучше не делайте ничего. Всегда есть время подумать». Если все же наивно поверить, что Р. Рорти действительно не знает, как поступать с глобализацией применительно к Америке, то что же заставляет его разъезжать с политическими советами по другим странам? Возможно, это особый прагматический императив — «не думать, а действовать», который вполне годится для нынешней национальной американской идеологии? Из общественной жизни ведь никто иной как Рорти изгоняет все прочие — «думающие» — философии в область приватной жизни.

А относительно самолетов в России можно было бы ввести такое правило: продавать билеты на международные рейсы только прагматистам (да это и de facto так — другие просто денег не наберут даже на эконом-класс), а прочие пусть довольствуются железнодорожными путешествиями, например, из Петербурга в Москву или обратно.

О поэзии в международных отношениях

Мы — величайшая поэма, потому что мы занимаем место бога: суть наша в существовании, а наше существование в будущем (32)

Р. Рорти, как известно, большой любитель литературы. Изобретение романа для него давно избавило философов от большей части их работы. Остальная часть — прагматическая — конкретно сливается с поэзией. Вернее, с поэмой Америки (не обязательно, на наш взгляд, территориальной, но в том национально-идентифицирующем смысле, о котором говорилось выше). У поэзии, конечно, есть каноны, но хорошее поэтическое произведение строится на их нарушении (см. работы Лотмана о «Евгении Онегине»). Американская поэма, созидать которую помогает прагматизм, даже и не согласна, что такие каноны есть. Это все дурное наследие Платона — полагать, что вне поэмы есть что-то, с чем следует считаться: нет ни Божьей воли, ни Морального закона, ни Внутренней природы Объективной реальности (38). «Истина» и «правильность», согласно прагматизму, суть лишь «выражения удовлетворения найденными решениями проблемы, которая, тем не менее, однажды может показаться устаревшей, и удовлетворения, которое может однажды показаться неуместным» (там же). Вот например, если Америка удовлетворена войной в Персидском заливе, — то это истина, ontos on, так сказать. Америка, например, не удовлетворена войной во Вьетнаме. Кто бы сомневался, что она не истинна, но только не прагматист. Истинна или неистинна война в Югославии пока сказать сложно. Пока ждем: будет ли Америка ей удовлетворена или нет? Некоторые — вроде нашего премьера или Хомского, — кивают, правда, на международное право, его грубейшее нарушение, крах хрупкого международного порядка и т. п. Но всякому прагматисту ясно — это от остаточного платонизма. Система конвенциональных ценностей — это тоже теоретическая система, которая, на наш взгляд, не хуже или не лучше этики ценностей или категорических императивов. Радикальный секуляризм американского прагматизма давно предлагает отказ от разговора на этом языке и в этих терминах. «Именно антиавториторизм является движущей силой, стоящей за сопротивлением Дьюи платонической и теоцентрической метафизике, а также за его более оригинальным и противоречивым сопротивлением теории истины как соответствия: представлению, что истина — это дело точной репрезентации действительности, существующий до опыта. Для Дьюи представление о том, что «там, вовне» находится действительность со своей внутренней природой, которую следует уважать и которой следует соответствовать, не было проявлением надежного здравого смысла. Это представление было реликтом платоновского иного мира» (39). «Там, вовне», применительно к национальной политике, означает «в других странах». Кто-то там говорит, что «там, вовне» гибнут люди — так это от неизжитого платоновского недомыслия. Может быть станете еще утверждать, что люди a priori имеют право на жизнь? что мы должны признать за ними какую-то общую «природу» (хотя бы в возможности)? — Полноте! — почитайте Фуко, потом выкиньте и его (он думает, что есть «власть», с которой не совладать и американскому гражданину)^[7] и становитесь американским прагматистом. Ведь Америка — это все хорошее в будущем, что ждет всех тех, кто в нее верит, «но вы не сможете ускорить национальное политическое возрождение путем описания реальности. ... Вам следует быть лояльным скорее по отношению к стране грез, чем к стране, где вы просыпаетесь каждое утро» (112).

Если все же окажется, что очередная война оказалась не истинной, то — хотя из песни слова и не выкинешь — ничего страшного. В конце концов, нет такой вещи, которой американский прагматист не мог бы простить сам себе (ср. рассуждение Рорти на стр. 42). Иначе вы просто возрождаете теорию «греха», «стигмы» и т. д.

Может показаться, что некоторые выводы, извлеченные здесь из позиции американского прагматизма являются несправедливыми или натянутыми. Едва ли сам Рорти одобряет насилие и войны, ведущиеся Соединенным Штатами. Тем не менее, философская концепция, пропагандируемая им — не набор приватных убеждений (к таковым он относит, скорее, все прочие философские доктрины), а вещь, существующая независимо от автора. И в такой концепции следует, конечно, различать собственно теоретическое ядро и риторические украшательства. Никто из социально-политических утопистов никогда на уровне риторики, в общем-то, не желал чего-то антигуманного. Все всегда за большее счастье, меньшее количество страдания, большее согласие в обществе, достигаемое по возможности с меньшей кровью и т. п. Когда, однако, запускается в ход ядро концепции, риторика остается в лучшем случае в виде «сталинской конституции». Рорти известен в философии как наиболее резкий критик ортодоксальных философских доктрин, разоблачение которых строится, отчасти, как демонстрация узко-социальных корней, питающих их жизнеспособность. При этом такой радикализм в области критического теоретизирования сочетается с беспредельным, на наш взгляд, догматизмом в отношении прагматизма. Что прагматизм есть национальная американская идеология, легко прочитывается и в его текстах. Однако столь узкую национальную доктрину он усиленно пропагандирует в качестве реальной альтернативы всем прочим философским концепциям. Все это выглядит так, как если бы некий представитель ислама или любой другой догматической доктрины, решив, что его страна лучшая и за ней лучшее будущее, стал усиленно обращать всех в свою истинную веру. И он вполне может повторить вслед за Рорти следующие слова: «Он [Дьюи] отказывается от вопроса “Почему следует предпочитать демократию феодализму и самосозидание — послушанию авторитету”?^[8] в пользу вопроса “Что мы скажем об истине, познании, разуме, доблести, человеческой природе и об остальных философских сюжетах, допустив предпочтения, которые мы, американцы,^[9] разделяем, допустив приключение, в которое мы пустились?”» (37). Надо полагать, что к его мнению будут прислушиваться в той мере, в какой в такой стране будет налажен воздушный флот на манер вышеуказанного: сперва к вам летят бизнесмены и — вторым классом — философы, а если свить из вас пряжу для нового гармоничного гобелена не получается, то бомбардировщики, диалектически дополняющие первый отряд — ради высшей и лучшей гармонии, разумеется.

^[1] Ричард Рорти. Обретая нашу страну: политика левых в Америке в XX веке. Перевод с английского И. В. Хестановой и Р. З. Хестанова. М.: «Дом интеллектуальной книги», 1998.

^[2] Статья о бомбардировках в Косово, опубликованная в газете «Слово», 9-13 апреля 1999 (№ 26), с. 3.

^[3] См. Философский прагматизм Ричарда Рорти и российский контекст. М.: «Традиция», 1997, с. 70.

^[4] О нитях, которым предстоит выпасть из этого половичка, ср. примечательную реплику Рорти в ответ на вопрос М. Степанянц в указанном сборнике Философский прагматизм Ричарда Рорти и российский контекст, с. 70. Это, в сущности, все культуры, не принявшие философию прагматизма (читай — американскую национальную идеологию).

^[5] См. об этом Философский прагматизм Ричарда Рорти и российский контекст, с. 86.

^[6] Философский прагматизм Ричарда Рорти и российский контекст, с. 110.

^[7] «Фукианствующие левые представляют собой достойный сожаления возврат к марксистской одержимости научной строгостью» (47).

^[8] Здесь, конечно, можно обернуть высказывание или поставить в него любые другие названия систем.

^[9] Здесь может стоять «китайцы», «арабы» и т. д.

[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]