Себастьян Шаумян / Абстракция в современной лингвистике

Себастьян Шаумян

Абстракция в современной лингвистике

1. Постановка проблемы

В русском языке термин “абстракция” имеет два основных значения: во-первых, под абстракцией понимается определенный познавательный процесс, во-вторых, — результат этого процесса. Я буду исследовать абстракцию в смысле определенного познавательного процесса. В этом смысле, абстракция есть мысленный анализ предмета или группы предметов с одной-единственной точки зрения, так чтобы мысленно выделить одно свойство предмета, которое считается особенно важным.

Для лингвистики абстракция есть главный метод анализа свойств исследуемого предмета, в отличие от других наук, использующих для этой цели технические средства. Ни микроскоп, ни химические реактивы не могут помочь лингвистике. То и другое должна заменить сила абстракции.

Есть разные виды абстракции. Нас интересует родовидовая абстракция и абстракция рациональной структуры предмета. Эти два вида абстракции резко отличаются друг от друга. С точки зрения родовидовой абстракции, абстрактное понятие понимается в следующем смысле. Скажем, есть корова. Что такое корова? Термин (или понятие “корова”) — это общее от единичных коров. Слово «корова» означает единичных коров и есть, так сказать, обобщение эмпирически наблюдаемых коров — родовое, общее понятие. Полагают, что сначала существуют единичные предметы, потом возникают слова и термины, их обозначающие. Что до абстракции рациональной структуры, то она не имеет никакого отношения к проблеме единичного и общего. Посредством абстракции рациональной структуры предмета некоторый предмет выделяется как предельный. Что такое предельный предмет? Это такой абстрактный предмет, на примере которого мы рассуждаем о существенных свойствах реального предмета или реальных предметов. Предельный предмет — это форма или идея реального предмета или реальных предметов.

Как вводится в науку понятие о предельном предмете? Оно вводится через закон или группу законов, определяющих его сущность. Определения через законы в корне отличны от определений через род и видовое отличие, служащих инструментом родовидовой абстракции.

Понятие о пределе возникает так. Скажем, наблюдается движение тел. Трение и изменение скорости находятся в прямо пропорциональной зависимости: чем меньше трение, тем меньше изменение скорости за единицу времени. Это позволяет представить предельный случай: когда трение прекращается, тело равномерно и прямолинейно движется до тех пор, пока внешние воздействия не выведут его из этого состояния — закон инерции. Тело, на которое не действуют силы трения, — это предельный предмет, представляющий собой рациональную форму движения реальных тел в реальном мире. Другой пример. Что такое фонема? Это — предельный предмет, на примере которого мы рассуждаем о существенных свойствах звуков языка. Существенные свойства звуков языка — это функциональные различия и тождества звуков языка, которые независимы от их физических различий и тождеств. Однако в реальных языках функциональные различия и тождества звуков, как правило, совпадают в большей или меньшей степени с физическими различиями и тождествами звуков. Это обстоятельство затемняет функциональную сущность звуков языка. Как показано в моих работах (Шаумян 1962, Shaumyan 1968, 1987), мы можем представить предельные случаи, когда физические различия и тождества не сопутствуют функциональным различиям и тождествам между звуками: звуки, совершенно различные физически, оказываются тождественными в функциональном отношении; и наоборот, физически одинаковые звуки оказываются различными в функциональном отношении. Отсюда закон, определяющий фонему как предельный предмет (Shaumyan 1986:35). Эти примеры иллюстрируют характерную черту понятий о предельных предметах: эти понятия возникают исключительно на основании эмпирических представлений, но не выводимы из них.

Родовидовая абстракция позволяет выделить общие признаки единичных предметов, но с ее помощью мы не можем отделить существенные признаки от несущественных. Это создает серьезную проблему, ибо цель науки — познание сущности предметов. Чтобы объективно и точно рассуждать о реальных, эмпирических предметах, о движении тел, о звуках языка, мы должны рассматривать их с точки зрения их формы, их сущности. Отсюда ясно, что поскольку абстракция рациональной структуры предмета позволяет отделить существенные признаки предмета от несущественных, она должна быть центральной в науке, а родовидовая абстракция может иметь только вспомогательное значение.

Определения понятий через законы противостоят не только родовидовым определениям, но и всем другим видам натуралистической абстракции. Под натуралистической абстракцией я имею в виду абстракцию, воспроизводящую внешние формы предмета. Задача науки состоит в раскрытии внутренних связей предмета, а исследования, которые ограничиваются натуралистическим воспроизведением внешних форм предмета, относятся к вульгарному типу науки. Натуралистическая абстракция заменяет реальность исследуемого предмета объективностью ее внешних проявлений.

В качестве примера натуралистической абстракции, отличной от родовидовой абстракции, приведу факторный анализ понятия грамматического субъекта в работе американского лингвиста Кинэна (Keenan 1976). Кинэн ставит своей задачей дать универсальное определение грамматического субъекта через эмпирическое понятие «степень субъектности». Степень субъектности определяется числом факторов (свойств), характеризующих, по мнению Кинэна, грамматический субъект. В результате, вместо существенных признаков, характеризующих грамматический субъект как определенное понятие, мы получаем континуум описательных понятий, начиная от минимальной субъектности (или даже отсутствия субъектности) и кончая максимальной субъектностью, с такими промежуточными характеристиками, как «более субъект», «менее субъект» и т. п.

Родовидовая абстракция и абстракция рациональной структуры предмета — это философские и общеметодологические понятия. Общая методология наук ограничивается тем, что дает лишь общее описание разных методов абстракции, как бы они ни видоизменялись в конкретных науках зависимости от их приноравления к особенностям изучаемых ими объектов. Вопрос о тех видоизменениях, которые возникают в описываемых общей методологией наук методах абстракции вследствие их приноровления к особенностям объектов, изучаемых данной отдельной наукой, касается методологии данной науки. Нас интересует вопрос: каковы конкретные методы абстракции рациональной структуры предмета в лингвистике? Ответ на этот вопрос — цель настоящей статьи; конкретные методы этой абстракции будут описаны шаг за шагом в ходе всего изложения. Начнем с объектов анализа.

В лингвистике объекты анализа — лингвистические единицы: морфемы, слова, предложения. Каждая лингвистическая единица имеет две стороны: звуковой сегмент и значение; каждая лингвистическая единица есть единство звука и значения.

Каков должен быть метод анализа лингвистических единиц? Ложный метод анализа — это разложение лингвистической единицы на ее элементы: звук и значение. Этот метод анализа можно сравнить с химическим разложением воды на водород и кислород. Он порождает элементы совершенно иной природы, нежели природа целого — соединения водорода и кислорода. Эти элементы имеют ряд новых свойств, которые целое не может иметь. Когда лингвист пытается объяснить лингвистические факты путем разложения лингвистических единиц на звук и значение, он становится похожим на человека, который, пытаясь объяснить некоторые физические свойства воды, скажем, почему вода тушит огонь, разлагал бы воду на водород и кислород. Этот человек был бы поражен, открыв, что водород может гореть, а кислород поддерживает горение; он никак не мог бы вывести свойства воды как целого из свойств водорода и кислорода как элементов этого целого. Так же и лингвист, который пытается объяснить свойства лингвистической единицы, разлагая ее на звук и значение, не может вывести эти свойства из этих элементов.

Единственно правильный метод — это такой анализ, который не разрушает единство звука и значения. Мы должны выделить только те свойства звука и значения, которые присущи лингвистической единице как целому. Как можно это сделать? Путем исследования феномена, который я называю лингвистической двойственностью. Что такое лингвистическая двойственность? Это — двойственность звука и двойственность значения. Двойственность звука — это расслоение звука на два независимых уровня: уровень физических свойств звука и уровень его коммуникативной функции. Двойственность значения — это расслоение значения на два независимых уровня: уровень логических аспектов значения и уровень его коммуникативной функции. Оба уровня совершенно независимы друг от друга: законы различий и тождеств на одном уровне совершенно независимы от законов различий и тождеств на другом уровне. Правильный метод анализа имеет целью выделить свойства коммуникативного уровня звука в противоположность свойствам его физического уровня и свойства коммуникативного уровня значения в противоположность его логическому уровню. Этот метод не только не разрушает единство звука и значения, а, напротив, предполагает это единство, ибо феномен двойственности звука и двойственности значения возникают именно благодаря взаимодействию звука и значения — интегральных элементов лингвистической единицы как целостного образования.

Правильный метод анализа я называю семиотической абстракцией, потому что этот вид абстракции вытекает из знаковой природы языка. Семиотическая абстракция не совместима с родовидовой абстракцией. Родовидовая абстракция может применяться на физическом уровне звука и на логическом уровне значения, но она не применима на коммуникативных уровнях, ибо коммуникативные классы не выводимы непосредственно из физических свойств звука или логических аспектов значения. Коммуникативные классы вводятся через законы отношений, а не путем генерализации, основанной на родовидовой абстракции.

С точки зрения эпистемологии, лингвистическое понятие двойственности есть случай неклассической трактовки абстракции. По классической трактовке абстракции, мы должны брать явления как законченные и завершенные. Классическая трактовка абстракции была успешной в классической физике, но стала противоречить современной физике, где ни поведение электрона как волны, ни поведение электрона как частицы не могут сами по себе рассматриваться как законченные и завершенные явления. Аналогичная ситуация возникла в лингвистике. Мы не можем рассматривать звук языка, взятый в физическом отношении, как законченное лингвистическое явление. В действительности звук языка сам по себе есть незаконченное лингвистическое явление. Чтобы сделать его законченным, мы должны доопределить его. Мы должны ввести новые допущения, определяющие звук языка как фонему. Точно так же, мы не можем рассматривать значение слова или другой лингвистической единицы, взятое со стороны его логического аспекта, как законченное лингвистическое явление. Мы должны ввести новые допущения, определяющие коммуникативный аспект значения.

Мой закон двойственности получил независимую поддержку со стороны новейших результатов исследования сознания. Работая над своей теорией сознания, Мераб Мамардашвили сформулировал закон двоичности для сознания (Мамардашвили 1996: 229-50), Благодаря его результатам открывается глубокий параллелизм между двойственностью сознания и двойственностью языка. Поскольку язык — часть сознания, этот параллелизм представляется естественным.

Феномен двойственности порождает проблемы, называемые парадоксами или антиномиями. Парадокс есть утверждение, которое представляется противоречащим здравому смыслу, потому что оно заключает в себе две противоположные идеи, обе истинные. Парадоксы ставят проблемы перед наукой, потому что наука не допускает необъяснимых противоречий. Феномен двойственности важен для лингвистики не менее, чем для физики.

Феномен двойственности был установлен первоначально в физике, но позднее стало ясно, что феномен двойственности может иметь место в любой области знания и что он имеет первостепенное значение для любой науки. Нильс Бор выдвинул принцип дополнительности в качестве общего эпистемологического утверждения о феномене двойственности, имеющего эвристическое значение для любой науки. Принцип дополнительности требует, чтобы в любой области науки мы искали феномены двойственности, узнавали проблемы, которые они порождают, и умели объяснить их.

Чтобы сделать понятие двойственности наглядным, я ввел метафорический термин “кентавр”, потому что структура предметов, имеющих двойственный характер, напоминает структуру существ греческой мифологии, — полулюдей, полулошадей (Shaumyan 1987: 42).

Семиотическая абстракция — краеугольный камень аппликативной универсальной грамматики (АУГ), моей теории языка. Ниже будут описаны главные черты семиотической абстракции и показана ее необходимость.

Чтобы сделать описание семиотической абстракции и связанных с ней понятий более ясным, я ввожу фиктивное лицо, которое называю внешним наблюдателем. Точка зрения внешнего наблюдателя поможет уяснить, как наши понятия о лингвистических предметах соответствуют этим предметам: есть лингвистические предметы, есть у нас понятия об этих предметах, и нужен еще, как говорил Декарт, “третий глаз”, который видит предметы и сопоставляет с ними наши понятия о них.

2. Понятие знака

Чтобы описать семиотическую абстракцию, я должен начать с понятия знака, потому что каждая лингвистическая единица имеет две стороны — звук и значение, — и поскольку звук имеет значение, звук есть знак.

Знак определяется через бинарное отношение “быть знаком для”. Конверсным, т.е. обратным к нему отношением служит “быть обозначаемым для”. Мы имеем:

1. Быть знаком для: Х есть знак для Y.
2. Быть обозначаемым для: Y есть обозначаемое для X.
3. Х есть знак для Y, a Y есть обозначаемое для X.

В качестве синонима выражения “быть знаком для” я буду употреблять слово “обозначать”: Х обозначает Y. В качестве синонима “быть обозначаемым для” я буду употреблять выражение “обозначаться через”: Y обозначается через X. Выражения Х и Y относятся не к предметам самим по себе, а к предметам как членам отношений. Нет класса предметов, которые могли бы быть знаками в силу их природных свойств, так же как нет класса людей, которые в силу их природных свойств могли бы хозяевами, предками, или мужьями. Отношение между понятиями “знак” и “обозначаемое” аналогично отношениям между “хозяин” и “слуга”, “предок” и “потомок”, “муж” и “жена”. Знак имеет двоякий характер: с одной стороны, знак есть некоторый мыслимый физический предмет, а с другой — знак обозначает нечто, — свойство знака, не вытекающее из его физической природы. В свою очередь, и обозначаемое имеет двоякий характер: с одной стороны, обозначаемое есть некоторый мыслимый предмет, а с другой — обозначаемое имеет знак, — отношение, не вытекающее из природы мыслимого предмета самого по себе. Точно так же двоякий характер имеет хозяин: с одной стороны, хозяин есть некоторое физическое тело, а с другой — хозяин имеет слугу, — отношение, не вытекающее из природы физического тела. В свою очередь, и слуга имеет двоякий характер: с одной стороны, слуга есть некоторое физическое тело, а с другой — слуга имеет хозяина, — отношение, не вытекающее из природы физического тела.

Физические предметы есть знаки языка только в силу интерпретации их как знаков говорящими на данном языке. С точки зрения внешнего наблюдателя знак есть просто звук и ничего более. Точно так же некоторые предметы суть обозначаемые для данного языка только в силу интерпретации их говорящими в качестве обозначаемых. С точки зрения внешнего наблюдателя обозначаемые есть просто некоторые предметы.

Перехожу к значению. Что такое значение? Пусть Х есть знак для предмета Y. Значение знака Х есть свойство знака Х, которое состоит в том, что знак Х обозначает предмет Y. Значение знака Х — это не предмет Y, a лишь то, что Х обозначает Y и что участники коммуникации знают об этом. Иными словами, значение знака Х есть отношение “Х обозначает Y”, интерпретируемое как свойство знака Х. Мы интерпретируем “Х обозначает Y” как высказывание, что знак Х имеет свойство, состоящее в том, что знак Х обозначает предмет Y. Для наглядности, эту интерпретацию можно представить в эксплицитной записи по методу Фитча (Fitch 1952: 94). Пусть P есть некоторое высказывание, R — предмет, упоминаемый в утверждении P, а R\P — свойство, которое высказывание P приписывает предмету R. Например,

(дерево) \ [дерево обозначает «дерево»])

есть свойство, приписываемое знаку дерево высказыванием “дерево обозначает «дерево»”. Выражение

(дерево) \ [дерево обозначает «дерево»])

можно также рассматривать как эксплицитное представление содержания высказывания “Значение дерева есть «дерево»”. Ведь это высказывание есть на самом деле сокращенное описание ситуации употребления знака дерево, полное описание которой дается высказыванием: “Значение дерева состоит в том, что дерево обозначает «дерево»”.

Важно понять, что обозначаемый предмет Y лежит вне знака Х, но значение знака Х, т.е. свойство знака Х, состоящее в том, что Х обозначает предмет Y, есть принадлежность знака Х, составляющая его сущность.

Установить значение некоторого знака Х можно разными способами: указать на предметы, обозначаемые данным знаком, описать обозначаемые предметы словами, представить рисунки этих предметов, описать правила оперирования знаком в разных контекстах, и т. д., но все это будет описание способов того, как установить значение знака Х, а не определение смысла выражения «значение знака Х». Смысл же выражения «значение знака Х» заключается лишь в том, что знак Х обозначает некоторый предмет Y, и этот факт не зависит от того, каким способом мы его устанавливаем.

Рассмотрим знак и значение более подробно.

ЗНАК. Разные знаки не обязательно есть разные звуковые сегменты. Разными знаками могут быть одинаковые звуковые сегменты, отличающиеся друг от друга разными позициями в линейных последовательностях знаков (сравни в английском John killed Tom “Джон убил Тома” и Tom killed John “Том убил Джона”). Могут быть и нулевые знаки; например, в слове читала окончание —а есть знак женского рода, тогда как отсутствие этого окончания в слове читал есть знак мужского рода.

ЗНАЧЕНИЕ. Определяя значение как свойство знака обозначать предмет, я понимаю термин “предмет” в самом широком смысле: предмет есть все, что может быть воспринято органами чувств, представлено в сознании, названо, и тому подобное, например, “собака”, “электрон”, “вселенная”, “ненависть”, “Пегас”, любое свойство, любое отношение. Это интенциональный предмет в смысле Гуссерля. Под интенциональным предметом Гуссерль имеет в виду не обязательно реальный предмет, но все, что мы полагаем в качестве акта нашего сознания: это может быть предмет реальный или нереальный, фиктивный или просто абсурдный (Husserl 1984: 353).

Форму знака образуют единицы, называемые фонемами. Форма знака состоит из одной или нескольких фонем. Например, “стол” состоит из четырех фонем, а “и” — из одной. Функция фонем заключается в том, чтобы различать знаки. Фонема есть диакритика, т.е. различительный элемент. Фонема не имеет значения, она имеет только различительную функцию, и в этом отличие фонемы от знака — единицы, имеющей значение. Конечно, в качестве единиц, составляющих форму знака, фонемы принадлежат знаковой системе языка.

Чтобы характеризовать семиотическую природу фонемы, я ввожу бинарное отношение “быть диакритикой для”: фонема Х есть диакритика для знака Y. Подобно тому, как мы различаем предмет “знак” и отношение “быть знаком для”, точно так же мы различаем предмет «фонема» и отношение «быть диакритикой для». Звук как физический элемент не есть лингвистический феномен; звук становится лингвистическим феноменом только как фонема, т. е. только как первый член отношения “быть диакритикой для”, вторым членом которого служит знак. Вот пример конкретных единиц, служащих членами отношения “быть диакритикой для”: в слове “кот” звуки k, o, t служат первыми членами отношения «быть диакритикой для», а знак kot служит вторым членом этого отношения. Знак kot имеет значение, но звуки k, o, t не имеют значений: их роль состоит в том, чтобы отличать одни знаки от других, в данном случае, знак kot — от знаков rot, kit, kol, и т. д.

3. Глубинный анализ понятия фонемы

Чтобы показать на конкретном примере применение неклассических методов абстракции, я рассмотрю диалектику перехода от понятия звука языка к понятию фонемы и новое решение вопроса о взаимном отношении этих понятий, принципиально отличное от того, что до сих пор сделано в этой области. Подробное изложение новой теории фонемы представлено в Shaumyan 1987: 32-66.

Чтобы развить систему понятий, определяющую переход от звука языка к фонеме, начнем с вопроса: на каком основании можно определить, что два данных звука тождественны в данном языке?

Возьмем следующую группу звуков:

p^h p^- t^h^h t^- k^h k^-

Надстрочные символы ^hи ^- обозначают соответственно придыхательные и непридыхательные звуки

Говорящие на английском языке классифицируют эти звуки в качестве трех звуковых типов p, t и k, тогда как говорящие на восточном диалекте армянского языка классифицируют все эти шесть звуков как разные. Точно так же говорившие на древнегреческом языке различали здесь шесть разных звуков.

Я называю фонетической относительностью феномен, состоящий в том, что говорящие на разных языках классифицируют по-разному звуки, входящие в одну и ту же группу звуков. Чтобы объяснить феномен фонетической относительности, мы должны ответить на вопрос: каковы условия, определяющие различия и тождества звуков в данном языке? В поисках этих условий мы выдвигаем гипотезу, что в каждом данном языке различными должны считаться только те звуки, которые различают разные знаки, а тождественными — те, которые не различают разные знаки. Далее, мы вводим понятие позиции звуков. Позиция звука — это его место в последовательности звуков, определяемое фонетическим контекстом. Например, в русском слове «кол» позиция звука k — его место перед гласным звуком o, позиция l — его место после гласного o, позиция гласного о — его место между согласными k и l.

Чтобы доказать, что данный набор звуков годен для различения знаков, мы должны выделить слова, которые различаются между собой различным выбором только одного из звуков этого набора. Возьмем следующие две группы английских слов:

pool                        lip
tool                         lit
cool                        lick

Эти наборы слов показывают, что звуки p^h, t^h^h, k^h перед гласным u и звуки p^-, t^-, k^-после гласного i используются для различения слов. Мы наблюдаем две позиции для смычных: перед гласным u в первом наборе и после гласного i во втором:

I         II
p^h      p^-
t^h       t^-
k^h      k^-

Мы имеем два упорядоченных ряда звуков p^h, t^h, k^hи p^-, t^-, k^-, которые будем называть различительными оппозициями. Звуки как члены различительных оппозиций будем называть различительными единицами. Различные свойства различительных оппозиций назовем различительными признаками и будем описывать в артикуляционных терминах. Так, рассматриваемые различительные оппозиции можно охарактеризовать следующим образом:

I II
L^I L^IIA^I A^IIV^I V^II

На этой диаграмме символ L означает “лабиальный”, А — «альвеолярный», V — «велярный», а надстрочные знаки значат, что различительные признаки в обеих позициях — разные, поскольку различительные признаки в разных позициях зависят от разных фонетических контекстов.

Любой набор различительных единиц, упорядоченный различительными оппозициями в определенной позиции, я называю коммутативным классом различительных единиц.

Поскольку звуки в качестве членов различительных оппозиций — функциональные единицы, то проблема тождества звуков языка сводится к проблеме функционального тождества звуков как различительных единиц. Эту проблему решает закон функционального тождества различительных единиц:

Закон функционального тождества различительных единиц. Два коммутативных класса различительных единиц К_iи K_j тождественны, если их реляционные структуры могут быть поставлены во взаимно однозначное соответствие так, что каждой различительной единице x класса К_iсоответствует различительная единица y класса K_j,и каждой различительной оппозиции r класса К_iсоответствует различительная оппозиция s класса K_j,и наоборот. Имеет место взаимно однозначное соответствие между различительными единицами x и y и между различительными оппозициями r и s, если различие между x и y и между r и s зависит только от действия фонетического контекста в разных позициях.

Попробуем теперь использовать закон функционального тождества различительных единиц для объяснения феномена фонетической относительности. Вернемся к начальной диаграмме. Почему набор из шести звуков классифицируется как три звука в английском и как шесть звуков в восточном армянском и древнегреческом? Потому что в английском p^h, t^h^h, k^hи p^-, t^-, k^-есть звуки, принадлежащие к двум разным коммутативным классам, и различия между этими членами различительных оппозиций обусловлено позиционным варьированием: смычные имеют придыхание в начальных позициях слога и не имеют его в остальных позициях. Иными словами, различие между придыхательными и непридыхательными смычными не существенно с точки зрения их различительной функции. В противоположность английскому языку, в восточном армянском и древнегреческом все шесть звуков встречаются в одних и тех же позициях, то есть, они принадлежат к одному и тому же функциональному классу, и поэтому различие между придыхательными и непридыхательными смычными существенно в этих языках. Вот примеры оппозиций, показывающие, что различие между придыхательными и непридыхательными смычными существенно в армянском языке:

p^hajt “палка” : pajt “подкова”

t^ho 9 “пусть” : то9 “подкова”

k^huir “сестра” : kuir “слепой”

Из закона функционального тождества различительных единиц вытекает закон двойственности звука языка:

Закон двойственности звуков языка. Функциональное тождество звуков и физическое тождество звуков логически не зависимы друг от друга: два функционально тождественных звука могут быть различны физически, и два функционально различных звука могут быть тождественны физически.

Этот закон предсказывает ситуации, когда физически различные звуки тождественны в функциональном отношении, и, наоборот, когда физически тождественные звуки различны в функциональном отношении. Одна из возможных ситуаций, которые предсказывает этот закон, описывается так:

Пусть даны звуки А, B, C в позиции P_i и звуки B, C, D в позиции P_j, и пусть различие между A в P_iи B в P_j,между В в P_iи С в P_j,и между С в P_iи D в P_jобусловлены только различиями между фонетическими контекстами. Тогда, по закону функционального тождества различительных единиц, возникают взаимно однозначные соответствия, показанные на следующей диаграмме:

P_i		P_j

A	<—>	B
B	<—>	C
C	<—>	D

Знак « в диаграмме обозначает взаимно однозначное соответствие. Эта гипотетическая ситуация раскрывает в предельной форме существенные семиотические свойства различительных оппозиций и звуков языка в качестве членов этих оппозиций. Мы видим, что два звука, различных в функциональном отношении, — В в позиции P_iи B в позиции P_j(или С в позиции P_i и С в позиции P_j) — тождественны в физическом отношении, и, наоборот, два звука, тождественных в функциональном отношении, — A в позиции P_i и B в позиции P_j (или С в позиции P_iи С в позиции P_j) — различны в физическом отношении. Подобным же образом, две разные различительные оппозиции — В : С в P_i и В : С в P_j — тождественны в физическом отношении, и, наоборот, две тождественные различительные оппозиции: В в Р_iи В : С в Р_j(или В : С в Р_i и С : D в Р_j) — различны в физическом отношении.

Эта гипотетическая ситуация предсказывает аналогичные предельные ситуации в реальных языках. Одним из реальных случаев подобных предельных ситуаций является сдвиг в степени открытости гласных в датском языке. Этот сдвиг показан на следующей диаграмме:

Перед n		Перед r
i	<—>	e
e	<—>	e
e	<—>	a
a	<—>	a

В датском языке имеют место четыре контрастирующие степени открытости гласных, представленные нормально гласными i, e, e, a (на диаграмме, перед n). Однако перед r происходит сдвиг, увеличивающий открытость гласных на одну степень. В результате возникает упорядоченный класс: e, e, a, a. Несмотря на то, что этот сдвиг резко изменяет физическое качество гласных, отношения между гласными не изменяются. Гласный i в позиции перед n и гласный e перед r тождественны в функциональном отношении, потому что это самые закрытые гласные в своих позициях. Гласный e перед n и гласный e перед r не тождественны в функциональном отношении, потому что первый e имеет вторую степень открытости, тогда как второй e имеет первую степень открытости.

Эта ситуация в датском языке и аналогичные ситуации в других языках, которые мы здесь не рассматриваем, подтверждают закон двойственности: функциональное тождество звуков логически независимо от их физического тождества. Отсюда представляется целесообразным пользоваться специальным термином для обозначения классов звуков, тождественных в функциональном отношении. Для этой цели я пользуюсь термином “фонема”. Фонемы — это классы тождественных различительных единиц, определяемые законом функционального тождества различительных единиц.

Говоря о фонеме, представляется удобным использовать специальный прием абстракции, который А.А. Марков назвал абстракцией отождествления (Марков 1954: 7-8). Абстракция отождествления в применении к понятию фонемы состоит в том, что вместо того, чтобы рассматривать фонему как класс тождественных различительных единиц, мы рассматриваем тождественные различительные единицы как одну и ту же фонему в разных позициях. Или, используя традиционный термин, как варианты одной и той же фонемы. Однако наше понимание термина «вариант фонемы» кардинально отличается от традиционного понимания этого термина. В традиционном понимании варианты фонемы — это разные звуки, по отношению к которым фонема есть родовое понятие. Для того, чтобы перейти от звука к фонеме, нам нужно связующее звено — понятие различительной единицы. Переход от звука к различительной единице — это переход от физической сущности — сущности первого порядка — к коммуникативной сущности — сущности второго порядка, — к более глубокой сущности, характеризующей язык как орудие общения. Надо ясно понимать, что переход от понятия звука к понятию фонемы, — это не переход от единичного к общему. Нет, это прежде всего переход от единичного к единичному — от звука к различительной единице. Фонема есть общее понятие, но мы переходим к нему не от звуков, а от различительных единиц.

Рассмотрим теперь понятие фонемы в плане общей методологии наук. Фонема есть единство противоречивых свойств — различительной функции и физической субстанции. Различительная функция фонемы — это то, что де Соссюр называл ценностью фонемы. Соссюр сравнивал лингвистические ценности с экономическими. Продолжая сравнение де Соссюра, мы открываем поразительную аналогию между понятием фонемы и понятием товара. Функциональное тождество звуков языка аналогично тождеству товаров по их меновой ценности («стоимости», в русской экономической терминологии). Как товар, так и фонема имеют двойственный характер: товар есть единство меновой ценности и потребительных свойств, тогда как фонема есть единство функциональной ценности и физических свойств. Функциональная ценность фонемы логически не зависима от физических свойств фонемы подобно тому, как меновая ценность товара логически не зависит от его потребительных, то есть, физических свойств. Вот как Маркс характеризует соотношение между меновой ценностью товара и его физическими свойствами:

Стоимость [Wertgegenständlichkeit] товаров тем отличается от вдовицы Куикли, что не знаешь, как за нее взяться. В прямую противоположность чувственно-грубой предметности товарных тел, в стоимость [Wertgegenständlichkeit] не входит ни одного атома вещества природы. Вы можете ощупывать и разглядывать каждый отдельный товар, делать с ним, что вам угодно, он как стоимость [Wertding] остается неуловимым (Маркс и Энгельс: 56).

Сравнивая фонемы с товарами, мы можем утверждать, что подобно тому, как в ценность (стоимость) товара не входит ни одного атома вещества природы, также и в лингвиатическую ценность фонемы не входит ничего физического.

Ключом к пониманию двойственной природы фонемы служит понятие единства противоположностей. Это понятие, восходящее к coincidentia oppositorum Николая Кузанского, — метод рассуждения, оказавший глубокое влияние на музыкальное мышление Иоганна Себастьяна Баха в его искусстве контрапункта в фуге, составляет основу диалектики Гегеля. Гегель, в свою очередь, оказал мощное влияние на всю современную философию, включая философию Карла Маркса. Гегель понимал диалектику как постоянный конфликт между противоположностями, составляющими единство.

Поразительным примером единства противоположностей в современной физике является двойственная природа света — или электромагнитной радиации, как более общего понятия. Радиация создает много парадоксальных ситуаций, объяснить которые можно только через допущение, что радиация есть одновременно волна и поток электронов, составляющие единство противоположностей.

Открытие двойственной природы электромагнитной радиации породило серьезные концептуальные трудности в классической ньютоновской физике. Чтобы преодолеть эти трудности, Нильс Бор сформулировал принцип дополнительности, по которому картина волны и картина потока частиц составляют вместе два дополняющие друг друга необходимые описания одного и того же феномена.

Понятие дополнительности господствует в мышлении современных физиков. Однако, Бор рассматривал принцип дополнительности как методологический постулат, имеющий значение далеко за пределами физики, в самых разнообразных областях науки. Понятие дополнительности близко к Гегелеву понятию единства противоположностей. Несомненно, Бор отдавал себе отчет в этой близости. Об этом свидетельствует его статья в философском журнале Dialectica (Bohr 1948).

4. Критика понятия знака у де Соссюра

Де Соссюру принадлежит важнейшее утверждение о знаковой природе языка: «Язык — это система знаков, в которой единственно существенным является соединение смысла и акустического образа» (Соссюр 1933: 52). Из этого вытекает, что отношения между звуком и значением действительно составляют предмет, называемый “язык”, и что единственно существенной задачей лингвистики должно быть исследование этих отношений. В этом утверждении запечатлено глубокое проникновение в сущность языка, и мы ждем теоретического осмысления и строгой экспликации понятия «соединение смысла и акустического образа». Надо полагать, что именно в качестве экспликации этого понятия де Соссюр предложил новое понимание знака. По де Соссюру, термин “знак” обозначает комбинацию понятия и акустического образа. Можно ли считать знак комбинацией звука и понятия? Рассмотрим доводы де Соссюра в поддержку его взгляда, что знак есть комбинация звука и понятия.

Мы называем знаком комбинацию понятия и акустического образа; но в ходячем употреблении этот термин обычно обозначает только акустический образ, например слово (дерево и т. д.). Забывают, что если дерево называется знаком, то лишь постольку, поскольку в него включено понятие «дерево», так что идея чувственной стороны подразумевает идею целого. (Де Соссюр 1933: 78).

Мы принимаем глубокое теоретическое утверждение де Соссюра, что в языке «единственно существенным является соединение смысла и акустического образа». Однако из этого утверждения отнюдь не следует, что знак включает понятие. Трудно согласиться с его утверждением, что слово дерево есть знак потому, что оно включает понятие «дерево». Правда, звуковой сегмент derevo есть знак потому, что он обозначает “дерево”, но отсюда не следует, что обозначаемое знaком понятие “дерево” есть часть знака derevo. Точно так же мужчина есть муж потому, что он имеет жену, но отсюда не следует, что жена есть часть мужа.

Рассуждение де Соссюра ошибочно, потому что он смешивает два совершенно разные понятия: 1) предмет Х принадлежит к классу К в силу того, что он находится в некотором отношении к предмету Y; 2) предмет Х принадлежит к классу К в силу того, что предмет Y есть часть предмета Х.

Как было сказано выше, знак действительно имеет две стороны, но отнюдь не в смысле комбинации звука и обозначаемого понятия, как полагал де Соссюр, а в смысле предмета, имеющего двойственный характер: с одной стороны, знак есть физический предмет, а с другой — знак есть член отношения «быть знаком для», т.е. предмет имеющий значение. Аналогично, муж есть предмет, имеющий двойственный характер: с одной стороны, муж есть мужчина, т.е. биологический феномен, а с другой — этот биологический феномен есть член отношения “быть мужем, “ т.е. он имеет жену.

Если дерево называется знаком, то не потому, что в него включено обозначаемое понятие “дерево”, как утверждал де Соссюр, а потому, что знак дерево обозначает понятие “дерево”, или, точнее, предмет “дерево”. По Соссюру, знак состоит из означающего и означаемого. На самом же деле, означаемое лежит вне знака. Поэтому термин “означающее” имеет смысл только как синоним термина “знак”, как мы определили его выше. В терминах де Соссюра, наше понятие о знаке имеет следуюший вид: “Х есть означающее для Y, и обратно: “Y есть означаемое через Х” ; отношение означаюшего Х к означаемому Y, интерпретируемое как свойство означающего Х, есть значение означающего Х. Самый же термин “знак “становится излишним.

Определение знака как комбинации звука и обозначаемого понятия (комбинации означающего и означаемого) — ошибка. Но это интересная ошибка — один из многочисленных в истории наук примеров того, что в ложных представлениях могут быть скрыты глубокие идеи, открывающие новые горизонты исследования: определяя знак как комбинацию звука и понятия, де Соссюр представил в ложной форме глубокую идею о тесной связи звука и понятия. В эту глубокую идею мы вносим необходимую ясность, раскрывая подлинную природу знака.

5. Абстракция различий и тождеств

Абстракция различий и тождеств — центральная проблема лингвистики. Де Соссюр пишет: “Весь лингвистический механизм вращается исключительно вокруг тождеств и различий” (Соссюр 1933: 109). Чтобы убедиться в первостепенной важности этой проблемы, рассмотрим феномен лингвистической относительности.

Феномен, который принято называть лингвистической относительностью, впервые ясно описанный Гумбольдтом, был подробно исследован Сэпиром и Уорфом. Лингвистическая относительность состоит в том, что в лингвистическом плане различение предметов реальности целиком зависит от того, каким языком оно описывается: то, что с точки зрения одного языка считается двумя разными предметами, может считаться одним предметом с точки зрения другого; наоборот, то, что с точки зрения одного языка считается разными экземплярами одного и того же предмета, может считаться разными предметами с точки зрения другого. Таким образом, лингвистическая относительность есть относительность лингвистического различения: то, что различается в одном языке, не различается в другом; наоборот, то, что не различается в одном языке, различается в другом. Вот примеры лингвистической относительности: мы наблюдаем, что одна и та же область реальности интерпретируется по-разному разными наборами знаков. Возьмем время. Каждый лингвист знает, что реальное время и грамматическое время — это не одно и то же. Так, область прошедшего времени покрывается в русском языке одним грамматическим прошедшим, тогда как в других языках, например, во французском, английском, или латинском различаются разные виды прошедшего времени. В английском различаются два вида настоящего времени; индонезийский язык вообще не различает грамматических времен. Разные языки интерпретируют цвет по-разному, например, валлийский язык не различает зеленого и голубого цвета, а английский — голубого и синего. Мы видим, что “время” и “цвет” интерпретируются в разных языках разными наборами знаков и то, что различается в одном языке, не различается в другом и наоборот.

По сути дела, лингвистическая относительность есть понятие, описывающее языки как разные конвенциональные формы интерпретации реальности. В связи с лингвистической относительностью я ввожу понятие конвенциональной формы языка. Что такое конвенциональная форма языка? Конвенциональная форма языка — это установленная, так сказать, по негласному соглашению членов языкового коллектива сложная система условных лингвистических связей, используемая для интерпретации реальности. Конвенциональная форма языка замещает определенные аспекты работы сознания, определяя направление, в котором мышление расчленяет реальность. Она обеспечивает стабильность языка — необходимое условие эффективной коммуникации.

Лингвистическая относительность есть прямое следствие закона различения и закона конвенциональности знака, которые мы сейчас рассмотрим.

Закон различения: В семиотическом отношении только те различия между значениями существенны, которые соответствует разным знакам; и наоборот, только те различия между знаками существенны, которые соответствуют разным значениям. Отсюда, если два разных значения соответствуют разным знакам, то они принадлежат к разным классам значений, если же два разных значения соответствуют одному и тому же знаку, то они принадлежат к одному и тому же классу значений; и наоборот, если два разных знака соответствуют разным значениям, то они принадлежат к разным классам знаков, если же два разных знака соответствуют одному и тому же значению, то они принадлежат к одному и тому же классу знаков.

Рассмотрим конкретные факты, объяснимые под углом закона различения. Чтобы объяснение было более ясным, я ввожу фиктивного внешнего наблюдателя. Рассматривая значения разных видов прошедшего времени в тех языках, где эти значения различаются, внешний наблюдатель устанавливает, что разные виды прошедшего времени соответствуют разным знакам, тогда как эти виды прошедшего времени не различаются в тех языках, которые не имеют соответствующих разных знаков. То же и в отношении цвета: разные цвета должны соответствовать разным знакам, в противном случае, цвета не различаются, например, в русском языке голубой и синий цвет различаются, потому что они обозначаются разными знаками: голубой и синий, но в английском языке эти цвета не различаются, потому они обозначаются одним и тем же знаком blue. Аналогичная картина и в отношении различения знаков. Сравнение знаков рук- и руч-, служащих морфемами слов рука и ручка показывает, что они — варианты одного и того же знака, потому что выражают одно и то же значение; с другой стороны, знак рук- / руч- и знак рак — разные знаки, потому что имеют разные значения.

Следует строго различать и не смешивать два уровня значения: коммуникативный и логический. Логический уровень значения — это уровень мышления. Коммуникативный уровень значения есть уровень конвенциональной формы мышления — необходимое условие коммуникации. Мысль различает и описывает цвета независимо от различения цветов знаками того или иного конкретного языка. То, что различается в мысли, может не различаться в языке; наоборот, то что различается в языке, может не различаться в мысли. Тождества и различия в языке — это конвенциональные тождества и различия, лежащие в основе коммуникации. Тождества и различия на коммуникативном уровне значения совершенно не зависят от тождеств и различий на логическом уровне значения.

Язык есть конвенциональная форма мышления, составляющая вместе с мышлением единый объект: язык-мышление. Единство языка и мышления надо понимать в следующем смысле: мышление неотделимо от языка, оно зависит от языка, потому что язык есть необходимая форма мышления — мыслить значит оперировать знаками языка, оперировать коммуникативными тождествами и различиями. Но мышление есть потенциальная и динамичная сила, которая зависит от языка вообще, но отнюдь не от конкретной формы языка: мысль повсюду идет одинаковыми путями, на каком бы языке опыт ни описывался. Отсюда, непозволительно смешивать точку зрения лингвистики с точками зрения психологии или логики. Предмет лингвистики — конвенциональная форма языка, составляющая семиотический уровень значения, тогда как психология и логика интересуются разными аспектами логического уровня значения.

Помимо закона различения, условием лингвистической относительности является закон конвенциональности знака.

Закон конвенциональности знака. Существование знаков языка возможно только в силу негласного социального договора между членами языкового коллектива, установившего конвенциональную связь между знаками и обозначаемыми ими предметами.

Термин “социальный договор” — это, конечно, метафора в смысле Руссо, но метафора полезная: она помогает понять суть дела. Нет никакой необходимой связи между предметом и обозначающим его знаком, скажем, между предметом “стол” и звуками stol — эту сторону знака выясняет закон произвольности знака. Однако, по отношению к языковому коллективу, который им пользуется, знак не выбран свободно — он навязан в качестве необходимого условия общения; знак необходим по условию. Не только индивид, но даже и коллектив не в силах изменить сделанный уже выбор. Связь между знаком и обозначаемым им предметом навязывается языковому коллективу по традиции: во всякую эпоху язык есть всегда наследие предшествующей эпохи.

Закон различения и закон конвенциональности знака вытекают из закона произвольности знака.

Закон произвольности знака. Связь, соединяющая знак и обозначаемое, произвольна.

Произвольность связи знака и обозначаемого надо понимать не в смысле того, что знак зависит от свободного выбора говорящего, а в том смысле, что связь, соединяющая знак и обозначаемое, немотивирована. Так, нет никакой необходимой связи между предметом “дом” и звуками dom в русском языке — эта связь могла бы быть выражена любым другим сочетанием звуков. Факты ономатопейи (феномен звукописи) и восклицаний малочисленны, и их знаковое происхождение во многих случаях спорно, поэтому они не опровергают закон произвольности знака.

По поводу принципа произвольности знака де Соссюр говорит: “Этот принцип подчиняет всю лингвистику языка; последствия его неисчислимы” (Соссюр 1933: 79). Сформулированные выше закон различения и закон конвенциональности — важнейшие последствия принципа произвольности знака: они определяют сущность семиотического уровня значения и звука.

Остановимся ближе на конвенциональности знака. Поскольку знаки конвенциональны, они обладают свойством, которое де Соссюр назвал ценностью лингвистического знака. Что такое ценность лингвистического знака? Понятие ценности лингвистического знака введено де Соссюром по аналогии с понятием ценности в экономической науке. Ценность лингвистического знака не зависит от его употребления в разных контекстах и ситуациях и от вытекающих отсюда коннотаций у индивидов — членов языкового коллектива. Ценность лингвистического знака определяется его отношением к определенным другим знакам языка. Например, ценность знака множественного числа в современном русском языке отличается от ценности знака множественного числа в древнерусском языке: в современном русском языке знак множественного числа имеет более широкое значение, чем знак множественного числа в древнерусском языке, потому что в современном русском языке знак множественного числа противопоставляется только знаку единственного числа, тогда как в древнерусском языке знак множественного числа противопоставлялся не только знаку единственного числа, но и знаку двойственного числа. За пределами языка ценность также определяется через противопоставления. В самом деле, ценность любого предмета определяют два фактора: 1) наличие какого-то непохожего предмета, который можно обменять на предмет, ценность которого мы желаем определить; 2) наличие каких-то схожих предметов, с которыми можно сравнивать то, ценность чего мы определяем. Например, чтобы определить ценность монеты в пять франков, нужно знать, что 1) ее можно обменять на определенное количество чего-нибудь другого, скажем хлеба или сахара, 2) ее можно сравнить с подобной же ценностью той же системы, скажем, с монетой в один франк или с монетой другой системы, скажем, с долларом и т. п. Так же и знак может быть обменен на нечто иного порядка — на понятие, но его содержание определяется через сравнение с другими знаками.

Внутри определенной денежной системы ценность данной денежной единицы определяется исключительно ее отношением к другим денежным единицам. Так, покупательная способность 5-франковой монеты может в разное время быть разной; но ее ценность будет оставаться постоянной: она будет в пять раз больше ценности 1-франковой монеты и наполовину меньше ценности 10-франковой монеты. Можно провести аналогию между изменением покупательной способности денежной единицы при разных обстоятельствах и изменением значения знака в разных контекстах и ситуациях: подобно тому, как ценность денежной единицы не зависит от изменений ее покупательной способности, точно так же ценность значения знака не зависит от контекстных изменений значения. Ценность денежной единицы инвариантна относительно изменений покупательной способности денежной единицы; точно так же ценность значения инвариантна относительно контекстных изменений значения.

Кардинальное методологическое требование семиотической лингвистики состоит в том, что каждое явление языка должно рассматриваться под углом понятия лингвистической ценности. Как писал де Соссюр, понятие ценности “в конечном счете покрывает понятия и конкретной единицы, и сущности, и реальности” (Соссюр 1933: 111). Вот пример первостепенной важности понятия лингвиастической ценности для анализа конкретных фактов языка: как известно, каждое грамматическое время русского языка — настоящее, прошедшее и будущее — может в определенных контекстах употребляться в смысле другого времени. Отсюда, поверхностному наблюдателю может казаться, что в русском языке грамматические категории настоящего, прошедшего и будущего времени содержат тождественные наборы значений, и поэтому эти грамматические категории не имеют инвариантов. С логической точки зрения это — так. Но лингвистику интересует коммуникативный уровень значения. На самом деле, контекстные изменения затемняют коммуникативную сущность грамматических категорий. Опираясь на понятие лингвистической ценности, мы определяем значения “настоящее”, “прошедшее”, “будущее” как инварианты соответствующих грамматических категорий относительно их контекстных изменений.

6. Непозволительность анализа звука в отрыве от значения и анализа значения в отрыве от звука: критика генеративной фонологии и генеративной семантики

В силу того, что принципы и законы науки есть теоретические утверждения, раскрывающие сущность исследуемой области действительности, они одновременно выступают и в роли методологических постулатов. Эта их роль естественна, потому что направление научных исследований должно быть в полном соответствии с теоретическими утверждениями науки. Сейчас я рассмотрю закон различения как методологический постулат и раскрою вредные последствия, к которым ведут нарушения этого закона.

Генеративная фонология рассматривает звуковые структуры морфем, совершенно игнорируя их значение. В результате генеративная фонология измышляет фиктивные отношения тождества между морфемами. Например, Хомский и Халле в своей книге о звуковых структурах английского языка (Chomsky and Halle 1968: 234) утверждают, что такие альтернации, как resign : resignation можно объяснить посредством сведения каждой морфемы к единой форме. Так, они предлагают re=sign [ri=sain]в качестве фонемной репрезентации слова resign [rizain]. Знак = есть специальная морфемная граница, необходимая для следующего правила:

S ® Z в контексте: Гласная = ____ Гласная

Расчленяя слова resign «отказываться от должности» и consign “вверять” на морфемы re=sign и con=sign, Хомский и Халле предлагают это правило, чтобы объяснить, почему sign произносится как [sain] в consign и как [zain] в resign. По Хомскому и Халле, единая морфема sign составляет основу английских слов resign, consign и sign “знак”.

По поводу этого анализа возникает вопрос: можно ли считать sign eдиной морфемой, составляющей основу английских слов resign, consign и sign? Нет, нельзя. Это явно ложный анализ. С синхронической точки зрения resign не расчленяется на морфемы re и sign, так же как и consign не расчленяется на con и sign. С синхронической точки зрения resign и consign не имеют ничего общего между собой кроме частичного сходства между их физическими формами: ни слово resign ни слово consign никак не связаны по смыслу со словом sign. Основная ошибка генеративной фонологии состоит в том, что она порождает будто бы родственные морфемы, основываясь единственно на физической форме звуковых сегментов без малейшего внимания к их значениям. Игнорирование значений у физических форм ведет к смешению синхронии с диахронией. Никому не придет в голову сомневаться в том, что рассмотренные слова родственны в плане их диахронической реконструкции. Непозволительно лишь допущение, что эти слова родственны в синхроническом плане. Непозволителен отрыв звука от значения.

Если ошибка генеративной фонологии состоит в том, что она отрывает звук от значения, то генеративная семантика делает противоположную ошибку, которая состоит в том, что она отрывает значение от звука. При анализе значений слов и грамматических конструкций генеративная семантика игнорирует методологический постулат, что любое допущение о различии между значениями должно опираться на наличие соответствующих различий между звуками. В результате, генеративная семантика порождает семантические фикции, так же как генеративная фонология порождает морфологические фикции. Рассмотрим классический семантический анализ английского глагола kill “убить” как каузативного глагола у МакКоли (МcCawley 1958) — аналогичный анализ находим у Ю. Д. Апресяна (Апресян 1995: 21).

По МакКоли, глагол kill разлагается на семантические компоненты так:

kill = cause become minus alive

Это — ложный анализ. Ложный потому, что опирается на наивную идею, будто бы возможность каузативной перифразы глагола kill — достаточное основание для того, чтобы считать его каузативным глаголом. Согласно закону различения, всякое различие между значениями должно соотносится с различием между звуками. Иначе говоря, различия между значениями должны быть закодированы посредством различий между звуками — язык есть кодирующее устройство.

В английском языке настоящие каузативные глаголы составляют небольшую группу слов, в которой знаками, противопоставляющими каузацию отсутствию каузации, служат чередования гласных, например: sit : set (I sit by the table, I set the table), fall : fell (the tree falls, the lumberjack fells the tree). Глагол kill не имеет ни альтернации kill : *kell, ни других знаков каузативного значения.

Генеративная семантика интересуется значениями, но не заботится о знаках. Она хочет анализировать значения независимо от знаков; она хочет знать значения, но ничего не хочет знать о знаках. Однако подлинная семантическая проблема состоит в том, чтобы исследовать, каким образом значения организованы в отношении к знакам. Чтобы видеть эту проблему, чтобы понимать ее, надо быть способным понимать, что средства выражения и то, что они выражают, взаимосвязаны и дополняют друг друга. Никакое значение не существует отдельно от знака. Генеративная семантика не понимает, что семантическая проблема есть семиотическая проблема. Для исследования семиотической проблемы методы перефразирования непригодны. Перефразирование, широко применяемое логиками, — полезный метод сравнения выражений в искусственных языках логики с выражениями в естественных языках. Но перефразирование как часть логического анализа естественных языков и перефразирование как часть лингвистического анализа естественных языков — это совершенно разные вещи: логик хочет понять, каким образом определенные логические понятия выражаются в естественных языках независимо от того, есть ли специальные знаки для их выражения или их нет, тогда как для лингвиста-теоретика в центре внимания стоят знаки как средство выражения понятий. Лингвистика — самостоятельная наука, не зависящая от логики.

7. Абстракция грамматической формы языка

Естественный язык основан на двух классах знаковых структур — на классе слов и классе предложений — и соответственно на двух классов правил построения этих структур. Каждая законченная интерпретация реальности строится в два шага: выбор слов и построение предложения. Первый класс знаковых структур преследует цель расчленить мир на части, расчленить мир на классы предметов, свойств, процессов, и т. д., тогда как второй класс представляет средства для интерпретации того же мира под углом отношений. Хотя выбор слов и построение предложений тесно связаны друг с другом, на самом деле это — независимые процессы. Есть лингвисты, которые считают, что предложение первично, а слова вторичны, что только предложение, а не слово есть реальная семантическая единица языка. Это — заблуждение; если оставить стороне генетические соображения и рассматривать язык с точки зрения его коммуникативной функции, слово и предложение — это коррелятивные элементы: предложение так же не может существовать без слова, как и слово — до предложения.

Рассматривая слово и предложение как коррелятивные элементы, мы определяем слово как минимальную единицу языка, которая может иметь функцию члена предложения. Под этим углом зрения, слова — это существительные, глаголы, прилагательные и наречия. Что до остальных единиц языка, которые по традиции принято называть словами, то они словами не являются. Союзы, предлоги, артикли, частицы составляют промежуточный класс единиц, между словами и морфемами — несамостоятельными частями слова (подробный семиотический анализ слова в широком смысле дан в Shaumyan 1987: 284-291).

Семантическое содержание слова расчленяется на две противоположные группы значений: лексические и грамматические значения. Грамматическое значение есть общая принадлежность класса лингвистических единиц, тогда как лексические значения характеризуют индивидуальные лингвистические единицы. Грамматические значения составляют ограниченный и закрытый класс значений, тогда как лексические значения составляют большой и открытый класс. Грамматическое значение инвариантно относительно возможных комбинаций с лексическими значениями.

Вот пример различия между грамматическими и лексическими значениями. Слова стол-ы, лошад-и, окн-а, куск-и образуют класс множественного числа. Значения этих слов комбинируются с грамматическим значением “мн. число”, которое инвариантно относительно этих комбинаций.

Различение между двумя классами значений — грамматическими и лексическими — абсолютно, то есть это различение необходимо в каждом языке. Однако содержание этих классов относительно для каждого языка: грамматические значения одного языка могут быть выражены лексическими значениями другого, и, обратно, то, что выражается лексическими значениями в одном языке может быть выражено грамматическими значениями в другом. Например, определенность и неопределенность не есть грамматические значения в русском или латинском языке; они выражаются лексическими значениями. Индонезийский язык не различает грамматических времен; он различает времена, комбинируя глаголы, не имеющих времен, с соответствующими наречиями.

Понятие грамматического значения покрывает индивидуальные факты языка в отличие от понятия грамматического значения, которое покрывает феномены, определяемые законами языка. Лексические феномены могут изменятся в грамматические, и наоборот. Эти процессы называются грамматикализация и лексикализация. Грамматикализация характеризует изменения индивидуальных феноменов в общие феномены, тогда как лексикализация характеризует изменения общих феноменов в индивидуальные.

Различение грамматических и лексических значений пересекается с независимым различением синтаксических и коммутативных значений. Синтаксические значения характеризуют соединения слов, имеющих разные синтаксические функции в предложении, тогда как коммутативные значения характеризуют отношения между словами, имеющими тождественную синтаксическую функцию. Например, различение слов в качестве предикатов, аргументов предикатов, атрибутов, и т. п., есть различение по их синтаксическим значениям, тогда как различение глаголов по временам и видам или различение существительных по определенности или неопределенности есть различение слов по их коммутативным значениям. Все лексические значения есть одновременно и коммутативные значения.

Вместо терминов «синтаксические значения» и «коммутативные значения» употребляются термины «синтагматические значения» и «парадигматические значения». Но эти термины неудобны: термин «синтагматические отношения» у де Соссюра покрывает не только синтаксические отношения, но и отношения между морфемами внутри слова; термин «парадигматические отношения», предложенный Ельмслевом вместо термина «ассоциативные отношения» де Соссюра, вызывает ложные ассоциации с грамматическим термином «парадигма», с которым термин «парадигматические отношения» не имеет ничего общего.

Нет необходимого соответствия между лексическими и грамматическими значениями слова. Правильное соответствие мы наблюдаем в слове стол, где грамматическое и лексическое значение оба относятся к некоторому предмету. Однако часто грамматическое и лексическое значение действуют в разных или даже в противоположных направлениях. Например, грамматическое значение слова вращение относится к предмету, а его лексическое значение — к процессу. Наоборот, грамматическое значение слова учительствовать относится к процессу, а его лексическое значение — к предмету.

Конфликт между грамматическим и лексическим значениями я называю антиномией между грамматикой и словарем. Мы должны остерегаться смешивать лексические значения с грамматическими значениями. По словам А.М. Пешковского, это смешение проистекает из антиграмматического гипноза, исходящего от лексических значений. Лексические и грамматические значения подобны силам, прилагаемым к одному и тому же пункту (слову), но действующим иногда в одном и том же направлении, иногда пересекающимся друг с другом, а иногда — в прямо противоположном направлении. И мы должны быть готовы к тому, что сила лексического значения, подобно течению реки, несущему предмет, будет очевидной, между тем как сила грамматического значения, подобно ветру, дующему против течения и удерживающему этот предмет, будет нуждаться в специальных методах исследования (Пешковский 1934: 71).

Различение грамматических и лексических значений имеет важное значение. Предмет теории грамматики составляют грамматические конструкции в противоположность словарю. Мы не должны смешивать значение грамматических структур со словарем. Формулируя законы грамматики, мы должны абстрагироваться от лексических ограничений на правила грамматики индивидуальных языков. Законы грамматики не могут формулироваться в терминах лексических ограничений на правила грамматики индивидуальных языков.

Я формулирую закон независимости грамматики от словаря.

Закон независимости грамматической структуры от ее лексических репрезентаций. Всякая грамматическая структура инвариантна относительно ее возможных лексических репрезентаций.

Грамматическая структура не зависит не только от ее лексических репрезентаций, но и от ее линейных репрезентаций. Одна и та же грамматическая структура может иметь разную линейную репрезентацию в зависимости от разных правил порядка слов в разных языках. Отсюда закон независимости грамматической структуры от ее линейной репрезентации.

Закон независимости грамматической структуры от ее линейной репрезентации. Грамматическая структура инвариантна относительно линейных преобразований, основанных на правилах порядка слов.

Конечно, законы независимости грамматической структуры от ее лексических и линейных репрезентаций есть идеализация. В реальном мире на грамматические структуры накладываются лексические и линейные ограничения. Грамматическая структура, не зависимая от ее лексической и линейной репрезентации, — это предельный предмет. Мы нуждаемся в нем в качестве инструмента объяснения. Возьмем пассивизацию. Чтобы понять этот грамматический процесс, мы должны: 1) абстрагировать грамматическую структуру от ее лексической репрезентации; 2) абстрагировать грамматическую структуру от ее линейной репрезентации. В разных языках на процесс пассивизации накладываются разные лексические и линейные ограничения, но сущность пассивизации одинакова во всех языках, где пассивизация встречается. Закон пассивизации должен формулироваться в терминах грамматических отношений независимо от ограничений, накладываемых на них словарем и правилами порядка слов, которые различны в разных языках.

8. Абстракция релевантного контекста

Согласно широко распространенному взгляду, полисемия слова определяется совокупностью контекстов, в которых слово встречается. Однако из того, что в разных контекстах слово отражает разные элементы реальности, еще не следует, что слово многозначно. Сравним, например, выражения печь картофель и печь пирог. Словo печь отражает разные элементы реальности в обоих выражениях. В первом это слово отражает процесс, направленный на реальный предмет, а во втором — на предмет, который создается. Несмотря на то, что в этих разных контекстах слово печь отражает разные элементы реальности, его значение остается неизменным. Различия в отражении реальности возникают в результате того, что говорящий, руководствуясь контекстом, механически добавляет к общему значению слова печь семантические элементы, которые являются составной частью контекста, а не слова печь. Здесь налицо мнимое влияние контекста на значение — мнимая полисемия.

Существуют, однако, контексты, действительно влияющие на значение. Назовем их релевантными контекстами. В каких же случаях наблюдаются релевантные контексты? Изменение значения знака А под влиянием контекста К наблюдается только тогда, когда в дополнение к собственному значению знак А принимает собственное значение другого существующего в языке знака В, так что знак А играет роль знака В. Собственные значения знаков А и В будем называть первичными значениями знаков А и В. Собственное значение знака В, которое знак А принимает в дополнение к собственному значению, будем называть вторичным значением знака А. Вторичное значение знака А есть результат совмещения первичных значений знаков А и В, составляющего двухслойное, синкретическое значение.

Примеры на первичную и вторичные функции знака. Слово осел в первичной функции обозначает определенное животное, во вторичной же — оно служит синонимом выражения «глупый человек». Всякая метафора — это употребление слова в его вторичной лексической функции. Точно так же обстоит дело с грамматическими значениями. Например, первичная синтаксическая функция прилагательных — это атрибутивное употребление как в выражении «больные люди». Но слово «больные» в одной из своих вторичных синтаксических функций может употребляться также как существительное в качестве подлежащего в предложении.

Различение первичных и вторичных функций знаков определяет иерархическую систему. Язык есть система знаков, которая в отличие от других систем знаков характеризуется прежде всего иерархией функций знаков, определяемую законом совмещения.

Закон совмещения. Всякий знак имеет одну не зависящую от контекста функцию, называемую его первичной функцией, и ряд зависящих от контекста функций, называемых вторичными функциями данного знака. Если в контексте К первичная функция F знака А совмещается с первичной функцией G знака В, то возникает вторичная функция F qua G знака А (символ qua значит “в качестве”).

9. Понятие инварианта

Наряду с законом различения, закон совмещения принадлежит к фундаментальным теоретическим утверждениям семиотической грамматики. Систематическое исследование многочисленных последствий этих законов — центральная задача теоретической лингвистики. Здесь я остановлюсь в самых общих чертах только на понятии инварианта, предмете живой дискуссии (последние работы на эту тему — Перцов 1998а,б). Из закона совмещения вытекает новое понимание инварианта. Начнем с инвариантности как общеметодологического понятия.

Что такое инвариантность в общеметодологическом смысле?

Американский математик Э.Т. Белл описывает это понятие так:

Полное определение инвариантности трудно формулировать и вряд ли оно будет ясным, если нам удастся сделать это. Сущность этого понятия представляется в более ясном виде в следующем определении: «Инвариантность — это неизменяемость среди изменений, устойчивость в мире неустойчивости, прочность конфигураций, остающихся одними и теми же вопреки натиску бесчисленных трансформаций» (Bell 1945).

Понятие инвариантности важно как в математике, так и в науке. По Беллу и другим математикам, понятие инвариантности стало весьма важным в математике после того, как в 1872 году Клеин опубликовал свою знаменитую программу объединения законов геометрии. Но вся важность инвариантности была признана только после того, как в 1916 году был сформулирован закон относительности в книге Эйнштейна о теории относительности. То же самое можно сказать о лингвистике, где в 1916 году появилась книга де Соссюра, изданная его учениками по записям его лекций. Де Соссюр рассматривал относительность как фундаментальную проблему лингвистики.

В свете общеметодологического понятия инвариантности, мы можем вывести из закона иерархии функций знака следующее определение лингвистического инварианта:

Определение. Первичная функция знака инвариантна относительно его вторичных функций.

Понятие лингвистического инварианта имеет фундаментальное значение для разграничения грамматических категорий под углом зрения их функций. Возьмем части речи в узком смысле слова, то есть, четыре категории: существительное, глагол, прилагательное и наречие. Оставим в стороне морфологические критерии и поставим вопрос: Каковы синтаксические функции, отличающие части речи друг от друга? Если игнорировать закон иерархии функций знаков и основанное на этой иерархии понятие лингвистического инварианта, то ответить на этот вопрос невозможно. Дело в том, что каждая часть речи может употребляться в синтаксической функции любой другой части речи. Вот почему такие видные лингвисты, как Сэпир и Брюно, отрицали реальность частей речи. В самом деле, как, например, различать класс существительных и класс прилагательных? Ведь каждое существительное может иметь синтаксическую функцию прилагательного и каждое прилагательное — синтаксическую функцию существительного. Правильный ответ на этот вопрос такой: первичная синтаксическая функция существительного — аргумент предиката, тогда как первичная синтаксическая функция прилагательного — атрибут. В своих вторичных функциях, существительное может иметь функцию атрибута, а прилагательное функцию аргумента предиката. Части речи различаются по своим первичным функциям. Первичная синтаксическая функция каждой части речи инвариантна относительно ее вторичных синтаксических функций.

Отрицание иерархии первичных и вторичных функций знака и основанного на ней понятия лингвистического инварианта делает невозможным различение грамматических категорий под углом их синтаксических и коммутативных значений и сводит исследование различий между грамматическими категориями к поверхностному описанию чисто морфологических признаков.

Первичные синтаксические функции частей речи определяются через синтаксические оппозиции в соединении с законом максимального различия. Закон максимального различия говорит, что только те синтаксические оппозиции между частями речи имеют диагностическую силу, которые недвусмысленно характеризуют различие между первичными синтаксическими функциями частей речи. Так, максимальное различие между существительным и глаголом имеет место в синтаксической группе существительное + личная форма глагола. В этой оппозиции существительное недвусмысленно функционирует в качестве субъекта, а глагол — в качестве предиката. Возьмем теперь синтаксическую группу существительное + прилагательное. В этой группе существительное функционирует недвусмысленно только в качестве определяемого, а прилагательное — только в качестве определяющего (атрибута). Если же в этой группе существительное употребляется в одном из косвенных падежей, то такое употребление — это уже одна из вторичных функций существительного.

Понятие инварианта не следует смешивать с понятием общего значения. Это смешение наблюдается в работах многих лингвистов, в том числе в работах Романа Якобсона. Как известно, Якобсон пользовался терминами «основное значение» (Grundbedeutung) и “частные значения” (spezifische Bedeutungen), среди которых он выделял еще “главное значение” (Hauptbedeutung). Можно понять, что рассмотренный выше термин «первичная функция» соответствует термину «главное значение» у Якобсона; термин «вторичные функции» соответствует его «частным значениям». Что до термина «основное значение», то Якобсон пользовался этим термином в смысле «общее значение» и отождествлял его с понятием инварианта. Независимо от того, будем ли мы или не будем отождествлять «общее значение» с понятием инварианта, сама идея общего значения в лингвистике есть ложная идея. Ложность этой идеи состоит в том, что первичная и вторичные функции слов и других единиц языка суть разнородные понятия, не сводимые к общей основе. Как показала практика конкретных исследований, абстракция «общее значение» — несостоятельна как инструмент семантического анализа; она заводит лингвиста в тупик. Вот пример этого тупика:

Так, Ю. Д. Апресян утверждает, что главное свойство значений граммемы (= флективная грамматическая категория, в нашей терминологии) — это отсутствие семантического инварианта. Например, по его мнению, ложно рассматривать «совпадение с моментом речи», «предшествование моменту речи» и «следование за моментом речи» в качестве инвариантов граммем PRES, PAST, FUT. В обоснование своего мнения Апресян ссылается на тот факт, что каждая из этих граммем может употребляться в смысле другой граммемы. Ясно, что Апресян смешивает понятие инварианта с понятием общего значения. Да, это верно, что поскольку каждая из этих граммем может употребляться в смысле другой граммемы, мы не можем выделить общие значения, по которым эти граммемы отличались бы друг от друга. Но инвариант не есть общее значение. Инвариант есть первичная функция некоторого знака относительно операции ее совмещения с первичными функциями других знаков. Под этим углом зрения, тот факт, что каждая из этих граммем может употребляться в смысле другой граммемы. подтверждает, а не опровергает взгляд, что приведенные значения есть инварианты граммем PRES, PAST, FUT. Согласно закону совмещения, каждая граммема должна иметь первичное значение, инвариантное относительно ее различных совмещений с другими граммемами. В нашем случае, каждая из приведенных граммем может совмещаться с остальными граммемами данного набора граммем. Правильный анализ этих граммем выглядит так: 1) PRES, PRES qua PAST, PRES qua FUT; 2) PAST, PAST qua PRES, PRES qua FUT; 3) FUT, FUT qua PRES, FUT qua PAST.

10. Язык как превращенная форма

Рассматривая проблему неклассических процессов абстракции в современной лингвистике, мы не можем обойти методологический вопрос о соотношении формы и содержания. Язык как система знаков есть особого рода онтологическая реальность — так называемая превращенная форма (verwandelte Form). Это понятие которой восходит к Марксу и в последнее время было исследовано в работе М.К. Мамардашвили, посвященной важным последствиям этого понятия в свете методологических проблем неклассической науки и неклассической философии (Мамардашвили 1992).

Превращенная форма представляется как не разлагаемое далее образование, которое не может рассматриваться под углом зрения формы и содержания. Вот, что Мамардашвили говорит по этому поводу:

Особенность превращенной формы, отличающая ее от классического отношения формы и содержания, состоит в объективной устраненности здесь содержательных определений: форма проявления получает самостоятельное «сущностное», обособляется, и содержание заменяется в явлении иным отношением, которое сливается со свойствами материального носителя (субстрата) самой формы (например, в случае символизма) и становится на место действительного отношения. Эта видимая форма действительных отношений, отличная от их внутренней связи, играет вместе с тем — именно своей обособленностью и бытийностью — роль самостоятельного механизма в управлении реальными процессами на поверхности системы. При этом связи действительного происхождения оказываются «снятыми» в ней (как динамические закономерности — в статистических, связи формирования образов сознания — в закономерностях узнавания предметов, угадывания смысла и т.д.). Прямое отображение содержания в форме здесь исключается (Мамардашвили 1992: 270-71).

В отличие от классического отношения формы и содержания, в превращенной форме устранены содержательные определения. Прямое отображение содержания в форме здесь исключается. Превращенная форма есть полностью самостоятельный объект, сущность которого лежит в нем самом. Превращенная форма играет роль самостоятельного механизма в управлении реальными процессами.

Превращенная форма есть действительное извращение содержания или такая его переработка, что оно становится неузнаваемым прямо. Но вместе с тем превращенная форма характеризуется внутренней связностью и логичностью. Это вторичная рациональная система. Сущность вторичной рациональной системы заключается в ней самой, а не в устраненных из нее содержательных определениях.

Язык — это вторичная рациональная система. Помимо языка, примерами вторичных рациональных систем служат функционирование товарного производства, психоневроз как внутренне связная и осмысленная форма поведения, мифологические системы.

Содержание языка как превращенной формы, как вторичной рациональной системы составляют психические и логические процессы. Всякая грамматическая категория восходит к психическому процессу; но как языковый феномен она представляет собой застывший продукт этого процесса. Грамматическая категория есть оцепеневшая психологическая категория. Как система знаков, служащая инструментом коммуникации, язык есть система психических окаменелостей. Грамматические категории — это, так сказать, клише, выработанные человеческой мыслью в целях языкового общения. Мысль в процессе ее выражения неуклонно подводится под эти клише. Клише необходимы для обеспечения стабильности языкового общения. Отсюда, язык имеет принудительный характер по отношению к индивидуальной человеческой психике.

Борьба между мыслью и навязываемыми ей знаковыми клише исключается из поля зрения лингвиста. Это — чтение в сердцах, которое может служить темой для занимательных эссе, но не имеет ничего общего с объективными методами исследования.

Сущность языка лежит в нем самом, и поскольку это — так, психологические и логические аргументы не имеют никакого значения для раскрытия внутренних связей языка. Эти аргументы безразличны для лингвиста. Лингвистика самостоятельная наука, не зависимая от психологии и логики.

Понятие превращенной формы позволяет понять глубокий смысл знаменитой фразы де Соссюра, заключающей его книгу: единственным и истинным объектом лингвистики является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя.

11. Выводы

Для лингвистики абстракция есть главный метод анализа свойств предмета, в отличие от других наук, использующих для этой цели технические средства. Ни микроскоп, ни химические реактивы не могут помочь лингвистике. То и другое должна заменить сила абстракции.

В современной лингвистике господствует родовидовая абстракция. Но родовидовая абстракция не пригодна для лингвистики, как и для любой зрелой науки, потому что родовидовая абстракция не способна отделить существенные признаки исследуемого объекта от несущественных. значение. Центральной в науке должна быть абстракция рациональной структуры предмета, поскольку она позволяет отделить существенные признаки предмета от несущественных, а родовидовая абстракция может иметь только вспомогательное значение.

Абстракция рациональной структуры предмета имеет дело с предельными предметами. Предельные понятия вводятся в науку вместе с законами, которые их определяют.

В лингвистике абстракция рациональной структуры предмета должна быть по своему содержанию семиотической абстракцией, вытекающей из знаковой природы языка. Семиотическая абстракция не совместима с родовидовой абстракцией. Родовидовая абстракция может применятся на физическом уровне звука и на логическом уровне значения, но она не применима на коммуникативных уровнях, ибо коммуникативные классы не выводимы непосредственно из физических свойств звука или логических аспектов значения. Коммуникативные классы вводятся через законы отношений, а не путем генерализации, основанной на родовидовой абстракции.

Весь лингвистический механизм вращается исключительно вокруг скрытых тождеств и различий. Поэтому абстракция различий и тождеств — центральная проблема лингвистики.

Чтобы формулировать законы и законы языка как инструменты объяснения лингвистических феноменов, необходимо путем процесса идеализации выделять предельные предметы. Главный предельный предмет — это грамматическая структура. В реальном мире на грамматические структуры накладываются лексические и линейные ограничения. Грамматическая структура, не зависимая от словаря и линейной репрезентации, — это предельный предмет. Мы нуждаемся в нем в качестве инструмента объяснения.

Важное значение имеет различение первичных и вторичных функций знаков. Различение первичных и вторичных функций знаков определяет иерархическую систему. Язык есть система знаков, которая в отличие от других систем знаков характеризуется прежде всего иерархией функций знаков, определяемой законом совмещения.

Первичная функция знака инвариантна относительно его вторичных функций. Понятие лингвистического инварианта имеет фундаментальное значение для разграничения грамматических категорий под углом зрения их функций. Следует остерегаться смешения понятия инварианта с понятием общего значения знака. Значение знака — это иерархия первичной функции знака и его вторичных функций. Общее значение есть ложное понятие, потому что оно не выводимо из иерархии функций знака.

Язык как система знаков есть особого рода онтологическая реальность — так называемая превращенная форма. В отличие от классического отношения формы и содержания, в превращенной форме устранены содержательные определения. Прямое отображение содержания в форме здесь исключается. Превращенная форма есть полностью самостоятельный объект, сущность которого лежит в нем самом.

Цитируемая литература

Апресян, Ю. Д. 1995. Избранные труды, том II. Москва: Школа “Языки русской культуры”.

Мамардашвили, Мераб. 1992. «Превращенные формы. О необходимости иррациональных выражений». В книге Как я понимаю философию, стр. 269-82. Москва: Прогресс.

Мамардашвили, Мераб. 1996. Необходимость себя. Москва: Лабиринт.

Марков, А.А. 1954. Теория алгорифмов. Москва-Ленинград: Академия Наук.

Маркс, К. и Энгельс, Ф. Сочинения. 2-e изд.

Перцов, Н.В. 1998. К проблеме инварианта грамматического значения. I (Глагольное время в русском языке). Вопросы языкознания, 1998, No 1.

Перцов, Н.В. 1998. К проблеме инварианта грамматического значения. I (Императив в русском языке). Вопросы языкознания, 1998, No 2.

Пешковский, А.М. Русский синтаксис в научном освещении. Москва. 1934.

Соссюр, Фердинанд де. 1933. Курс общей лингвистики. Перевод со второго французского издания А.М. Сухотина. Москва: СОЦЭКГИЗ.

Шаумян, С. К. 1962. Проблемы теоретической фонологии. М.: Издательство Академии Наук СССР.

Bell, E.T. 1945. The Development of Mathematics. New York/London: McGraw-Hill Book Company, Inc.

Bohr, Niels. 1948. “On the Notions of Causality and Complementarity”. Dialectica, vol. 2. International Revue of the Philosophy of Knowledge, Zurich, Switzerland.

Chomsky, N.and M. Halle. 1968. The Sound Pattern of English. New York: Harper & Row.

Fitch, Frederic Brenton, 1952. Symbolic Logic.New York: The Ronald Press Company.

Husserl, Edmund. 1984. Logische Untersuchungen, Zweiter Band, Erster Teil. The Hague/Boston/Lancaster: Martinus Nijhoff Publishers.

Keenan, E.L. 1976. “Towards a Universal Definition of ‘Subject’”. In Charles Li (ed.) Syntax and Semantics: Subject and Topic. New York: Academic Press.

McCawley, J. D. 1968. ‘Lexical Insertion in Transformational Grammar without Deep Structure’. In B. I. Darden, C.-I. N. Bailey, and A. Davison (eds.), Papers from the Fourth Regional Meeting of the Chicago Linguistic Society, University of Chicago, Chicago, Illinois.

Shaumyan, Sebastian. 1968. Problems of Theoretical Phonology. The Hague/Paris: Mouton.

Shaumyan, Sebastian. 1987. A Semiotic Theory of Language. Bloomington and Indianapolis: Indiana University Press.

[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]