<< На главную страницу сайта

Летняя школа по формальным методам в фольклористике - 2004

МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ им. М.В. ЛОМОНОСОВА

филологический факультет

кафедра русского устного народного творчества

Принципы порождения текстов в заговорно-заклинательной традиции

К.А. Балобанова

ВВЕДЕНИЕ

Попытка определить границы предмета заявленного исследования неизбежно заставляет обратиться к методологическим и методическим основаниям науки о фольклоре. Такое обращение ad fontes дает возможность понять, каким инструментарием мы располагаем, и обозначить понятия и категории, которые будут использоваться как теоретические при работе с материалом. Отметим сразу, что все сказанное здесь касается только интересующей нас сферы народной культуры, а именно: обрядовой, уже – сферы окказиональных обрядов.

Изначально фольклористика существовала как часть этнографии, науки, в своих истоках описательной. Ее специфика заключалась в предмете описания, которым являлось «народное творчество». Постепенно складывался и соответствующий методологический инструментарий. В последнее время для исследования обрядовой сферы народной культуры используются наработки литературоведения (поэтики, стиховедения), лингвистики, семиотики, основанной как субкласс структурной лингвистики, и близкой ей этнолингвистики. Итак, заявлены и претендуют на существование как минимум три точки зрения на предмет: условно обозначим их как лингвистическую, литературоведческую и семиотическую.

В настоящее время «лингвистическая» ветвь фольклористики несколько оживляется в связи с очередной волной, докатившейся из собственно лингвистики. Речь идет о проблематике, связанной с теорией коммуникации, позволившей выйти на границы с рядом других дисциплин, развивающихся мощными толчками, таких как прагматика, психология коммуникации, стилистика. Процессы, приведшие к всплеску речевых теорий и теорий коммуникации в лингвистике, на наш взгляд, сходны с движением фольклористики и отражают вектор поисков, ставший в последние десятилетия актуальным для гуманитарной науки вообще. Это отчасти объясняет активное заимствование лингвистических разработок фольклористикой как попытку разрешить вопросы, связанные с синхронной жизнью традиции, а в лингвистике – языка, см. высказывание, отражающее видение этих процессов зарубежным лингвистом в рамках своего научного направления: «Эти работы (посвященные решению вопросов актуального функционирования языка, прежде всего в социальном контексте – К.Б.) пересекались с аналогичными исследованиями в антропологии и этнографии, где структурный анализ мифов, сказок, загадок и других форм устного народного творчества подготовил почву для более широких исследований способов коммуникаций в различных культурах» [Дейк, Кич 1988, с.154].

Для исследования заговоров с литературоведческих позиций фольклористика адаптировала из названных дисциплин ряд категорий, описывающих поэтику текста (соответственно, сама категория поэтики), в том числе:

Ш      ритм (единственная категория, обладающая продуктивностью не только для описания текста, но и для анализа ритуала в целом – см. [Аникин 1987; Харитонова 1992]);

Ш      композиция;

Ш      близкий по значению к термину «композиция», но более поздний по происхождению термин структура , под которым также понимается соотношение традиционно выделяемых составляющих заговорно-заклинательного текста [Ожегова 1988];

Ш      сюжет и мотив [Кляус 2000];

Ш      сюжетная ситуация – «последовательность характерных мотивов» [Виноградова 1993, с.160] (по данным [Киселева 2001] применительно к заговорам термин впервые употреблен в [Кляус 1994]);

Ш      неопределенный, интуитивно понятный в приложении к материалу традиционной культуры лингвистический термин нарратив;

Ш      параллельный ему термин эпический (например, эпический зачин, эпическая часть, эпический заговор), категория, указывающая как минимум на следующие признаки заговорного текста: объем (относительно больший в сравнении с приговорами [Харитонова 1992]) и связность, необходимая для реализации некоторой ситуации, которая может быть также названа сюжетом [Юдин 1997];

Ш      формула (выделена на фольклорном материале, но имеет под собой сугубо литературоведческую методологию, когда текст требуется расчленить на части, чтобы с ним можно было работать) [Зелинский 1897;Познанский 1917].

В качестве единицы описания материала при таком подходе выступает отдельный текст.

Особняком стоит ряд категорий, заимствованной из лингвистики речевой деятельности (этот набор категорий по-другому моделирует объект, о чем будет сказано подробнее ниже). Он связан с прагматической ориентацией заговора как текста коммуникативной направленности [Виноградова 1993], легко укладывающейся в теорию перформативов [Топорова 1996, Юдин 1997][1]. Собственно, в научный оборот введен далеко не весь лингвистический инструментарий, связанный с теорией коммуникации, но определение заговоров как текстов «прагматической ориентации» или «коммуникативной направленности», видимо, подразумевает возможность их описания с помощью этой сетки категорий, каковую мы и будем использовать с соответствующими ссылками на лингвистические работы. Нам известна единичная попытка ввести в оборот термин, используемый в прагматике и когнитивной лингвистике, –– это термин макроструктура в [Киселева 2001][2]. Эта попытка сделана в одной из последних работ и наглядно иллюстрирует тезис о том, что поиск инструментария и методологии фольклористики не прекращается и что один из его основных ресурсов – заимствования из лингвистики. Другой термин, пришедший из когнитивной лингвистики, был подхвачен скорее семиотическим, а не литературоведческим направлением фольклористики – концепт (из работ лингвистического направления см. [Вежбицкая 1999; Вежбицкая 2001], в фольклористике этот подход воплощен в [Славянские древности]).

Рассматривая материал с точки зрения семиотико-фольклористического подхода и близкого к нему этнолингвистического, мы также выделим текст как предмет и единицу исследования, что соответствует исходной интенции науки семиотики – п р о ч и т а т ь (генетическое наследство лингвистики), т.е. выявить и описать фрагменты действительности, имеющие знаковый характер, и реконструировать их значение[3]. Важно отметить, что реконструкция так или иначе всегда направлена в диахронический план [Топоров 1972]. Другой «вектор» реконструкции – пласт семантики, первичный не во временном, а в логическом отношении. Таким образом, в соответствии с основными интенциями этих наук, коренное отличие «семиотического текста» от «лингвистического» будет заключаться в следующем: «семиотически» текст важен как внешняя репрезентация глубинных (во временном и логическом отношениях) смыслов, «лингвистически» и «литературоведчески» текст ценен само по себе, in se, – с его структурой и смыслами, доступными из него самого, без обращения к другим знаковым системам.

В фольклористику введена и основополагающая категория, позволяющая перенести семиотическое понимание объекта и единицы исследования (текста) на материал, в нашем случае – на факты, связанные с ритуалом. Для обозначения этой категории используются разнообразные термины: «обрядовый текст», «фольклорно-этнографический текст», «культурный текст». Обрядовый текст включает в себя как вербальные (что соответствует традиционному пониманию слова «текст»), так и невербальные (являющиеся текстом в семиотическом смысле этого термина) составляющие обряда. Термин «фольклорно-этнографический текст» введен А.М. Мехнецовым [Мехнецов 1998, с.24] («<…> законченный в функционально-содержательном и композиционном отношениях фрагмент народной традиционной культуры, сущность которого в той или иной степени передается художественными средствами выражения»), вслед за ним используется Г.В. Лобковой: «Фольклорный текст – целостная в смысловом отношении единица содержания в поле культурной традиции, выраженная средствами одной или нескольких семиотических систем» [Лобкова 2000, с.12].[4] Н.И. Толстым введен термин «культурный текст»: «Традиционный обряд представляет собой культурный т е к с т, включающий в себя элементы, принадлежащие к разным кодам: а к ц и о н а л ь н о м у (обряд – последовательность ритуальных действий), р е а л ь н о м у, или п р е д м е т н о м у (в обряде производятся действия с некоторыми <…> предметами), в е р б а л ь н о м у (обряд содержит словесные формулы <…>), а также п е р с о н а л ь н о м у (ритуальные действия совершаются определенными исполнителями и могут быть адресованы определенным лицам или персонажам), л о к а т и в н о м у (действия приурочены к ритуально значимым элементам внешнего или внутреннего пространства или вообще пространственно ориентированы – вверх, вниз, вглубь и т.д.), т е м п о р а л ь н о м у (действия, как правило, производятся в определенное время <…>), м у з ы к а л ь н о м у <…>, и з о б р а з и т е л ь н о м у (изобразительные символы ритуальных предметов, пищи, одежды, утвари и т.п.) и т.д.» [Толстой 1995, с.167]. Ср. также мысли, высказанные А.К. Байбуриным, позволяющие увидеть выделяемые составляющие в динамической связи: «[В архаическом обществе – К.Б.] Природному и культурному окружению человека (элементам ландшафта, утвари, частям жилища, пище, одежде и т.д.) придавался знаковый характер. Все эти семиотические средства вкупе с языковыми текстами, мифами, терминами родства, музыкой и другими явлениями культуры обладали единым и общим полем значений, в качестве которого выступала целостная картина мира. То есть все эти системы объединялись во всеобъемлющую знаковую систему таким образом, что элемент конкретной знаковой системы мог иметь своим значением план выражения другой системы, и т.д. С помощью такой организации достигался эффект взаимовыводимости значений и сквозной метафоричности» [Байбурин 1993, с.11]. Ряд основных категорий, группирующихся вокруг категории «текста»:

Ш      код (см. приведенные цитаты);

Ш      контекст: «Контекст понимается достаточно широко: это не просто пространственно-временные условия реализации текста, но и культурная традиция в целом» [Лобкова 2000, с.14].

Это категории, направленные на проявление вневременного уровня обозначающих, т.е. пласта семантики. Кроме того, мы используем здесь несколько категорий, которые применяются к фольклорному материалу несколько реже, тем более, что они связаны с волной структурализма, предшествовавшей семиотике (из которого она, собственно, и выросла), и сейчас вышли из моды. Они были введены в структурной антропологии и служат реконструкции уровня архаических смыслов. Эти категории суть следующие:

Ш      трансформация [Греймас 1985], ныне забытая, на наш взгляд, незаслуженно,

Ш      и в противоположность ей активно использующаяся категория бинарных оппозиций (подробная библиография приводится по ходу первой главы).

Таким образом, перечисленные методологии не перекрывают друг друга, но каждая из них работает с заговором в своем «измерении», по своему моделируя объект исследования. Часть категорий, связанных с семиотическим и этнолингвистическим подходом, моделирует заговор как обряд, включающий несколько кодов, прочитывание которых дает реконструкцию глубинной/архаичной картины мира, репрезентированной в обряде. Необходимое условие процедуры прочитывания – одновременное чтение, «раскодирование» всех кодов в их совокупности. С другой стороны, заговор может быть моделирован в лингво-литературоведческих категориях, поскольку он – определенным образом структурированный вербальный текст. Кроме того, часть категорий позволяет работать с заговором в антропологической рамке, вписывая его в контекст когнитивно-коммуникативной деятельности.

Итак, анализ методологии и терминологического аппарата позволяет говорить о существовании нескольких моделей изучаемого объекта, опираясь на которые мы и будем строить собственную работу (под моделью имеется в виду принцип членения объекта на составляющие компоненты, определенным образом взаимосвязанные друг с другом). Модель объекта выявляется следующим образом: через первичное описание, методологические основания которого никогда не очевидны заранее, поскольку они задаются в процессе описания. Объект членится в категориях описания (типологизируется внутренне) и вписывается в некоторый ряд других объектов (типологизируется внешне). Таким образом, объект, являющийся ноуменом вне исследования, в самом исследовании априори дискретен, и эта дискретность в определенной степени произвольна, т.к. является результатом аналитической деятельности, внешней по отношению к объекту. Разные модели одного и того же объекта позволяют схватывать разные грани ноумена. Ср. в этой связи соображения Р. Барта о структуралистской модели, которые, на наш взгляд, могут быть распространены вообще на научное моделирование объекта: «Структуральный человек берет действительность, расчленяет ее, а затем воссоединяет расчлененное… Модель – это интеллект, приплюсованный к предмету, и такой добавок имеет антропологическую значимость в том смысле, что он оказывается самим человеком, его историей, его ситуацией, его свободой и даже тем сопротивлением, которое природа оказывает его разуму» [Барт 1989, с.255].

Мы уже достаточно подробно описали каждую модель, хотя еще будем вносить уточнения по ходу изложения. Остановимся теперь на том, что представляют собой механизмы текстопорождения в каждой из них. В семиотической модели, реконструирующей генезис обозначаемого, механизмами текстопорождения будут считаться те, благодаря которым текст возник и сложился таковым, а не каким-то иным; соответственно, при раскодировании семантики обозначающего будут задействованы механизмы, обеспечивающие его перевод в непосредственно данный текст. Для лингвистико-литературоведческой модели механизмами текстопорождения должны быть признаны механизмы функционирования текста, т.е. выявление структуры текста, ср. определение структуралистской модели: «Целью любой структуралистской деятельности… является воссоздание «объекта» таким образом, чтобы в подобной реконструкции обнаружились правила функционирования этого объекта» [Барт 1989, с.255]. В коммуникативной модели текст предстает как высказывание субъекта, находящегося в определенной ситуации коммуникации. Таким образом, механизмы порождения текста суть совокупность влияющих на него факторов в конкретной ситуации порождения.

В соответствии с представленными моделями выстроено дипломное сочинение. Первая и вторая части представляют семиотическую модель и будут посвящены реконструкции диахронической и семантической соответственно (на две главы они разделены исключительно из соображений удобства представления материала). Диахроническая реконструкция, как мы уже сказали, позволяет описать принципы текстопорождения в генетическом смысле слова «порождение», т.е. возникновение. Для того, чтобы выявить, что определило заговорный текст в процессе его возникновения и становления, должна быть проделана своего рода обратная реконструкция, т.к. исторически наука сначала реконструировала эти факторы влияния из текстов – не только заговорных, естественно. По ходу изложения мы будем опираться на выводы исследователей, занимавшихся подобной реконструкцией, чем и объясняется реферативный характер точек, опорных для этой части работы. Во второй главе заговор также представлен в терминах семиотической модели – той ее части, которая направлена на реконструкцию уровня, предшествующего текстовому, не генетически, но логически, т.е. уровня семантики. В третьей главе, текстологической, заговорный текст предстает как т е к с т в свете тех данных о нем самом и о механизмах его образования, которые могут быть получены с помощью лингвистико-литературоведческого анализа только из текстов заговоров. Четвертая глава, антропологическая (синхроническая), посвящена когнитивным и коммуникативным факторам, влияющим на порождаемый текст.

Принимая во внимание сугубо аналитическую направленность всего сказанного выше, нам кажется крайне важным подчеркнуть изначально существующую целостность объекта. В данном случае мы имеем в виду не только целостность конкретного заговорно-заклинательного акта в его вербальных и невербальных составляющих, но заговоры, заговаривание как особый тип деятельности, практики (греч. АБ±ѕ№В – действие, деяние, дело). Поэтому нашей сверхзадачей будет: попытаться увидеть это целое за дискретностью, являющейся априорным следствием анализа, и не потерять общего фокуса, что, на наш взгляд, обеспечивается отчасти самой постановкой задачи, выдвигающей на первый план «порождение» заговорного текста, т.е. его синтез. Отметим заранее, что установка на описание заговора как типа практики, т.е. как живое и изменяющее явление скажется на формате выводов: вряд ли возможно перечислить по пунктам механизмы, действующие внутри живого целого, (в нашем случае выявить принципы текстообразования). Поэтому само описание в данном случае не всегда сводимо к некоторому количеству тезисов, но само является аналитической процедурой. Мы постараемся сделать это очевидным через введение «гиперссылок» там, где это осмысленно и возможно, которые будут связывать разные модели объектов между собой и вписывать таким образом один и тот же феномен в разные модели – это, как нам кажется, позволит добиться целостности в рамках научного описания, а вне его – разграничить феномен и его трактовку/описание через соположение разных вариантов описаний.

БИБЛИОГРАФИЯ

1.              Аникин 1987 - Аникин В.П. Русский фольклор: Учебное пособие для филол. спец. вузов. М., 1987.

2.              Байбурин 1993 - Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре: Структурно-семиотический анализ восточнославянских обрядов. СПб., 1993.

3.              Барт 1989 - Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1989.

4.              Вежбицкая 1999 - Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков. М., 1999.

5.              Вежбицкая 2001 - Вежбицкая А. Понимание культур через посредство ключевых слов. М., 2001.

6.              Виноградова 1993 - Виноградова Л.Н. Заговорные формулы против детской бессонницы как тексты коммуникативного типа // Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Заговор. М., 1993. С. 153-164.

7.              Греймас 1985 - Греймас А. В поисках трансформационных моделей // Зарубежные исследования по семиотике фольклора. М., 1985. С. 89-108.

8.              Дейк, Кич 1988 - Дейк ван Т.А., Кич В. Стратегии понимания связного текста // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 23. М., 1988. С. 45-89.

9.              Зелинский 1897 – Зелинский Ф.Ю. О заговорах. (История развития заговора и главные его формальные черты) // Сборних Харьковского историко-филологического общества. Харьков, 1897. Т. 10. С. 1-58.

10.          Киселева 2001 - Киселева Ю.М. Смысловая организация русских лечебных и любовных заговоров. Автореферат дисс… канд. филол. наук. М., 2001.

11.          Кляус 1994 - Кляус В.Л. Заговоры восточных и южных славян: Опыт систематизации повествовательных элементов. Дисс… канд. филол. наук. М., 1994.

12.          Кляус 2000 - Кляус В.Л. Сюжетика заговорных текстов славян в сравнительном изучении М., 2000.

13.          Лобкова 2000 - Лобкова Г.В. Древности Псковской земли. СПб., 2000.

14.          Мехнецов 1998 - Мехнецов А.М. Фольклорный текст в структуре явлений народной традиционной культуры. СПб., 1998.

15.          Ожегова 1988 - Ожегова С. С. Композиция и типы севернорусских заговоров // Этнолингвистика текста. Семиотика малых форм фольклора: Тезисы и предварительные материалы к симпозиуму. М., 1988. Ч. I. С. 44-47.

16.          Познанский 1917 – Познанский Н. Заговоры. Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул. Петроград, 1917.

17.          Толстой 1995 - Толстой Н.И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М., 1995.

18.          Топоров 1972 - Топоров В.Н. К происхождению некоторых поэтических символов (палеолитическая эпоха) // Ранние формы искусства. М.: Искусство, 1972. С. 77-105.

19.          Топорова 1996 - Топорова Т.В. Язык и стиль древнегерманских заговоров. М., 1996.

20.          Харитонова 1992 - Харитонова В.И. Заговорно-заклинательная поэзия восточных славян: Конспекты лекций. Львов, 1992.

21.          Юдин 1997 - Юдин А.В. Ономастикон русских заговоров. Имена собственные в русском магическом фольклоре. М., 1997.