Андрей Баллаев / Эта очень грустная книга

Эта очень грустная книга

АДОРНО Т., ХОРКХАЙМЕР М. ДИАЛЕКТИКА
ПРОСВЕЩЕНИЯ.
Москва, 1998.

"Диалектика Просвещения" ожидала перевода на русский долго, более пятидесяти лет. За эти годы идеи Адорно и Хоркхаймера обрели широкую известность и растворились в стилистике философско-социального мышления западных теоретиков — преимущественно "левой" ориентации. Кульминация этого влияния пришлась на 60-е "бунташные" годы; затем пришли новые, нередко — далекие от былой модной "левизны" властители дум. Ныне "Диалектика Просвещения" уже не злободневный "горячий" отклик на "больные вопросы" времени, скорее — некий "полуохлажденный" продукт завершающейся великой эпохи, "полуклассика" философии 20 столетия. В этом нынешнем статусе книга и дебютирует перед русским читателем в честном и добросовестном переводе М. Кузнецова. Но конечно, лучше уж поздно...

Непростая философская концепция, изложенная нарочито изысканным образом, вряд ли может в нашем отечестве повторить свою западную судьбу. Как текст — это отнюдь не легкое чтение. Уровень же интеллектуального мастерства авторов столь высок, что на усвоение их идей современным русским "левым" сознанием, даже его теоретическими институциями, и, тем паче, на их вхождение в обиход нашей интеллигенции надеяться просто смешно. Не в коня корм. Тем не менее, перевод "Диалектики Просвещения" заполняет зримую лакуну в еще употребляемом, не забытом репертуаре философских идей и терминов, усвоенных когда-то Западом с помощью именно Адорно и Хоркхаймера. В этом одном уже содержится достаточное оправдание тяжких переводческих мук. Но в этой книге не все устарело. В ней имеется и вполне зримая "непреходящесть", ощутимо "живое дыхание" текста, вполне доступное немногочисленной стайке философски подготовленных людей.

Представляется до странности актуальным, чудесным образом совпадающим с типично "русским" современным переживанием исторической ситуации глубоко осмысленное и четко выписанное в "Диалектике Просвещения" недоверие к прогрессу как к фундаментальной ценности европейской культуры. Эта позиция отнюдь не нова, поскольку служит оборотной стороной приятия оной ценности, и тем она непреходяща и неустранима. Однако еще в начале нынешнего века неверие в прогресс высказывали преимущественно "консерваторы" вроде Шпенглера. А вот всякий серьезный радикализм, и не только чисто политический, но философски артикулированный, оснащенный теоретической рефлексией, не мог отказаться от идеи прогресса. Собственно, всякая серьезная радикальность, "левизна" или революционность и подразумевали неприятие реальности — с позиции веры в лучшее будущее. В этом и состоит "оправдание радикализма", гуманистический элемент всякой утопии, сколь бы ни была она негативна относительно наличного данного. Адорно и Хоркхаймер одними из первых в "левой" европейской социальной мысли отказываются от ожидания "лучшего" в будущем и начинают подозревать в нем неизбежность новых неисчислимых бедствий. Это сравнительно новая, весьма созвучная настроениям конца тысячелетия позиция.

Естественно, что книга очень грустная и тяжелая (видимо, именно потому авторы столь озабочены литературной стороной). Ее основной тезис формулируется как демонстрация "безудержного саморазрушения Просвещения", превращения его диалектики в "безумие" (с. 252). Закат старой цивилизации, кошмар, "регресс, который наблюдается повсюду" (с. 11) — такими констатациями заполнена чуть ли не каждая страница. Саморазрушение Просвещения, его постепенное и неуклонное вырождение во всеобъемлющее зло беспощадной репрессии, рациональное подавление человека и природы, не способных к сопротивлению — это для Адорно и Хоркхаймера не абстрактный философский тезис. Это — живой опыт авторов, современников немецкого нацизма, американских эмигрантов рвется к самовыражению и взывает к философской, "снимающей" и частично примиряющей рефлексии.

Тезис о "саморазрушении Просвещения" служит хотя и фундаментальным, но весьма простым интерпретационным каркасом для этого одновременно исторического и личностного опыта. С его концептуальной помощью авторы весьма относительно, но все же придают смысловое единство разнородному "ужасу 40-х", вписывают его в ретроспективу и перспективу мировой истории. Получился философско-исторический "диагноз эпохи", или философская рефлексия "первого порядка", прямой отклик мыслящего и страдающего разума на боль и безнадежность "времени сего".

Не все у Адорно и Хоркхаймера удачно (хотя бы в свете грядущих "сытых" и относительно безопасных послевоенных десятилетий), но можно ли требовать подлинных спекулятивных глубин от рефлексии "первого порядка"? Здесь налицо типичное для некоторых эпох мировой истории сверхсильное давление кошмара "наличного бытия", живой реальности на весьма ограниченные примиренческие возможности философского дискурса. Создает же это давление не только фактическая экстремальность фашизма 30-40-х годов, но и установленная Адорно и Хоркхайме-ром глубокая родственность, почти идентичность этого губительного экстремума со спасительной нормальностью великой заокеанской демократической цивилизации (наиболее полно это выражено в разделах "Культуриндустрия. Просвещение как обман масс" и "Элементы антисемитизма").

В основе своей книга представляет весьма развернутую, с постоянным возвратом к современности операцию "подведения под категорию" (в гегелевском смысле) "Просвещения" разных во временном и содержательном отношениях феноменов европейской культуры и истории. Сначала речь идет о приключениях Одиссея (Экскурс 1 — "Одиссей или Миф и Просвещение"). Это — вполне самостоятельное, стилистически наиболее законченное эссе, в котором царь Итаки интерпретирован как раннее, пред-буржуазное воплощение героя бюргерской эпохи, нечто среднее между веберовским "протестантским моралистом", марксовским деятелем времен первоначального накопления и ницшевским Uebermensch'ем.

"Подведение" эпического персонажа под столь модернистскую схему, конечно, не обходится без некоторой директивной режиссуры. Но она оправдывается полностью, поскольку позволяет выразительно обрисовать суть разлада между рациональным деятелем, эдаким "прогрессором" и живущими вне всяких отсылок к нормам современного рэкета его патриархальными жертвами — олицетворенными силами природы, женской стихией бессилия и покорности, просто подчиненными, "служанками"... Древний мир Посейдона, Цирцеи, Сциллы и Харибды, простоватого чудовища Полифема и укрощенной Пенелопы, пения сирен и рая мирных лотофагов — этот мир бессилен пред "хитроумным" почти так же, как индейцы с томагавками перед персонажами Купера (хотя для Адорно и Хоркхаймера последнее сравнение было бы просто слишком лобовой иллюстрацией их общего понимания Просвещения).

Второе место по значимости в "Диалектике Просвещения" я бы отдал разделу третьему — "Культуриндустрия. Просвещение как обман масс". В нем речь идет уже о феноменах XX века. Здесь параллельный анализ демократического и тоталитарного "промывания мозгов" достигает особой степени убедительности, хотя авторы еще не знают возможностей, открытых в этой сфере телевидением, компьютеризацией и прочими достижениями второй половины века. Общие оценки у Адорно и Хоркхаймера глубоки и проницательны. Например, в теме родства "культурного прогресса" с индустриально-финансовой ситуацией: "...по тому, что происходит в сфере развлечений, всегда уже видно то, что происходит в сфере бизнеса..." (с. 181). Или несколько иное замечание: "Идеология расщепляется на фотографическое воспроизведение своенравного бытия и на ничем не прикрытую ложь о его смысле, не открыто высказываемую, но суггестивно внушаемую и вдалбливаемую в головы" (с. 185).

Здесь, с явным использованием опыта социологической исследовательской деятельности в США, показано, как "...Просвещение превращается, обратным ходом, в мифологию" (с.13). Пожалуй, в этом разделе более выступает на передний план историческая конкретика, текст более популярен, а его основные идеи широко использованы очень многими, и особенно ярко — Г. Мар-кузе в знаменитом "Одномерном человеке".

Кульминацией и смысловым итогом всего труда я считаю не "Зарисовки и фрагменты", прилагаемые к книге, но последний ее большой раздел — "Элементы антисемитизма", с подзаголовком "Границы Просвещения". Здесь трагический пафос наиболее ощутим, а сдержанный тон философского рассуждения наиболее сух и суров. Авторы завершают анализ Просвещения этим социо-культурным феноменом, поскольку в античеловеческой, порвавшей последнюю связь с гуманистическими иллюзиями реальности XX века видят финал — полную реализацию "проекта Просвещения".

Его границами становится исходное и начальное: возврат к до-Просвещенному, чернота мифа, магии, шаманства, но — уже лишенная первоначальной естественности, дошедшая до всесилия Просвещенного и тем абсолютного зла. В завершенном социумом воплощении ада "...вслепую наносящие удары и вслепую их отражающие преследователь и жертва сопричастны одному и тому же кругу несчастья и зла".

Андрей Баллаев

[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]