О СТАТУСЕ (= СУДЬБЕ) ПИСАТЕЛЯ В ЭСТОНИИ

РЕЙН ВЕЙДЕМАНН

Понятие «статус писателя» имплицитно содержит в себе вопрос о взаимоотношении писателя и общества. Некоторым членам общества придается бóльшая «субъектность», чем другим, или они устанавливают ее для себя сами. Таким образом, их статус по некоторым причинам (вследствие рождения, имущественного положения, в сакральном отношении) оказывается выше, нежели у «простых смертных». Статус выявляет также внутреннюю, часто скрытую, иерархизацию общества.

Когда речь идет о писателе, это одновременно и вопрос об авторе, и о его биографии. Как убедительно показал Юрий Михайлович Лотман, в культуре есть люди с биографией и без биографии. Биография, приобретшая в Новое время исключительную важность, подчеркивающая неповторимо-личные черты человека, имеет нечто общее с житием средневекового святого. «В обоих случаях, — пишет Ю. М. Лотман, — человек реализует не рутинную, среднюю норму поведения, обычную для данного времени и социума, а некоторую трудную и необычную, “странную” для других и требующую от него величайших усилий» [Lotman: 366–367].

Поскольку, в отличие от Западной Европы и России, литературный эстонский язык был языком только одного сословия — крестьянского, то долгое время статус писателя в эстонском обществе определялся так называемым «символическим капиталом». Взаимоотношения писателя и правящей элиты (двора, правителей) никогда не проявлялись в Эстонии таким образом, как, например, в России. Эстонские писатели (до 1880-х годов их называли kirjamees — буквально: «грамотный человек», kirjaneitsi — «грамотная девица») отличались в ХIХ веке от простого народа, в первую очередь, своим духовным авторитетом. Они имели тот же статус, что и  195 | 196  школьные учителя, ибо они владели искусством объяснять. В большинстве случаев эти роли перекрывали друг друга, так как многие кистеры и учителя школ для народа переводили или перелагали немецкоязычные тексты для крестьянского чтения.

В этом отношении заслуживает внимания, к примеру, судьба Фридриха Рейнгольда Крейцвальда (Friedrich Reinhold Kreutzwald) как писателя, считающегося отцом эстонской литературы. Всю свою жизнь он был врачом, жил в глубокой провинции (в городке Выру) и постоянно подчеркивал свою сопричастность народу. С одной стороны, он хотел воздвигнуть этому народу духовный памятник, написав эпос «Калевипоэг» (1857–1862) — с другой стороны, Крейцвальд осознавал, что до понимания эпоса народ должен еще дорасти. И все же Крейцвальд сделался известен и приобрел статус «первого писателя» тем, что переложил на эстонский язык сентиментальную повесть голландско-немецкого происхождения «Земное житие кроткой Геновефы» (1842), которая затем вышла во многих изданиях и существенно повлияла на литературные вкусы тогдашнего эстонского читателя.

Эстонские писатели ХIХ века считали себя просветителями народа, и тогдашнее эстонское общество почитало их именно в этом качестве. Фридрих Роберт Фельман (Friedrich Robert Faehlmann) и Крейцвальд, а также Карл Роберт Якобсон (Carl Robert Jakobson), а позднее и Эдуард Борнхëэ (Eduard Bornhöhe) и др. участвовали в создании эстонского исторического мифа. Этот миф рождался вместе с эстонской литературой в колыбели романтизма.

Первым профессиональным писателем в Эстонии можно считать Эдуарда Вильде. Хотя он тоже начинал в 1880-е гг. как автор непритязательных историй развлекательного характера, своим романом «В холодный край», написанным в манере критического реализма и вышедшим в 1896 г., а также активной журналистской деятельностью он сформировал ситуацию, когда в писателе начали видеть «властителя дум». За популярностью Вильде стояла не только его плодовитость (рассказы, романы, пьесы) и его тесная связь с журналистикой  196 | 197  (Вильде был, так сказать, «подвальным» писателем, его важнейшие романы впервые публиковались в газетах, в так называемом «подвале»), но и критическая общественная позиция.

Распространение в Эстонии радикальных левых идей, возникших наряду с марксизмом и закрепленных нигилизмом Ницше, а также русская революция 1905 г. повлекли за собой существенные изменения в статусе писателя. Писатель становится — и от него именно этого и ожидают — революционером, авангардистом, бунтарем и пророком. Вильде, достигший зрелого возраста, активно участвовал в революционных событиях 1905 года. Однако перелом в тогдашнем общественном и культурном сознании совершило движение «Молодая Эстония» (“Noor Eesti”), родившееся в идеологических рамках неоромантизма.

Стремление руководствоваться универсальной идеей творчества и совершенства, пронизывающей все сферы жизни, этику и эстетику, прорыв к оригинальности в плане выражения (отсюда вытекал и культ формы) — все это было призвано изменить действительность и придало писателю новое значение. Два основных идеолога «Молодой Эстонии», поэт Густав Суйтс и прозаик и критик Фридеберт Туглас (Friedebert Tuglas), влияние которых на эстонскую литературу всего ХХ века трудно переоценить, наиболее ярко воплотили такое изменение статуса писателя. Туглас участвовал в событиях 1905 г. как оратор и распространитель листовок и даже был на несколько месяцев посажен в тюрьму. Период между двумя революциями (1905 и 1917 гг.) как Туглас, так и Суйтс провели в эмиграции в Финляндии.

Густава Суйтса можно считать одним из главных идеологов социал-демократической партии Эстонии, так как именно он в 1918 г. составил программное воззвание «Эстонская Рабочая республика».

Требование оригинальности в творчестве должно было сочетаться и с особенной биографией самого писателя. Суйтс «откопал» сто лет пребывавшего в забвении первого эстонского поэта Кристьяна Яака Петерсона (1801–1822), умершего  197 | 198  двадцати одного года от роду, и увенчал его нимбом гения. То же самое сделал Туглас со своим современником поэтом Юханом Лийвом, страдавшим душевной болезнью. Исключительная судьба и Петерсона, и Лийва очень подходили для того, чтобы подчеркнуть героизм писателя.

Основной мыслью Суйтса было утверждение, что именно открытость самой культурной элиты новым идеям и творчеству поднимет самосознание всего народа и обеспечит его экономическое и политическое развитие. «Больше европейской культуры!» — таким лозунгом завершается манифест движения «Молодая Эстония», составленный Густавом Суйтсом.

Литературный идеал Тугласа был тесно связан с философией Ницше. «Создавать мифы — вот вершина». В этом Туглас видел миссию писателя. Поиск красоты, выражающийся в литературе и искусстве, должен был подсознательно воздействовать на читателя и зрителя. Мессианский подход младоэстонцев к статусу человека-творца в обществе можно усмотреть также и в том, что их революционное обновление формы не ограничивалось только искусством — оно затрагивало и сам язык. «Революционная» деятельность языковеда и переводчика Йоханнеса Аавика по обновлению эстонского языка, развивавшаяся под влиянием учения Бенедетто Кроче о тождестве лингвистики и эстетики, существенно повлияла в ХХ столетии на использование языка не только в литературе, но и в обычной, ежедневной жизни.

Иногда высказывается мнение, что performance якобы относится к «изобретениям» искусства конца ХХ в. Творческие группировки, объединявшие в 1917–1922 гг. многих эстонских писателей и художников, своими изданиями и экспрессионистскими публичными выступлениями, собственно, являли собой огромные performance’ы, провозглашавшие единство жизни и искусства.

Когда в 1922 г., по инициативе Тугласа, был основан Союз писателей Эстонии, а в 1923 г. начал выходить его печатный орган, журнал «Лооминг» («Творчество»), это означало, во-первых, что в статусе писателя стала подчеркиваться специфика писательской профессии, и, во-вторых — что авторитет,  198 | 199  до тех пор сливавшийся со статусом конкретного писателя, был перенесен на коллектив. Союз писателей сделался не только профессиональной организацией (профсоюзом) — он приобрел также репутацию выразителя общественного мнения. Итак, не удивительно, что уже в дни создания Союза писателей шли споры о том, кем вообще является писатель, и кто и на каком основании будет решать, принимать того или иного человека в члены Союза, или нет.

Внутренняя жизнь Союза писателей отражала всю литературную жизнь в Эстонии в ее многосторонности и противоречивости. И хотя по политическим взглядам члены Союза стояли на разных позициях, а его деятельность омрачали споры, доходящие до личных конфликтов, — Союз писателей продержался до конца 1930-х гг. как парламентское объединение духовной элиты, которое информировало государственные власти об интересах писателей и представляло эти интересы.

Для маскировки аннексии Эстонии летом 1940 г. в инсценированном Советским Союзом государственном перевороте умело использовались, с одной стороны, тлеющие в самой писательской среде личные и мировоззренческие противоречия, и с другой — именно сам статус писателя как духовного вождя, лидера эстонского общества. Андрей Жданов назначил (!) новым премьер-министром будущей Эстонской ССР поэта Йоханнеса Вареса-Барбаруса, который после присоединения Эстонии к Советскому Союзу стал председателем Президиума Верховного Совета ЭССР (первым «президентом» Советской Эстонии). Кроме Вареса-Барбаруса, в новое правительство входил еще поэт Йоханнес Семпер. В 1930-х гг. оба они представляли леводемократическую оппозицию, которая, как полагали многие исследователи, была всего лишь «вызывающей позой художника».

Так и оказались писатели непосредственно втянуты в государственную политику. Их просто использовали для придания государственному перевороту, так сказать, «более человечного» вида. Однако на переломе 1940-х – 1950-х гг. эти писатели сами стали жертвами сталинских репрессий. Барбарус покончил жизнь самоубийством в 1946 г., Семпера оставили существовать  199 | 200  «на птичьих правах». В марте 1950 г. (после VIII пленума ЦК ЭКП) Й. Семпер был обвинен в космополитизме и репрессирован сталинским режимом. Это означало для писателя исключение из рядов коммунистической партии, из Союза Писателей. Имя Семпера было изъято с титульных листов переведенных им книг, и литератор был вынужден печататься анонимно вплоть до реабилитации (1955 г.).

Вслед за Барбарусом вторым «президентом» Советской Эстонии стал другой писатель — Аугуст Якобсон, вошедший в 1927 г. в эстонскую литературу своим натуралистским романом, а в 1940-е гг. уже писавший пропагандистские пьесы.

С середины 1950-х гг., после смерти Сталина, и особенно в годы хрущевской «оттепели», Союз писателей Эстонской ССР, вместе с другими творческими союзами, стал одной из опор эстонского духа и моделью «гласности» будущего демократического общества. Таким он и оставался до восстановления независимости Эстонии в 1991 г. Он был крепостью «здравого смысла» и «умеренного национального самосознания», защищавшей писателей и писательскую жизнь от прямого и репрессивного вмешательства властей, невзирая на не прекращавшееся давление органов компартии и госбезопасности. Во многих случаях Союз писателей служил буфером между властями и попавшими под их меч интеллектуалами. Яан Каплинский охарактеризовал тогдашнюю деятельность Союза писателей как «лояльную, но стойкую оппозицию эстонской интеллигенции» [Kaplinski: 104].

Само собой разумеется, что эта репутация коллективной оппозиции переносилась также и на членов Союза. Начиная с 1960-х гг., иметь статус писателя означало служить глашатаем своей нации, ее протагонистом. В 1980 году эта деятельность увенчалась «Письмом сорока» — обращением к общественности по поводу русификации Эстонии. Задуманное Яаном Каплинским, подписанное сорока эстонскими интеллигентами и посланное в газету «Правда» (sic!), оно, конечно, потерпело фиаско. За ним последовали «мягкие» карательные акции, вроде ограничения публикаций, увольнений с работы, психологического террора.  200 | 201

В определенном смысле звездным часом Союза писателей Эстонии и самих эстонских писателей стал пленум творческих союзов, проходивший 1–2 апреля 1988 г. в зале заседаний Верховного Совета (в 1920–1930-е гг. — заседаний парламента) на Тоомпеа. Уже символичность самого места подчеркивала тот ореол ожиданий, которым эстонцы увенчали в это время своих писателей, художников, музыкантов и театральных деятелей.

Никогда ранее — да и позднее — эстонские писатели не привлекали к себе столько внимания и не вызывали такого восхищения и доверия со стороны народа. В этот момент эстонская творческая интеллигенция достигла статуса абсолютного авторитета. В речах на Тоомпеа не только открыто говорилось об опасностях, угрожавших Эстонии (природная катастрофа, связанная с разработкой фосфоритов, демографический коллапс, русификация, вымирание эстонского языка), но и было предъявлено требование восстановления государственного суверенитета. Пленум творческих союзов стали именовать парламентом эстонской интеллектуальной элиты, и он способствовал образованию Народного фронта и началу «поющей революции», приведшей Эстонию к восстановлению ее независимости.

Судьба приберегла для Эстонии еще одно событие: первым президентом восстановленной Эстонской Республики стал писатель — Леннарт Мери. Но на сей раз это уже не было продиктовано тоталитарным центром, Москвой (как в 1940 и 1950 гг.), избирателями стали выбранные демократическим путем представители народа.

В 1990-е гг. в статусе писателя в Эстонии происходят существенные изменения. Теперь все в большей степени на него оказывают влияние средства массовой информации (СМИ). Начинает вступать в силу то, что Юрген Хабермас описал как мир, образованный при помощи СМИ и масс-культуры, в котором «гласность пока только видимая» [Habermas: 231]. Как ироническая гримаса повторяется то, что характеризовало ХIХ столетие, когда для получения статуса требовалась биография. Только теперь эту биографию конструируют и сервируют  201 | 202  в приемлемом для потребителей СМИ виде так называемая «светская» журналистика. Позиция или мнение писателя, которые ранее связывались с авторитетом человека духа и с тем уважением, которое он вызывал, теперь заменены полилогом на грани какофонии или же растиражированным и манипулируемым СМИ «массовым» мнением.

Существенно проиграло и писательство как профессия — оно превратилось в исполнение случайных заказов (многие молодые авторы наших дней работают copy-writer’ами) или же «проектов», для осуществления которых идет борьба за финансовую поддержку фонда “Kultuurkapital”. Писатель и литература из интеллектуального факта стали рыночным фактом.

Статус писателя в сегодняшней Эстонии во многом формируется по модели «социального поля» (точнее: «литературного»), описанной Пьером Бурдье (Pierre Bourdieu) [Bourdieu: 214–277]. Писатель, символический капитал которого еще в середине ХХ в. составляли его произведения и истинность слова (вспомним хотя бы Жана-Поля Сартра), сегодня зависит от промоутеров, критиков, издателей, репортеров, от деятельности папарацци. В этом контексте статус писателя сам является проектом, осуществление и успех которого все более и более зависят от внелитературных (рыночных) факторов.

Произошло и то, что еще в 1992 г. возвещал эстонский поэт и философ младшего поколения Хассо Крулль, объявивший наступление века постмодернизма в эстонской литературе. Институциональное единство литературы распалось. Вместо одной и единой эстонской литературы теперь есть множество мелких литератур, самостоятельно движущихся по своим орбитам [Krull: 151–152].

Фрагментаризация литературы и ее «сидение в нише» сопровождается фрагментаризацией читательской среды. Литература и писательская среда, которые в прежние времена действовали на общество интегрирующе, будучи в известном смысле знаком духовного средоточия эстонского общества, в начале ХХI в. оказались явлением периферийным, хотя и самодостаточным.  202 | 203 

Хотя писателю и сегодня, возможно, есть, что сказать обществу (или читателям), но это растворяется во всеобщей какофонии. Для интерпретации его слова отсутствует общий код. «Кого это волнует? Who cares?» — это, похоже, и есть статус (= судьба) эстонского писателя начала XXI века.

ЛИТЕРАТУРА

Bourdieu: Bourdieu, P. The Rules of Art. Cambridge, 1996.

Habermas: Habermas, J. Avalikkuse struktuurimuutus (Структурное изменение гласности). Tallinn, 2001.

Kaplinski: Kaplinski, J. Eesti kirjanikud poliitikas. Eesti Kirjanikkude Liit 75. (Эстонские писатели в политике. 75 лет Союзу писателей Эстонии). Tallinn, 1997.

Krull: Krull, H. Kirjanduse pudenemine (Рассыпание литературы). — Eesti Ekspress, 12. märts 1992. Rmt. Katkestuse kultuur (Кн. «Культура перерыва»). Tallinn, 1996.

Lotman: Lotman, J. Õigus biograafiale. Kultuurisemiootika. Tallinn, 1990.