Трахтенберг Лев Аркадьевич

 «Всешутейший собор» и связанные с ним празднества Петровской эпохи: проблемы происхождения

В этом докладе я постараюсь изложить основные выводы, которые мне удалось сделать за то время, что я исследовал происхождение «всешутейшего собора» и связанных с ним празднеств Петровской эпохи, а именно «избрания и поставления князя-папы», «славления», «освящения» Лефортова дворца в честь Бахуса, «церемонии», представлявшей собой пародию на так называемое «шествие на осляти», свадеб «князя-папы» Зотова и «князя-папы» Бутурлина и маскарадов по случаю заключения Ништадтского мира. И «всешутейший собор», и связанные с ним празднества не раз упоминались в различных работах, хотя почти нет исследований, специально посвященных именно этим явлениям. Соответственно, и происхождение этих явлений изучено мало (важнейшие из тех выводов, которые уже были сделаны, я постараюсь указать дальше.) Однако эта проблема представляется достаточно интересной. Некоторые соображения по этому вопросу я и постараюсь высказать. Разумеется, многие параллели на данный момент не вполне надежны; однако представляется интересным выдвинуть несколько гипотез, часть которых, впрочем , нуждается в дальнейшей проверке. Перед тем как приступить к изложению, скажу еще, что постараюсь уделить внимание, прежде всего, генетическим связям «всешутейшего собора» и описываемых празднеств с традиционными обычаями, а о связях с церковными обрядами буду говорить лишь кратко.

Итак, «сумасброднейший, всешутейший и всепьянейший собор» просуществовал не менее тридцати лет. Его устройство являлось пародией на иерархию Русской Православной Церкви. В нем были, например, «дьяконы», «архидиаконы», «попы», «ризничий», «архиереи», в том числе «митрополиты», а также «диаконисы», «архи-игуменья» и «князь-игуменья» (этот список, впрочем, неполный). У членов «собора» были особые одеяния, которые тоже представляли собой пародию на облачения священнослужителей: к примеру, вместо архиерейской панагии они носили флягу, а на митре «князя-папы» был изображен Бахус. «Всешутейший собор» и пародические «титулы» его членов неоднократно упоминаются и в частной переписке, и в особых документах, связанных с его функционированием, – например, в программах «избрания и поставления князя-папы», автором которых был Петр I. Впрочем, в деятельности «всешутейшего собора» пародировалась не только Русская Православная Церковь, но и церковь римско-католиче­ская: это доказывается, к примеру, употреблением таких «титулов», как «папа» и «кардиналы», или тем, что митра «князя-папы» была похожа на митры католических епископов.

Генетических параллелей к «всешутейшему собору» достаточно много. Его прототипом могли быть, например, засвидетельствованные в XVII веке (далее цитата) «игрища <…> на коих святых нарицают, и монастыри делают, и архимарита, и келаря, и старцов нарицают». Из этого свидетельства допустимо сделать вывод, что игры, в которых пародировалась иерархия церкви, в данном случае устройство монастыря, могли быть распространены на Руси в допетровскую и в Петровскую эпоху. Разумеется, неизвестно, насколько распространенными они были: сведений недостаточно, чтобы об этом судить, но такая параллель, надо думать, как минимум вполне возможна: ведь не надо забывать о том, что культурно-историческая ситуация не способствовала сохранению сведений о подобного рода играх, которые могли считаться антицерковными.

Еще одна параллель – западноевропейские «дурацкие общества», «шутовские гильдии», «которые регулярно устраивали смотры-парады, пародирующие выступления епископов, словопрения судей, въезды королей в города и т. д.» (В. П. Даркевич), «постоянно действующие комические “ордена”, “общества” и “республики”» (М. Ю. Реутин). Эти факты интересны тем, что в данном случае речь идет не просто об отдельных праздниках или обрядах, но о постоянно действующих организациях: ведь и «всешутейший собор» существовал именно как особого рода организация на протяжении более чем тридцати лет. Впрочем, нельзя не отметить и очевидное различие: «всешутейший собор» состоял все же не из одних шутов. Членами его были нередко известные государственные деятели, например: Головкин, Стрешнев, Апраксин или Мусин-Пушкин. Даже второй глава «собора», «князь-папа» Зотов, имел чин тайного советника, не говоря уже о том, что членом все того же «всешутейшего собора» в «звании» «диакона», «архидиакона» или «протодиакона» был и Петр I. Еще следует отметить то, что в средневековых пародиях на епископов в качестве атрибутов этого сана могли выступать митра и посох, которые выделяют также и «князя-папу» из числа членов «сумасброднейшего собора».

Здесь же кратко перечислю основные источники, из которых Петр I и его современники могли узнать о западных обычаях: это и общение с жителями Немецкой слободы, и, конечно же, посещение западных стран, в т. ч. участие Петра I и его приближенных в Великом посольстве и в путешествии за границу 1716 – 1717 годов. Кстати, некоторые из празднеств, о которых я буду говорить дальше, обнаруживающие наиболее заметное сходство с западным карнавалом, были устроены не до, а именно после этого второго путешествия. Учитывая все это, генетическую связь «всешутейшего собора» и рассматриваемых празднеств с западноевропейскими обычаями можно считать вполне вероятной.

Представляются интересными в отношении сопоставления с «всешутейшим собором» и еще некоторые факты из истории Византии. Известно, что византийский император Михаил III, правивший в середине IX века, «провозгласил» некоего Грила (чье имя в переводе с греческого означает «свинья») «патриархом», еще одиннадцать «сквернословов» – митрополитами, и сам назвался митрополитом (или архиепископом) Колонии; они подражали церковной службе, исполняя гимны под кифару, с громкими выкриками, наполняя золоченые сосуды горчицей и перцем, устраивали торжественные шествия. Этот случай назначения «шутовских» церковных иерархов не был единственным в истории Византии: Константин V сделал некоего монаха-расстригу участником «гнусных процессий» и назвал его «папой веселия», а «во вре­мя игрищ, устроенных императором Алексеем III Ангелом <…> по поводу свадьбы его дочери Анны <…>, некий евнух изображал из себя эпарха Константинополя». Я. Н. Любарский возводит все такого рода явления к традиционным обрядам, в частности к сатурналиям. При этом нельзя исключать, что соответствующие факты из истории Византии, описанные Продолжателем Феофана, Константином Багрянородным, а также в «Житии Стефана Нового» и т. д., были известны в России в XVII в. по переводам или оригиналам каких-либо из этих или иных текстов. Разумеется, такая параллель представляется достаточно сомнительной: нельзя с уверенностью утверждать, что все эти факты были в России в Петровскую эпоху известны, и трудно предполагать, что Петр I и его приближенные подражали византийскому образцу, поскольку их культурная ориентация, по-видимому, была иной – не на Византию, а на Запад. Однако формальное сходство сопоставляемых явлений достаточно заметно, и поэтому следует, наверное, по крайней мере допустить возможность влияния.

Таким образом, можно отметить, что параллели к «всешутейшему собору», которые с той или иной степенью вероятности могут считаться генетическими, достаточно многочисленны (причем этот список не претендует на полноту). Кстати, надо заметить, что если на параллели к некоторым празднествам Петровской эпохи обращали внимание многие исследователи, то о происхождении самого «всешутейшего собора» как организации писали мало.

Теперь, охарактеризовав сам «всешутейший собор» и его происхождение, нужно перейти к перечисленным выше празднествам. Важно отметить, что «связанными со “всешутейшим собором”» я в данном докладе буду называть те празднества, в которых принимали участие его члены, причем их членство в нем было так или иначе обозначено, выявлено: или знаком его служила особая одежда, о которой я уже упоминал, или пародические «титулы». (В действительности связи между «всешутейшим собором» и празднествами Петровской эпохи сложнее и требуют особого рассмотрения, однако это уже выходит за рамки доклада.)

Характеризуя празднества, сначала нужно сказать о так называемом «славлении». Из всех празднеств, связанных с «всешутейшим собором», оно известно нам лучше всего: есть как минимум шесть описаний, причем самые ранние относятся к 90-м годам XVII века, а самые поздние – к 20-м годам XVIII века. Совершалось «славление» ежегодно, на святки: его участники ездили по домам знати и купцов, исполняли там «церковные, шутовские и застольные песни»  и пировали за счет хозяев, причем многие современники свидетельствуют, что участниками были именно члены «всешутейшего собора».

Оно, вероятно, генетически связано с различными святочными обрядами. С одной стороны, нельзя не вспомнить в связи с ним о колядовании и ряжении, принятых на святки. Эту параллель отмечали многие исследователи, в том числе Б. А. Успенский, Л. Хьюз, В. М. Живов. Однако не все особенности «славления» при дворе Петра I, в том числе и название,  объясняются этой параллелью. И поэтому нужно вспомнить о другом святочном обычае: ходить на Рождество по домам и исполнять церковные песнопения. Этот обычай был принят, в частности, при дворе Алексея Михайловича, о чем пишут И. Е. Забелин  и М. Г. Рабинович. При этом «славельщиками» нередко были духовные лица, певчие, а к царю «славить» приходил и патриарх. Обычай этот, впрочем, был распространен отчасти и в народе, на что указывает М. Г. Рабинович. Описывая элементы христианского происхождения в восточнославянской рождественской обрядности второй половины XIX – начала XX вв., этот обряд характеризует и Д. К. Зеленин, упоминая «славельщиков, отличающихся от колядовщиков тем, что они исполняют только церковные рождественские песнопения». В. Я. Пропп пишет, что на святки дети, а также священники ходили по домам и «славили Христа», распевая духовные стихи. Следует отметить, однако, что, по мнению В. И. Чичерова, пение церковных песен, насаждавшееся духовенством в качестве рождественского обряда, не привилось в народе; однако в высших классах русского общества XVII в. такой обычай, как пишет И. Е. Забелин, все же существовал, а следовательно, мог быть известен хотя бы некоторым участникам и зрителям празднеств Петровской эпохи. Соответственно, в «славлении» при дворе Петра I можно видеть влияние сразу двух различных обрядов. Возможно, именно к колядованию и ряжению восходят достаточно заметные отличия рассматриваемой «церемонии» от «славления» в допетровскую эпоху: например, то, что во время этого «действа», как утверждает Ю. Юль, исполнялись также «шутовские и застольные» песни; по свидетельству Б. И. Куракина, некоторых его участников обливали, ругали и били; а как пишет Ф.-В. Берхгольц, члены «всешутейшего собора» и сам царь носили во время «славления» особую одежду, которую можно, вероятно, рассматривать как маскарадное платье. Все эти факты дают некоторые основания считать данную «церемонию» пародией на обряд «славления», существовавший в допетровскую эпоху, причем средством преобразования пародируемого объекта в пародию как таковую становится привнесение в нее элементов другого святочного обряда, отличного от того, который пародируется в данном случае. Разумеется, такую версию, согласно которой «славление» при дворе Петра I – это именно пародия, можно отвергнуть; но предположение о влиянии двух святочных обычаев (если, конечно, вслед за Д. К. Зелениным и В. И. Чичеровым их различать) представляется обоснованным.

Кроме «славления», интересно упомянуть и так называемые «святочные забавы», в которых участвовал царь со своими комнатными людьми. Во время этих «забав» знатных людей оскорбляли и даже пытали. Есть некоторые основания полагать, что такие «забавы» имели место лишь в начале царствования Петра I. Интересно это явление в данном случае тем, что сам Б. И. Куракин, автор «Гистории о царе Петре Алексеевиче», по которой нам и известны эти «святочные забавы», возводит их к русским народным обычаям до и после Рождества рядиться «в платье машкараты», а также «играть всякие гистории смешные». Это указание представляется здесь достаточно ценным. Однако нельзя не заметить, что, строго говоря, связь «святочных забав» со «всешутейшим собором» в том смысле, о котором я говорил, у Б. И. Куракина не засвидетельствована.

Другое – регулярное, как и «славление», – празднество представляло собой пародию на известное (совершавшееся еще в допетровскую эпоху в Вербное воскресенье) «шествие на осляти», во время которого патриарх ехал на лошади, а ее вел под уздцы царь. Эта пародия известна по двум различным описаниям. Согласно более раннему, которое дает Куракин, в Вербное воскресенье «на потешном дворе» после обеда «отправлялась» процессия: «патриарха шуточного», т. е. «князя-папу», везли на верблюде «в сад набережный к погребу фряжскому», где пили. По более позднему рассказу Берхгольца, вместо прежнего «шествия на осляти» в Вербное воскресенье «князь-папа» и члены «всешутейшего собора» ездили по городу на ослах, волах, в санях, запряженных свиньями, медведями или козлами, и делали визиты. Соответственно, различие описаний дает некоторые основания предполагать, что и это празднество за время своего существования изменилось, причем, поскольку в своем более позднем варианте оно напоминает охарактеризованное выше «славление», можно думать, что оно подверглось влиянию со стороны последнего. Оснований видеть здесь влияние народных обычаев, наверное, нет, кроме общего принципа пародирования церковных обрядов, о котором я более подробно скажу чуть позже. Ведь подлинное «шествие на осляти», наверное, не следует считать народным традиционным ритуалом в строгом смысле слова не только потому, что это был обряд церковный, но и потому, что совершался он лишь в некоторых городах, а в 1678 году было запрещено устраивать его где-либо, кроме Москвы, и появился он на Руси, по-видимому, не ранее XV – XVI века.

Далее нужно рассмотреть «избрание и поставление князя-папы», устроенные соответственно 28 декабря 1717 и 10 января 1718 года. Эти «церемонии», по-видимому, представляют собой пародию на обряды избрания и поставления архиереев Русской Православной Церкви. (Следует отметить, что и другие члены «всешутейшего собора» «поставлялись» с соответствующими «церемониями». Однако достаточно подробных описаний таких «действ», которые бы существенно отличались от того, что мы знаем о «поставлении» «князя-папы», нам не известно.) В начале «избрания» «архижрецы» «всешутейшего собора, спев «песнь бахусову» и выслушав речь «князя-кесаря» Ромодановского, торжественно шествовали в дом, где выдвигали трех кандидатов. На следующий день один из них избирался баллотировкой. Во время же «поставления» «новоизбранный» «князь-папа», придя в «князь-папинскую палату», обменивался с «поставляющим» репликами, пародировавшими те, которые произносил в XVII веке архиерей перед хиротонией, затем вместо исповедания веры говорил о том, как он «содержит закон Бахусов», то есть пьянствует, после этого Бутурлина облачали в его одежды, помазывали крепким вином, «архижрецы» налагали на него руки, причем первый из них читал речь, затем пели «аксиос!», подражая обряду поставления патриарха.

Очевидна здесь западноевропейская параллель, на которую указывал еще М. М. Бахтин, – избрание «дурацкого епископа и архиепископа» или «дурацкого папы», «папы шутов», которое могло быть частью карнавала: избранного торжественно отводили в церковь, где плясали, затем «епископ» служил мессу, давал благословение; при этом пели непристойные песни, играли в карты, в кости, кадили навозом и старыми подметками. Кстати, можно обратить внимание на одну подробность: это мотив азартных игр, представленный не только в западном карнавале, но и в «церемонии поставления князя-папы»: «поставляемого» «рукополагали», в частности, «во имя всех зернщиков, <…>, во имя всех карт, во имя всех костей». Известно также, что «князь-папа», как и «дурацкий епископ», «подавал благословение», в т. ч. самому Петру I. Впрочем, проводя параллели, нельзя не отметить и некоторых различий: «князь-папа» был избран не на время карнавала, а после смерти прежнего «князя-папы» и возглавлял «всешутейший собор» постоянно. Кроме того, для его «избрания» и «поставления» Петр I разработал программы, которые сохранились в нескольких вариантах с собственноручной правкой царя.

Здесь же следует упомянуть и еще одно празднество, имеющее сходные параллели, – «освящение» Лефортова дворца в честь Бахуса 21 января 1699 года, представлявшее собой, по-видимому, пародию на подлинное освящение. Вместо того чтобы кропить здание святой водой и кадить благовониями при помощи кадильницы, участники этой «церемонии» несли чаши с вином, медом, пивом и водкой, окуривали комнаты табаком, а вместо креста у «князя-папы» были две скрещенные курительные трубки. Здесь нужно заметить, что каждение пародировалось и в некоторых русских народных обрядовых играх, и во время западноевропейского карнавала, в том числе  при избрании «дурацкого епископа».

И, разумеется, нельзя обойти вниманием маскарады по случаю заключения Ништадтского мира, устроенные соответственно 10 – 17 сентября 1721 года в Петербурге и во время масленицы (то есть с 28 января по 4 февраля) 1722 года в Москве. (Кстати, в них тоже принимали участие члены «всешутейшего собора» в костюмах, свидетельствовавших об их принадлежности к нему.) Интересно, что ношение маскарадного платья во время по крайней мере первого из этих празднеств было обязательным. В данном случае можно отметить сходство с западноевропейским карнавалом, проявляющееся и в том, что один из маскарадов был устроен на масленицу, и в ношении маскарадного платья, и в том, что во время одного из маскарадов по улицам везли сани, сделанные в виде кораблей, что напоминает западноевропейский карнавальный обычай. С другой стороны, ношение маскарадного платья можно связать и с русской традицией ряжения. Однако нельзя не обратить внимание и на одно очень заметное различие между названными маскарадами и западноевропейским карнавалом: маскарады были устроены именно по случаю заключения Ништадтского мира, в то время как карнавал устраивался регулярно.

Наконец, следует особо упомянуть о свадьбах «князя-папы» Зотова 16 января 1715 года и «князя-папы» Бутурлина 10 сентября 1721 года. Участники первой из этих свадеб были в маскарадных костюмах, которые распределялись заранее по указаниям Петра I, обязавшего всех приглашенных носить их. Свадьба же Бутурлина была включена в программу празднеств по случаю заключения Ништадтского мира. Присутствовавшие при венчании, как и прочие участники празднеств, тоже были в маскарадном платье. После венчания участники маскарада торжественно ходили по площади, затем был устроен пир.

В этих свадьбах есть пародические элементы: например, участники их были в маскарадных костюмах; во время пира после свадьбы Бутурлина над головой его висел «серебряный Бахус» на бочке с водкой, в то время как, по обычаю, в этом месте «прибивали икону»; комната для «молодых» была устроена в пирамиде, освещенной изнутри, с отверстиями в стенах, в то время как, по обычаю, брачная комната устраивалась, как правило, в доме жениха, в сеннике. Однако особенностью этих свадеб является то, что они сочетают названные пародические элементы с многочисленными элементами традиционного свадебного обряда (среди них венчание и пир после него), которые, по-видимому, не столько пародируются, сколько воспроизводятся в их, если можно так выразиться, подлинном виде. При этом важно обратить внимание и на то, что, поскольку «молодые» были обвенчаны, обряд этот имел законную силу, признавался государством и церковью. Соответственно, эти празднества, хотя и включали пародические элементы, в то же время могут, по-видимому, рассматриваться как собственно свадебные обряды, пусть и заметно видоизмененные. (Следует отметить, что достаточно распространенные свадебные игры, в том числе исполнявшиеся на святки, о которых пишет, например, В. Я. Пропп, так рассматриваться, разумеется, не могут, поскольку ни венчания, ни других существенных элементов свадебного обряда, естественно, не включали.)

Завершая обзор параллелей к «всешутейшему собору» и к связанным с ним празднествам, необходимо охарактеризовать также и некоторые факты, которые представляются очень существенными для понимания происхождения этих явлений, несмотря на то что не обнаруживают столь же явного формального сходства с каким-либо одним из них, как перечисленные ранее. Речь идет о различных случаях пародирования церкви, церковной службы и фигуры священника в русской традиции (о традиции западноевропейской, я надеюсь, уже сказано достаточно). Они, вероятно, могли оказать определенное влияние на «всешутейший собор» и связанные с ним празднества, выступая как образец, как пример того, что пародирование церкви допустимо, и определяя некоторые приемы такого пародирования. (Впрочем, возможен, разумеется, и другой взгляд на все эти примеры: можно считать их не генетическими параллелями, но типологическими, и отрицать какую-либо преемственность между ними и празднествами, связанными со «всешутейшим собором»; но и в таком случае представляется интересным эти факты охарактеризовать.)

Прежде всего, речь идет о русских традиционных играх, в которых пародируются те или иные обряды, в частности похороны, свадьба и церковная служба, а также фигура священника. Во время таких игр могли пародировать отпевание, исполнять непристойные песни на церковные мотивы, употреблять «кадило» в виде рукомойника или горшка.

Во-вторых, нельзя не упомянуть здесь так называемую «русскую демократическую сатиру», как ее называет В. П. Адрианова-Перетц, или «древнерусские пародии», как именует их Д. С. Лихачев, прежде всего такие произведения, как «Служба кабаку» и в особенности «Калязинская челобитная». В этих произведениях, как и в деятельности «всепьянейшего собора» и в связанных с ним «церемониях», пародируются фигуры священника и монаха, церковные обряды и т. д. Следует особо отметить «Калязинскую челобитную», в которой пародируется жизнь в монастыре. Однако этим сходство, по-видимому, не ограничивается. Необходимо обратить внимание на то, что одним из важнейших элементов названных текстов является мотив пьянства, причем актуализируется его противопоставление мотивам церковной службы и монашеской жизни, что можно сравнить с рассматриваемыми празднествами Петровской эпохи. Поскольку представляется вероятным, что некоторые из участников и зрителей этих празднеств могли быть знакомы с соответствующими литературными произведениями, такое знание могло влиять на их отношение к рассматриваемым «церемониям».

На основе всех этих примеров, как и названных ранее параллелей к «всешутейшему собору» и связанным с ним празднествам, можно сделать обобщающий вывод: пародирование церкви, ее обрядности и иерархии, характерное для «всешутейшего собора» и многих празднеств, связанных с ним, отнюдь не было изобретением Петра I и его приближенных; оно, как можно видеть, было укоренено в традиции, как русской, так и западноевропейской, причем традиция не только санкционировала это, но и предлагала определенные модели, на основе которых пародия создавалась (к числу таких моделей мы можем отнести, например, устойчивую оппозицию пьянства и церковной службы, отразившуюся в древнерусской литературе).

Таким образом, обобщая все сказанное, можно отметить: «всешутейший собор» и связанные с ним празднества Петровской эпохи, по-видимому, обнаруживают генетическое сходство с различными явлениями русской, западноевропейской, а также, возможно, византийской культуры. «Всешутейший собор», вероятно, связан с некоторыми русскими народными играми, западными «дурацкими обществами» и, возможно, с играми в Византии; «славление» при дворе Петра I – с обычаями колядования, с одной стороны, и собственно славления, с другой стороны; «святочные забавы» – также с русскими святочными обычаями; пародия на «шествие на осляти» – с соответствующим церковным ритуалом; «избрание и поставление князя-папы» – с избранием «дурацкого епископа» в Западной Европе; маскарады – с западным карнавалом; наконец, свадьбы «князя-папы» Зотова и «князя-папы» Бутурлина – с свадебным обрядом, в который внесены пародические элементы. Все эти параллели представляют, надо думать, интерес самостоятельный, но значение их не только в этом. Исследование происхождения «всешутейшего собора» и связанных с ним празднеств представляется важным для их дальнейшего изучения, для понимания их особенностей. А это, в свою очередь, может, вероятно, быть полезным для исследования русской культуры Петровской эпохи в целом.