ОБЪЕДИНЕННОЕ ГУМАНИТАРНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВОКАФЕДРА РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ТАРТУСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
о проекте | анонсы | хроника | архив | публикации | антология пушкинистики | lotmaniania tartuensia | з. г. минц
personalia | ruthenia – 10 | сетевые ресурсы | жж-сообщество | независимые проекты на "рутении" | добрые люди | ruthenia в facebook
Пушкинские чтения в Тарту 4: Пушкинская эпоха: Проблемы рефлексии и комментария: Материалы международной конференции. Тарту: Tartu Ülikooli Kirjastus, 2007. С. 89–109.

ЧЕМ КОНЧАЕТСЯ «МЕТЕЛЬ»?

БОРИС КАЦ

Не надобно все высказывать —
это есть тайна занимательности.
Пушкин — Вяземскому (6 февр. 1823 г.)1

Полагая, что «счастливые концы вовсе не характерны для прозы Пушкина», Анна Ахматова отмечала как исключения почти все концовки «Повестей Белкина», делая оговорки только для «Станционного смотрителя» и «Выстрела»:

Автор поэм со страшными и кровавыми развязками (“Цыганы”, “Полтава”) и якобы жизнерадостного романа (“Евгений Онегин”), где герой и героиня остаются с непоправимо растерзанными сердцами, внезапно с необычным тщанием занимается спасением всех героев “Повестей Белкина”». Делает он это, согласно Ахматовой, так сказать, вопреки своему знанию реальной жизни, ибо «Пушкин <…> не хуже нас знал <…> что героине “Метели”, обвенчанной неведомо с кем, предстояло влачить одинокие дни»2.

Легко понять, что Ахматова была убеждена: Пушкин обеспечил Марье Гавриловне счастливую супружескую жизнь.

В этом убеждении Ахматова была, мягко говоря, не одинока. Исследователи «Метели» почти единогласно настаивают на том, что в развязке повести и ее герои, и ее читатели получают happy end.

Вот лишь несколько разновременных авторитетных голосов из этого весьма многоголосного хора.


1 Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Изд-во АН СССР, 1937. Т. XIII. C. 58. В дальнейшем все цитаты из Пушкина даются по этому изданию с указанием в скобках в основном тексте тома — римскими цифрами и страницы — арабскими.
2 Ахматова А. Соч.: В 2 т. М., 1987. Т. 2. С. 131, 132.
  89 | 90 

Б. Эйхенбаум: «В “Метели” вместо ожидаемых трагических осложнений все кончается необыкновенно мирно и просто — благополучным законным браком»3. В. Виноградов: Бурмин «ехал к “преступной проказе”, оказавшейся потом его счастьем»4. Н. Берковский: «Все хорошо у Марьи Гавриловны с Бурминым <…>»5. Г. П. Макогоненко пишет, что соединение героев «Метели» «счастливо для обоих»6. В. Шмид считает, что «на смену безнадежности ставших однажды легкомысленно перед аналоем молодых людей приходит супружеское блаженство»7. Ф. Раскольников утверждает: «то, что казалось Марье Гавриловне ужасным недоразумением обернулось счастливым браком»8.

Правда, двое из процитированных авторов указывают на некоторую затененность достигнутого в финале счастья. Н. Берковский заявил, что «счастливый конец “Метели” <…> ироничен. Все хорошо у Марьи Гавриловны с Бурминым, но где же этическая гармония: ведь третий в этой истории, Владимир Николаевич, обездолен, убит, забыт»9. На это возразил В. Маркович: «противоречие остается неразрешимым лишь на уровне фабулы, построение сюжета его “снимает”»10.

Г. П. Макогоненко также говорит об иронии счастливого конца, но иронию видит в том, что Марье Гавриловне и Бурмину предстоит жить обыденной жизнью ненарадовских помещиков:


3 Эйхенбаум Б. О литературе. М., 1987. С. 344 (Впервые: 1919).
4 Виноградов В. О стиле Пушкина // Литературное наследство. 16–18. М., 1934. С. 175.
5 Берковский Н. Я. О русской литературе: Сб. ст. Л., 1985. С. 60 (Впервые: 1962).
6 Макогоненко Г. П. Творчество Александра Сергеевича Пушкина в 1830-е годы (1830–1833). Л., 1987. С. 145.
7 Шмид В. Проза Пушкина в поэтическом прочтении: «Повести Белкина». СПб., 1996. С. 219.
8 Раскольников Ф. Пушкин и религия // Вопросы литературы. 2004. № 3. С. 130.
9 Берковский Н. Я. Указ. соч. С. 60.
10 Маркович В. М. «Повести Белкина» и литературный контекст // Пушкин: Мат. и исслед. Л., 1989. Т. XIII. С. 81.
  90 | 91 

«автор иронией дает нам понять, как прозаично, как неглубоко, как примитивно определится это счастье»11.

Однако иронический или нет, конец и в этих интерпретациях понимается как счастливый (по крайней мере для случайно обвенчанных героев).

Заметим, что есть еще одна точка совпадения почти всех писавших о «Метели»: указание на параллелизм этой повести с «Барышней-крестьянкой» — как по нагромождению сюжетных недоразумений (qui pro quo), так и по развязке сюжетов. Наиболее лаконично это сформулировал Поль Дебрецени, сказавший, что в обеих повестях «надуманное и путанное действие приходит к искусственному и счастливому концу»12. Перекличка концов и впрямь бросается в глаза: совпадают и родительское ожидание свадьбы, и ситуация узнавания, и отдельные лексемы, и синтаксические обороты.

«Барышня-крестьянка» «Метель»
Он бросился ее удерживать. <…> «Акулина! друг мой, Акулина!» повторял он, цалуя ее руки. <…>

«Ага!» сказал Муромский, «да у вас, кажется, дело совсем уж слажено…»

Читатели избавят меня от излишней обязанности описывать развязку.

<…> старушка перекрестилась и подумала: авось дело сегодня же и кончится! <…>

«Боже мой, Боже мой!», сказала Марья Гавриловна, схватив его руку, «так это были вы! И вы не узнаете меня?»

Бурмин побледнел… и бросился к ее ногам…

Создается, однако, впечатление, что очевидные сходства затмили для большинства исследователей не менее очевидные различия двух концов. Во-первых, в «Метели» никто не просит у читателей избавления от обязанности описывать развязку. Во-вторых, стоило бы обратить внимание, что только одна повесть в белкинском цикле завершается не точкой, а отточием — «Метель». Может быть дальнейшая судьба Марии Гавриловны


11 Макогоненко Г. П. Указ. соч. С. 145.
12 Дебрецени П. Блудная дочь: Анализ художественной прозы Пушкина. СПб., 1995. С. 97.
  91 | 92 

и Бурмина далеко не так предсказуема, как судьба Елизаветы Муромской и Алексея Берестова, и вопреки надеждам доброй Прасковьи Петровны дело сегодня совсем не кончится?

Насколько мне известно, лишь один исследователь решительно отклонился от представленного выше хорового согласия и усомнился в том, что конец «Метели» — счастливый. В. Э. Вацуро проницательно заметил и знаки препинания, и интонационную напряженность возгласов героини:

    В полном соответствии с традиционным сюжетом падают препятствия к соединению влюбленных, которые оказываются мужем и женой; однако вряд ли найдется счастливый конец, который в такой мере был бы окрашен тревожными интонациями <следует цитирование трех заключительных предложений повести. — Б. К.>. Эта внезапная бледность героя, жест смятения и раскаяния, прерывистая, оборванная авторская ремарка, — что это, как не знак возникающей спонтанно новой, неожиданной психологической коллизии? Автор психологических элегий и «опытов драматических изучений», Пушкин уже давно пришел к выводу, что самая счастливая любовь таит в себе возможности диссонансов и взаимных непониманий. <…> Что скрывается за краткими репликами и скупыми жестами концовки «Метели»? Пережитая драма женщины, обреченной на одиночество, виновник ее несчастья, случаем вернувшийся и случаем влюбившийся, добившийся ответного чувства — и в решительный момент ожидаемого узнавания не узнавший в возлюбленной жертву своей «преступной проказы»… В противоположность всем канонам повесть оканчивается не мотивом любовного соединения, а мотивом вины <…>13.

13 Вацуро В. Э. Повести покойного Ивана Петровича Белкина // Вацуро В. Э. Записки комментатора. СПб., 1994. С. 39. (Впервые: 1981). Поддерживая предположение Вацуро, Н. Н. Петрунина замечает, что «открытая в будущее психологическая коллизия, ярким образцом которой является концовка “Метели”, присуща всем повестям Белкина» (Петрунина Н. Н. Проза Пушкина (пути эволюции). Л., 1987. С. 149). Неясно, однако, в чем заключается  92 | 93 

Этим высказыванием, резко диссонирующим с принятым в пушкинистике мнением, В. Э. Вацуро по сути и поставил тот вопрос, который вынесен в заглавие данной статьи. Присоединяясь к общему взгляду на крайне важную роль иронии в пушкинских новеллах, исследователь все же настаивал на том, что «концовка “Метели” подчеркнуто и намеренно “серьезна”, — и это в том месте, где мы вправе ожидать как раз иронического обыгрывания “штампа”»14.

Думается, что пушкинский текст действительно дает повод слышать в финальных репликах героини не удивление и восторг, а именно обиду и возмущение. Кстати, в ранних вариантах это слышалось отчетливее, чем в окончательном, за счет отсутствия вопросительного знака: «Так это были вы! Вы, муж мой! <зачеркнуто, восстановлено, но опущено в окончательном варианте> И вы не узнаете меня!» (VIII: 622). Некоторая слабость такого чтения состоит в опоре только на интонирование слов героини, которое понятным образом может быть вариативно.

Я же хочу показать, что тревожная атмосфера конца повести, чутко уловленная В. Э. Вацуро, опирается не столько на открывающуюся психологическую коллизию (мотив вины), сколько на конфликт социально-психологический, морально-религиозный и даже церковно-юридический. Потому и концовку «Метели» я бы назвал серьезной даже без кавычек.

Если под развязкой сюжетов повестей, рассказанных девицей К. И. Т., понимать начало благополучного сожительства в законном браке, то выходит, что в «Барышне-крестьянке» описывать развязку нет необходимости, а в «Метели» описать развязку нет возможности.

Достаточно сопоставить финальную встречу Марии Гавриловны и Бурмина в саду с их первой встречей в жадринской церкви, чтобы понять: не то, что счастливую, но хотя бы спокойную


эта коллизия, скажем, в «Барышне-крестьянке» или в «Выстреле».
14 Вацуро В. Э. Указ. соч. С. 40.
  93 | 94 

и нормальную (по меркам их социального слоя) брачную жизнь автор «Метели» им отнюдь не уготовил.

Вдумаемся в положение героев во время решающего объяснения.

К моменту узнавания Марья Гавриловна твердо убеждена, что она связана узами брака с неизвестным ей мужчиной. Именно поэтому она отказывает всем женихам, именно поэтому она самоубийственно прерывает объяснение полюбившегося ей соискателя ее руки: «я никогда не могла быть вашей женой» (VIII: 85).

Бурмин в то же время убежден, что связан узами брака с незнакомой ему женщиной, и столь же самоубийственно признается в этом своей возлюбленной: «я несчастнейшее создание… Я женат!» (VIII: 85).

Из этих заявлений можно сделать вывод, представляющийся непреложным, как с авторской, так и с читательской позиций: оба героя — люди строгой религиозной нравственности. Они верны обету, данному ими (пусть и случайно или ошибочно) в момент венчания, они не могут солгать, не могут хотя бы умолчать об этом даже ради своего счастья в любви, видимо, потому, что воспринимают свои брачные узы, как наложенные самим Богом.

Другой вопрос, насколько такая высокая и строгая мораль, вполне вероятная в случае с уездной барышней, вписывается в характер лихого гусара, способного на «преступные проказы». Переменился ли он в трехлетних испытаниях войной и страданиями или автор допустил психологический просчет, остается только гадать. Но нет сомнений, что в последней сцене именно автор представляет нам своих героев как людей самых строгих морально-религиозных правил: он не позволил им ни солгать, ни утаить друг от друга свои брачные узы.

Парадоксально, но именно эти правила и становятся преградами на пути героев к счастью.

Принято считать, что, узнав друг в друге мужа и жену, Марья Гавриловна и Бурмин могут наслаждаться супружеским счастьем. Это, однако, не так, ибо автор не стал показывать их на «острове любви», в романтической уединенности от внешнего  94 | 95  мира, а поместил их в бегло, но метко очерченную социальную среду: здесь и бывшие соискатели руки Марьи Гавриловны, и «тамошние барышни», и «соседи», которые «говорили о свадьбе, как о деле уже конченном». Герои убеждены, что они женаты, но могут ли они убедить в этом и соседей, и, собственно, весь свет? Могут ли они признаться свету, что три года назад случайно и ошибочно обвенчались?

Если да, то их ждет нерадостная перспектива: моральное осуждение и сплетни, как в *** губернии, так и следом везде, куда бы они ни удалились. Марья Гавриловна, венчавшаяся без благословения родителей, может быть прощена, но Бурмина, венчавшегося без разрешения своего командования, ждет суровое наказание по службе (если он гвардеец, то наверняка, перевод в армию с соответствующим понижением)15.

Если же нет, то каким же образом они могут сделать факт своего состояния в браке публичным? Ведь все вокруг ждут их венчания, а повторное венчание невозможно по законам православной церкви. В то же время Пушкин убедил нас, что оба героя свято верят в таинство венчания, а потому не пойдут на


15 А. Глассе, приводя пример тайного бракосочетания в 1829 г. графини Строгановой и графа Ферзена (совершенно неосновательно, впрочем, превращая возможный стимул к созданию «Метели» в «ключ», якобы открывающий все детали сюжета повести и характеров пушкинских персонажей), напрасно иронизирует над письмом матери невесты к командиру полка, в котором служил жених, с просьбой о смягчении наказания ввиду получения невестой материнского прощения. Автор статьи, видимо, не учитывает, что браки, совершенные без родительского благословения и без (в том случае, если жених — офицер) разрешения командования признавались во всех случаях законными, но невеста могла получить прощение родителей, а вот офицер, женившийся без начальственного разрешения, неминуемо подлежал наказанию по службе. В скандальной истории, описанной А. Глассе, жених — корнет Кавалергардского полка был отправлен из столицы в гарнизон, а три офицера-свидетеля переведены из гвардии в армию. См.: Глассе А. Из чего сделалась «Метель» Пушкина? // НЛО. 1996. № 14. С. 89–101.  95 | 96 

фальшивое и противозаконное второе венчание: они ведь уже обвенчаны; можно, в конце концов, обмануть соседей, может быть даже Церковь, но не Бога же. Однако жадринское венчание ставит вопрос еще более сложный и едва ли не роковой. Даже признавшись публично в том, что случилось три года назад в метели, герои не имеют возможности доказать юридически сам факт своего бракосочетания. И в этом некого винить, кроме автора повести. Пушкин, свидетель многих венчаний и готовящийся в Болдине к венчанию собственному, не мог не знать фундаментальных законов православного брака: брак признается законным при двух условиях — совершении обряда венчания и записи об этом в церковной метрической книге. Но зафиксировать совершившееся в Жадрине венчание в церковной книге священник при всем желании не был способен: там было необходимо указать имена, отчества и фамилии брачующихся и свидетелей. Даже если принять точку зрения ряда исследователей, что неназванное имя Бурмина — Владимир, и потому священник, приняв его за прапорщика Владимира Николаевича, огласил на венчании правильные имена рабов Божьих Владимира и Марьи, то отчество и фамилию жениха он знать уж никак не мог, а потому не мог сделать в метрической книге никакой записи16.


16 И. Л. Попова, без обиняков именующая Бурмина Владимиром, о записи в книге ничего не говорит, но, кажется, и в ней не сомневается: по ее чтению Маша сразу в церкви узнала в женихе своего соседа Бурмина (значит, и священник, которого исследовательница почему-то производит в отставные корнеты, тоже мог узнать?). Более того, Марья Гавриловна, согласно И. Л. Поповой, вычитала в списке раненых под Бородином имя Бурмина и потому (а вовсе не затем, чтобы оставить печальное Ненарадово) переехала в *** губернию, ближе к его поместьям, чтобы там уж заловить его в свои сети. Отдадим должное пророческому дару Маши, точно знающей, что муж ее через три года вернется с войны живым. Конечно, такое «сильное чтение» вызывает целый ряд вопросов, как то: почему Маша узнает соседа Бурмина даже в предобморочном состоянии, а он свою соседку нет (и притом дважды), мог ли самый лихой гусар позволить себе такую выходку  96 | 97 

Какие осложнения возникали даже при простой ошибке в метрической записи, можно представить по реальному эпизоду, происшедшему много позже. В 1857 г. А. А. Фет обвенчался в Париже в посольской православной церкви с Марьей Петровной Боткиной. Свидетелями были братья невесты (среди них и В. П. Боткин) и И. С. Тургенев, которые и расписались в метрической книге. Позднее Фет вспоминал:

    Можно было предполагать, что два известных литератора не напишут в метрической книге вздору. Такое предположение не оправдалось в 1880 году, когда, с переселением в Курскую губернию, мне пришлось записаться в Курскую дворянскую книгу. Потребовали метрическое свидетельство о браке, не удовлетворяясь почему-то указом об отставке, в котором сказано: «женат на девице Боткиной». Пришлось списываться со священником парижской посольской церкви, который немедля ответил, что в книге записано «с дочерью Петра Кононова» и опущено последнее слово «Боткина». В архиве петербургской консистории, конечно, стояло то же самое, и нужно было, чтобы все оставшиеся в живых братья Боткины подали заявление, что сестра их действительно повенчана со мною в 1857 г. и что фамилия Боткина опущена по недосмотру свидетелей17.

Нет оснований считать, что формальные порядки признания брака в пушкинское время были более мягкими. Таким образом, брак Марьи Гавриловны и Бурмина, святой и законный в их представлении, не имеет юридического подтверждения, а потому не может считаться законным ни в глазах церкви, ни в глазах общества.


поблизости от своего поместья, в церкви, где и невеста, и священник, и свидетели могут его опознать, почему он называет это место «незнакомой стороной» и забывает его напрочь, но подобные сомнения исследовательница именует вопросами скептиков. Статья И. Л. Поповой писана не для скептиков, но как раз у них она способна вызвать те эмоции, что обозначены в ее заглавии (см.: Попова И. Л. Смех и слезы в «Повестях Белкина» // А. С. Пушкин “Повести Белкина”: Науч. изд. / Под ред. Н. К. Гея, И. Л. Поповой. М., 1999. С. 485–492).
17 Фет А. А. Воспоминания. М., 1983. С. 336, 337.
  97 | 98 

И в отличие от фетовского случая, ни священник, ни свидетели не могли бы прийти на помощь героям «Метели». Они вряд ли решились бы подтвердить, что обряд венчания имел место три года назад. Священник совершил должностное преступление, венчая неизвестного ему жениха. Свидетели же оказались свидетелями не того брака, который намеревались засвидетельствовать. Обряд был проведен с такими нарушениями правил, которые не позволили священнику сделать запись, следовательно, и все его участники подлежат церковным наказаниям (священнику, например, может угрожать даже лишение сана, свидетелям — епитимьи разных видов). Но допустим, что такое подтверждение возможно — сколько порогов в церковно-бюрократических учреждениях и в течение скольких лет пришлось бы обивать несчастным супругам, прежде чем их сожительство получило бы официальное разрешение. Неофициальное же сожительство противоречило бы их религиозной морали и вряд ли могло бы представляться и им, и автору, и современным читателям — счастливым исходом.

Словом, если поверить в то, что венчание состоялось именно так, как оно описано в повести, то надо поверить и в то, что обнародование его и церковно-юридическое узаконение будет для героев весьма долгосрочной, если вообще разрешимой, проблемой. И тогда надо признать, что в сюжете «Метели» под маской счастливого конца скрывается конец, либо ставящий героев перед невозможностью семейного счастья, либо — в лучшем случае — сулящий обретшим друг друга супругам долгую и мучительную борьбу за признание их брака.

Венчание дано читателям в рассказе Бурмина, и не верить герою нет оснований — ему незачем лгать, да и Марья Гавриловна не оспаривает его показаний. А вот можно ли верить автору, вложившему это описание в уста своего персонажа, это вопрос, который возник еще у первых читателей «Метели».

Стоит вспомнить, что среди претензий, которые в избытке предъявили «Повестям Белкина» современные читатели и критики, существенное место занимали упреки в неправдоподобии. Более всего в этом отношении досталось «Метели».  98 | 99 

Из таких упреков современников напомним лишь три. Н. А. Полевой в «Московском телеграфе» (1831. № 22) заявил, что «в “Выстреле”, “Метели” и “Барышне-крестьянке” нет даже никакой вероятности, ни поэтической, ни романтической»18. С ним отчасти солидаризировался свеаборгский узник В. К. Кюхельбекер в письме племянницам от 18–19 февраля 1832 г.: «В Метели занимательна одна запутанность завязки, но развязка до невозможности невероятна ни в Прозаическом, ни в Поэтическом смысле»19. Более же всего досталось «Метели» — и именно завязке ее — от Р. М. (предположительно В. М. Строева) в «Северной пчеле» за 27 августа 1834 г.: «В этой повести каждый шаг — неправдопобие. Кто согласится жениться мимоездом, не зная на ком? Как невеста могла не разглядеть своего жениха под венцом? Как свидетели его не узнали? Как священник ошибся? Но таких как можно поставить тысячи при чтении Метели»20.

Это, конечно, гипербола: не тысячи, но десятка полтора таких как возникнет у любого читателя, который озаботится правдоподобием ситуаций, представленных нарративом.

Жанровая техника нагромождения недоразумений (qui pro quo), широко использованная в тех сочинениях, на которые опирался (или вполне мог опираться) Пушкин, хорошо известна. Однако и современный нам исследователь констатирует: «из многочисленных условных мотивов Пушкин составил сюжет, который своей неправдоподобностью выходит за рамки всех своих претекстов <…> Мало того, неправдоподобности, поднятые на смех уже современными критиками, он не только не пытается скрыть, а скорее подчеркивает»21.

Наблюдения над черновиками подтверждают, что в процессе работы над повестью неправдоподобности действительно не уменьшаются, а прибавляются. Уже было замечено, что


18 Цит. по: Пушкин А. С. «Повести Белкина»: Науч. изд. М., 1999. С. 252.
19 Там же. С. 254.
20 Там же. С. 259.
21 Шмид В. Цит. изд. С. 225.
  99 | 100 

кто угодно мог принять в темноте церкви незнакомого гусара за знакомого прапорщика, только не его кучер Терешка, привезший Марью Гавриловну к церкви и отнюдь не заблудившийся в метели. Он-то уж точно понял бы, что барин приехал не один, а с непонятным ямщиком, незнакомым слугой, на чужих лошадях, а не на своей единственной, да и барин-то — не его. Но тут-то и оказывается, что в первоначальных набросках невесту в церковь должен был везти безымянный мужик, а не верный Владимиру Терешка. Зачем произведена эта замена, усиливающая невероятность путаницы женихов? И куда девается Терешка во время венчания? И неужели, обвенчав невесту барина неизвестно с кем, он спокойно отвозит ее в Ненарадово? Гадать бессмысленно: Терешка бесследно исчезает из повести еще прежде своего барина (меж тем судьба слуги Бурмина указана: он умер в походе). Чуть позже исчезает из текста и поверенная в делах своей барышни Палашка — почему Марья Гавриловна не взяла ее с собой на новое место жительства?

Не менее таинственно пропадают из поля зрения и автора, и читателей священник и все свидетели венчания. Впрочем, один из них, маленький улан, превратившийся за три года в Геркулеса, вплоть до чистового автографа был рядом с героиней и на ее новом месте жительства и даже соперничал с Бурминым, хотя и без успеха. Он бы мог помочь новообретенным супругам доказать законность их брака. Но в последней правке эпизоды с его участием вычеркиваются, и свидетелей не остается вообще.

Заметим также, что первоначально Марья Гавриловна и ее Владимир должны были встретиться в доме священника, а не в церкви, что было бы ближе к обычаю. Но тогда уже появление незнакомого жениха пред аналоем исключалось бы, и этот вариант отбрасывается. Вполне правдоподобно блуждание в метели Бурмина: ехал он в «незнакомой стороне» и позднее не мог вспомнить, где именно; ямщик двинулся по реке с занесенными берегами, в результате чего выбрался на берег не в том месте. Владимир попал в ту же метель («в поле бес нас водит, видно»), но зачем же было указывать, что езды было  100 | 101  ему всего двадцать минут (а Терешке с Марьей Гавриловной — два часа) по знакомой дороге, по которой к тому же он дважды проехал в тот же день? Что это как не сознательное авторское нагромождение невероятностей? И если уж подходить к повести с критериями правдоподобия, то нельзя не заметить еще одной оплошности в описании венчального обряда: обряд этот не мог состояться без обмена кольцами, и Пушкин об этом знал отлично. Неслучайно, передавая соседские толки о якобы предстоящей свадьбе Онегина и Татьяны Лариной, он не преминул отметить:

    Иные даже утверждали,
    Что свадьба слажена совсем,
    Но остановлена затем,
    Что модных колец не достали (VI: 53, 54).

Пусть и не модные, но какие-то кольца Владимир должен был достать для свадьбы и передать их невесте: именно она должна была отвезти их на бракосочетание и передать священнику. Возможно, дважды упомянутая шкатулка, которую берет собой в побег Марья Гавриловна, эти кольца и содержит. При венчании священник обязан провести обряд обмена кольцами: без этого венчание невозможно. С некоторой долей вероятности можно допустить, что кольца оказались на пальцах новобрачных, и кольцо, подобранное для Владимира, подошло на палец Бурмина. А вот дальнейшее допустить уже трудно. Встать под аналой с незнакомой невестой — гусарская проказа, а вот уехать с чужим золотым кольцом — это уже вульгарная кража, которую самый отпетый проказник-гусар вряд ли мог себе позволить. Что же сделал офицер и дворянин Бурмин с чужим золотом — оставил на аналое? Швырнул на пол? Выбросил из кибитки на «третьей станции»?

Гадать опять бессмысленно, ибо в тексте «Метели» слово «кольцо» вообще не встречается.

Выше было сказано, что нет оснований не доверять рассказу Бурмина. Но нет и оснований забывать, что этот рассказ был написан Пушкиным и имеет черновые — отброшенные — варианты. Среди них для нас особо интересны детали, связанные  101 | 102  с освещением церкви: ведь только при предельно слабом освещении могла произойти роковая путаница.

В окончательном тексте это представлено так:

    Мы приехали в деревню; в деревянной церкви был огонь. Церковь была отворена, за оградой стояло несколько саней; по паперти ходили люди. «Сюда! сюда!» — закричало несколько голосов. Я велел ямщику подъехать. «Помилуй, где ты замешкался? — сказал мне кто-то, — невеста в обмороке; поп не знает, что делать; мы готовы были ехать назад. Выходи же скорее». Я молча выпрыгнул из саней и вошел в церковь, слабо освещенную двумя или тремя свечами (VIII: 86).

И Пушкину, и любому его современнику было известно, что в самой бедной церкви обряд венчания исполняется при максимальном освещении. Допущение, что в жадринской церкви имелось всего две или три свечи — еще одно неправдоподобие, и снова усиленное Пушкиным, ибо выделенные моим курсивом слова вписаны в уже законченный текст. Вместо окончательного «в деревянной церкви был огонь» в черновиках о церкви говорилось: «она была открыта и освещена» (VIII: 621). Слово «освещена» убрано, как убраны и варианты, указывающие, что Бурмин велел ехать именно на единственный огонь в темной деревне («я увидел вдали огонек» — VIII: 621). Вместо этого вписаны две или три свечи, горящие, конечно, внутри церкви. Возникает сомнение, могли бы эти две или три свечи давать достаточно огня, не только для довольно сложного обряда, но и для того, чтобы их можно было заметить издалека через окна (слюдяные?) деревенской церкви?

Даже если считать все эти вопросы праздными, нельзя не заметить, что вся «постановка света» в церкви произведена не кем иным, как Пушкиным, и что и она направлена на явное отклонение от бытовой достоверности.

Возразим Кюхельбекеру — в «Метели» запутанной следует считать именно развязку (что собственно, собирается сообщить Марья Гавриловна соискателю ее руки — что она не может быть его женой? А чем собирается завершить признание Бурмин — тем, что он не может жениться? И для этого стоило так страстно искать взаимного объяснения?), а неправдоподобной  102 | 103  — как раз завязку, венчание, которого скорее всего не могло быть, а если и было, то оно остается свершившимся фактом только для самих обвенчавшихся. Те, кто ищут в «Метели» очередную пушкинскую разработку «метафизики случая», должны искать ее именно в конце, а не в начале. Встреча потерявшихся в метели случайных супругов — вот действие Его Величества случая. Обряд же случайного венчания незнакомых людей — плод каверзного вымысла сочинителя. Подчеркнем, что во всех повестях, которые указываются как претексты «Метели» (в частности, в «Отеческом наказании» Панаева) брачующиеся знают друг друга, обряд совершается полностью и законно под подлинными именами, и при встрече после разлуки и узнавания ничто не может помешать им продолжить счастливое супружество22. Незнакомство случайно обвенчавшихся супругов и юридическая неоформленность их брака — это, так сказать, «know how» Пушкина, привнесенное им в достаточно распространенную сюжетную схему.

Зачем же Пушкин так тщательно собирал неправдоподобные детали для завязки?

Думается, как раз для того, чтобы предуготовить развязку «самую неожиданную», но вовсе не ту, которую воображает себе Марья Гавриловна, и, вообще говоря, развязку не столько для персонажей, сколько для читателей. Известно, что в сочинениях, созданных (в большинстве своем, видимо, лишь завершенных) Болдинской осенью 1830 г. с особой отчетливостью проступают сугубо литературные задачи, решаемые автором. «Домик в Коломне» с его ослабленной сюжетностью и пространными рассуждениями о возможностях русского стиха — только самый показательный, но не единственный пример пушкинского экспериментирования или пушкинской игры с едва ли не любыми средствами литературного оформления


22 Среди большой литературы посвященной претекстам «Повестей Белкиной» выделяется тщательностью разработки статья: Китанина Т. А. Материалы к указателю сюжетов предпушкинской прозы // Пушкин и его современники: Сб. науч. тр. СПб., 2005. Вып. 4 (43). С. 525–610.  103 | 104 

традиционных жанровых или сюжетных схем. О роли иронии в этой игре написано очень много. Видимо, среди важнейших таких средств для Пушкин оказывался способ развязки сюжета и окончания повествования. В т. н. «маленьких трагедиях» одна не имеет финальной точки вообще («Пир во время чумы»), другая завершается вопросительным знаком — символом сомнения убийцы в правоте своего дела («Моцарт и Сальери»), в третьей гибель отца возвещает благополучие сына («Скупой рыцарь»). «Повести Белкина» включены в эту игру с концом, известную всем европейским литераторам со времен Стерна, не менее других «болдинских» текстов. Собственно, только в «Барышне-Крестьянке», сюжет которой лишь иронической интонацией отстранен от готовой схемы буффонного сюжета, связанного с социальной путаницей и костюмными переодеваниями, конец абсолютно ясен — потому там и нет надобности описывать развязку. Достаточно ясен и конец «Гробовщика» — все это было только сном, хотя и оставляющим у читателя (а может быть и у героя) макабрное послевкусие. Гораздо сложнее со «Станционным смотрителем», где конец не может быть однозначно назван ни счастливым, ни несчастливым: вопреки традиционной схеме не погибает Дуня, но ей, как будто вполне благополучной даме, приходится рыдать на могиле умершего отца. «Выстрел», как известно, Пушкин предполагал вообще оборвать на первой части, то есть оставить читателя в полном недоумении о том, что же случилось дальше с мстительным Сильвио и его предполагаемой жертвой. Написанная позже вторая часть сообщает о том, что молодожены благополучно пережили кошмарное явление мстителя, но сам он гибнет — и именно этим сообщением повесть завершается. Наиболее же нетрадиционный (чтобы не сказать впервые изобретенный) конец оказался уготован «Метели».

Понятно, что особый интерес к финальной точке повествования был стимулирован осенью 1830 г. задачей завершения «Евгения Онегина». Именно там (практически одновременно с написанием «Метели») Пушкин использовал тот тип окончания текста, который в стернианском духе оставлял сюжет разомкнутым — автор просто бросал героя «в минуту злую для него». Этот конец многократно анализировался. А. С. Немзер в превосходной работе «“Евгений Онегин” и творческая эволюция Пушкина» убедительно показал, в частности, что концовки такого типа восходят к «Дон Жуану» и «Беппо» Байрона»23 . Видимо, не случайно многие исследователи, начиная с работы Н. И. Черняева (Харьков, 1900), сравнивали концы романа в стихах и «Метели». Справедливость этого сравнения хотелось бы подтвердить сопоставлением чисто лексическим, чего, если не ошибаюсь, еще не делалось. Как видно из ниже приводимой таблицы, свидание Маши и Бурмина представлено в прозе почти что цитатами из восьмой главы «Евгения Онегина» (вспомним заодно, что и Онегину, и Бурмину — по 26 лет), а, с другой стороны, Письмо Евгения Татьяне, написанное годом позже и включенное в ту же восьмую главу, предстает насыщенным цитатами из последних абзацев «Метели»:

Из восьмой главы «Евгения Онегина» Из заключительного эпизода «Метели»
Из финальной встречи Татьяны и Евгения Из финальной встречи Маши и Бурмина
К ее ногам упал Евгений Бурмин <…> бросился к ее ногам…
Я вышла замуж Я женат
Я вас люблю (к чему лукавить) Я вас люблю <…> я вас люблю страстно
Но я другому отдана я никогда не могла быть вашею женою
А счастье было так возможно,
Так близко
мысль, что вы бы согласились сделать мое счастие, если бы…
Неосторожно
Быть может поступила я
Я поступил неосторожно
Из письма Онегина Из объяснения Бурмина
Привычке милой не дал ходу Предаваясь милой привычке


23 Немзер А. «Евгений Онегин» и творческая эволюция Пушкина // Волга. 1999. № 6.  105 | 106 

<…> поминутно видеть вас видеть и слышать вас ежедневно
                                 Я сам себе
Противиться не в силах боле,
Все решено: я в вашей воле,
И предаюсь моей судьбе.
Теперь уже поздно противиться судьбе моей*
Вас оскорбит
печальной тайны объясненье
Мне еще остается исполнить тяжелую обязанность открыть вам ужасную тайну
Явление Музы-Татьяны Явление Марьи Гавриловны
она в саду моем
Явилась барышней уездной
<…> с французской книжкою в руках
«Она в саду», отвечала старушка <…> Бурмин нашел Марью Гавриловну у пруда <…> с книгою в руках
Без локализации Без локализации
Как с вашим чувством и умом и он, с своим умом и опытностью
<…> поминутно видеть вас,
Повсюду следовать за вами <…> понимать
Душой
душа и взоры его так за ней и следовали
* Ср. также слова Татьяны: «Но судьба моя / Уж решена».

Совпадений слишком много, чтобы считать их чистой случайностью. Но если несчастливый итог отношений Татьяны и Евгения совершенно ясен, то драма итоговой ситуации «Метели» искусно замаскирована. Неслучайна тут и перекличка с концом «Барышни-Крестьянки». Если обе повести, рассказанные девицей К. И. Т., завершаются счастливым браком, то не совсем понятно, зачем в пятичастном цикле надо было давать два столь сходных сюжетных построения. Но, думается, дело в том, что повести эти контрастны, и прежде всего финалами. «Барышня-крестьянка» имеет абсолютно предсказуемый и однозначно счастливый финал. «Метель» вообще не имеет финальной точки. Вспомним еще раз, что это единственная из «Повестей Белкина» завершающаяся отточием, а не точкой. Пушкин оставляет своих героев, как и Онегина, «в минуту злую» для них. Причем оставляет с такой стремительностью, что не каждый читатель успевает осознать всю драматичность этой минуты. В этом мне и видится виртуозность «игры с концом»  106 | 107  в «Метели». Одно дело — давать концы счастливые или несчастливые или делать их не полностью счастливыми или не полностью несчастливыми, и совершенно другое — дать конец, который при поверхностном чтении будет выглядеть счастливым, а при углубленном чтении — оборванным и сулящим драматическое продолжение.

Любящие друг друга, суженные друг другу судьбой, обвенчанные перед Богом люди встретились и осознали, что счастливый брак остается для них если и недосягаемой, то весьма труднодостижимой мечтой. Причем сам автор удаляется в тот момент, когда им только предстоит осознать это. Конечно, еще труднее было осознать это читателю: ведь в результате знаменитого резкого обрыва повествования

    — Пели петухи и было уже светло, как достигли они Жадрина. Церковь была заперта. Владимир заплатил проводнику и поехал на двор к священнику. На дворе тройки его не было. Какое известие ожидало его!

    Но возвратимся к добрым ненарадовским помещикам и посмотрим, что-то у них делается.

    А ничего. (VIII: 81)

— читатель вплоть до рассказа Бурмина действительно ничего не знает о том, что произошло в жадринской церкви и волею автора смотрит на события глазами доброй Прасковьи Петровны и вместе с нею полагает, что «авось дело сегодня и сладится» (VIII: 84). Рассказ же о том, что именно произошло в церкви, придвинут к последним репликам и жестам героев вплотную, так что разбираться в тонкостях некогда. Это уже пушкинская игра не только с концом, но и с читателем, и конечно же — не единственный ее случай. Многое у Пушкина написано для читателей как минимум двух видов: для такого читателя, кто удовлетворится концовками, типа «больше ничего не выжмешь из рассказа моего», и для такого, который этой концовкой не удовлетворится и, следовательно, начнет перечитывать текст, всматриваясь в детали и вдумываясь в них. Такой тип финала — в «Метели» он представлен в крайнем своем выражении — можно было бы ненаучно назвать «мерцающим» или более строго — «амбивалентным» (допускающим  107 | 108  разные прочтения) или даже «интерактивным» — побуждающим читателя к перечтению. Ибо только при перечтении «Метели» становится ясно, что ни о каком счастливом конце речи быть не может, и что бледный и окровавленный Владимир не зря в Машином сне молил ее обвенчаться с ним, что мотив мертвого жениха (так счастливо разрешившийся во сне героини баллады Жуковского, о которой Пушкин не без иронии напомнил в эпиграфе) не исчезает вместе с Владимиром, хотя о последнем весьма экспрессивно сказано: «Владимир уже не существовал <…>» (VIII: 83). Традиционная замогильная месть за измену (пусть и невольную, пусть психологически оправданную) однако осуществляется: не дождавшаяся Владимира и отдавшая руку другому (а потом влюбившаяся в него) Марья Гавриловна не может стать официальной женой собственного мужа. И лишь один намек на замужнее состояние героини допускает автор до появления в повествовании полковника Бурмина, достаточно оксюморонный. Марья Гавриловна именуется «девственной Артемизой» (VIII: 83). Знакомый с мифологией внимательный читатель должен был бы споткнуться уже в этом месте: Артемиза безутешно оплакивала реального мужа, которого, как считают «соседи», вовсе не имеет Марья Гавриловна.

Однако создать развязку такой сложности и запутанности — было дело нелегким даже для Пушкина. Видимо, потому он и задерживает разъяснение почти до самого конца, видимо, потому он и громоздит нелепость на нелепость, заставляя Владимира заблудиться в пяти верстах, священника, Машу, трех свидетелей, Терешку и Палашку ослепнуть на не столь уж малое время, позволяет себе осветить церковь всего двумя-тремя свечами, позабыть про обмен кольцами, не упомянуть о записи в метрической книге и, наконец, заботливо переселить Марью Гавриловну в другую губернию, а всех очевидцев венчания убрать из текста. При перечтении «Метели» становится совершенно ясно, что такого венчания, как оно представлено в пушкинском тексте, в реальности быть не могло.  108 | 109 

Но, не углубляясь здесь в исключительно сложную проблему «литература vs реальность»24, заметим, что иногда вопрос — «а могло ли такое быть в реальности?» — стоит заменять более важным вопросом — «а могло ли такое быть в данном тексте?» Так вот венчание, никоим образом невозможное в российской действительности 1812 года, могло состояться именно в таком, играющим с нарративными принципами и жанровыми традициями тексте, как «Метель», если, конечно, не считать, что он и впрямь рассказан девицею К. И. Т. и записан с ее слов покойным Иваном Петровичем Белкиным.

Если же считать, что «Метель» — не только занимательная история, углубленная проблемой метафизики судьбы (представленной снеговой стихией), но и один из примеров нарративных экспериментов Пушкина, то построение конца, который, являясь по поверхностным признакам счастливым финалом, по сути является драматическим обрывом повествования (причем читателю предоставляется возможность выбрать вариант, наиболее ему доступный) стоит оценить как еще один пушкинcкий tour de force в работе с литературной композицией. Для подготовки такого конца Пушкину и пришлось откровенно отклониться от житейского правдоподобия, что и было сразу замечено критиками. Цель же такого отклонения осталась, как и многое другое в «Повестях Белкина», незамеченной современными читателями.


24 Применительно к Пушкину эта проблематика кратко, но содержательно освещена в работе: Amusin M. Неодноплановость текста и «метафикциональная стратегия» у Пушкина // После юбилея / Под ред. Р. Тименчика и С. Шварцбанда. Jerusalem, 2000. C. 209–218.


Дата публикации на Ruthenia — 10/01/08
personalia | ruthenia – 10 | сетевые ресурсы | жж-сообщество | независимые проекты на "рутении" | добрые люди | ruthenia в facebook
о проекте | анонсы | хроника | архив | публикации | антология пушкинистики | lotmaniania tartuensia | з. г. минц

© 1999 - 2013 RUTHENIA

- Designed by -
Web-Мастерская – студия веб-дизайна