ХОДАСЕВИЧ И МАЙРИНК
(ЗАМЕТКА К ТЕМЕ)^(*)

ОЛЕГ ЛЕКМАНОВ

В 1921 году в Берлине вышло в свет первое русское издание романа Густава Майринка «Голем», действие которого, как известно, разворачивается в Праге.

В 1922 г. в Берлин приехал Владислав Фелицианович Ходасевич. В конце 1923 г. он перебрался из Берлина в Прагу. Именно в берлинский период, по словам современного исследователя, началось поэтическое освоение Ходасевичем «низин дикой цивилизованной жизни, каким предстал ему послевоенный (и предвоенный — что он предвидел тоже) западный мир»³.

Никаких мемуарных упоминаний о том, что Ходасевич читал роман австрийского писателя или хотя бы видел поставленный по произведению Майринка знаменитый экспрессионистский фильм немецкого режиссера Пауля Вегенера «Голем, как он пришел в мир» (1920), насколько нам известно, не существует⁴. Все же отметим, что имя первого переводчика «Голема», Михаила Кадиша, встречается в берлинском «Камер-фурьерском журнале» Ходасевича 1922–1923 гг.: «К Кадишу (в карты)»⁵ и «К Кадишу»⁶, как и имя второго переводчика романа, Давида Выгодского: «Письма Выгодскому и Слониму»⁷.

Приводя в нижеследующей заметке далеко не исчерпывающий список текстуальных перекличек между «Големом» и стихотворным циклом Ходасевича «Европейская ночь», мы поневоле оставляем за скобками важный вопрос: должна ли в данном случае идти речь о майринковском слое в стихах Ходасевича или же — об удивительной типологической близости между художественными мирами «Голема» и «Европейской ночи», обусловленной, не в последнюю очередь, сходной, «европейской» топографией романа и цикла?

Первая разительная перекличка с «Големом» обнаруживается в автобиографическом стихотворении Ходасевича, написанном, судя по всему, еще до «Европейской ночи». Мы имеем в виду загадочные строки, которые предположительно датируются Н. А. Богомоловым и Д. Б. Волчеком 1921 г.⁸:

Косоглазый и желтолицый,
С холщовым тюком на спине,
Я по улицам вашей столицы
День-деньской брожу в полусне.
Насмехайтесь и сквернословьте,
Не узнаете вы о том,
Как дракон на шелковой кофте
Лижет сердце мое огнем.

Ключом к этому тексту мог бы послужить роман Майринка, где блуждания Голема по улицам чешской столицы описаны так:

Неизменно каждый раз совершенно чужой человек, безбородый, с желтым лицом монгольского типа, в старинной выцветшей одежде, идет по направлению от Старосинагогальной улицы — равномерной и странно прерывистой походкой, как будто он каждую секунду готов упасть — идет по еврейскому кварталу и вдруг — становится невидим <…> в жизни каждого поколения через еврейский квартал с быстротой молнии проходит однажды психическая эпидемия, устремляет души к какой-то непостижимой цели, создает мираж, облик какого-то своеобразного существа, которое жило здесь много сотен лет тому назад и теперь стремится к новому воплощению (32–33).

В другой сцене романа Майринка изображена неудачная попытка главного героя — в одном из предыдущих эпизодов аттестующего себя как «старика» (58) — свести счеты с жизнью:

А там, что за безвкусица, эти нелепые обрывки материи на окнах!
     Почему же я не скрутил из них веревки и не повесился на ней?!
     Тогда бы я, по крайней мере, не видел больше этой мерзости, и вся серая терзающая тоска исчезла бы — раз и навсегда.
     Да! Это самое разумное! Положить конец всему.
     Сегодня же <…>.
     Кто это опять собирается мне помешать?
     Это был старьевщик.
     — Одну минутку, господин Пернат, — заговорил он умоляющим голосом, когда я намекнул, что у меня нет времени. — Одну маленькую минуточку. Только два слова (127–128).

Этот фрагмент отчетливо перекликается с пятой строфой стихотворения Ходасевича «Окна во двор» (1924), вошедшего в «Европейскую ночь»:

Небритый старик, отодвинув кровать,
Забивает старательно гвоздь,
Но сегодня успеет ему помешать
Идущий по лестнице гость.

Процитируем теперь ключевой, финальный отрывок из романа Майринка:

Я стремительно раскрываю окно. Карабкаюсь на крышу <…> во мне торжествует что-то диким, ликующим экстазом, сам не знаю почему. Волосы становятся дыбом <…> Вокруг трубы намотан канат трубочиста. Я развертываю его, обвязываю им кисть и ногу, как делал это когда-то во время гимнастики ребенком, и спокойно спускаюсь вдоль передней стены дома. Передо мной окно. Я заглядываю в него. Там всë ослепительно освещено <…> Выпускаю канат из рук. Одно мгновенье вишу головой вниз, с ногами, сплетенными между небом и землей. Канат трещит. Волокна разрываются. Я падаю (176).

Сравним со стихотворением 1922 г. из «Европейской ночи»:

Было на улице полутемно.
Стукнуло где-то под крышей окно.
Свет промелькнул, занавеска взвилась,
Быстрая тень со стены сорвалась —
Счастлив, кто падает вниз головой:
Мир для него хоть на миг — а иной.

Отметим, что стихотворение Ходасевича датировано 23 декабря, а только что приведенная сцена из «Голема» разыгрывается в рождественскую ночь.

Целый ряд значимых перекличек обнаруживают между собой парижское стихотворение Ходасевича «Звезды» (1925) и тот эпизод романа Майринка, где изображен «Большой Концерт» (40) в пражском салоне Лойзичек. Сходно у двух авторов описаны выступающие артисты, едва различимые «сквозь дым табачных туч» (цитата из Ходасевича; у Майринка: «Неожиданно из табачного дыма выросли передо мной две странные фигуры» — 41). У Ходасевича — «сомнительные девы» — «та пожирней, та похудей» — «трясут четырнадцать грудей». У Майринка изображены «проститутки, нечесаные, грязные, босые с упругими грудями» (41) и «рыхлая женщина», «в лоснящемся от жира, черном платье из тафты, с разными блестками и крестиками на груди и на руках» (41). Им помогает облезлый аккомпаниатор: у Ходасевича это «неудачник облыселый»; у Майринка — старик, «в ермолке на лысой голове» (41). И, может быть, самое главное совпадение — у Ходасевича «румяный хахаль в шапокляке // О звездах песенку поет». Майринковский старик также исполняет песню о звездах: «Кру-у-глые, си-ни-е звезды…» (42).

«Из “тьмы гробовой, российской” в начале 20-х годов поэт уходил в “европейскую ночь”. Уходил с тяжелой лирой в руках, врученной ангелом в преображенном пространстве петербургской комнаты с окном на Невский», — пишет в уже цитировавшейся нами работе о Ходасевиче С. Г. Бочаров⁹.

Вергилием в этой ночи поэту послужил или мог бы послужить автор романа «Голем».

¹ Майринк Г. Голем / Пер. Д. Выгодского. Вальпургиева ночь. М., 1989. С. 8. Здесь и далее роман Майринка цитируется по этому изданию с указанием в скобках номера страницы. ^Назад

² Здесь и далее стихотворения Ходасевича цитируются по изданию: Ходасевич В. Ф. Стихотворения / Вступит. ст. Н. А. Богомолова; сост., подгот. текста и примеч. Н. А. Богомолова и Д. Б. Волчека. Л., 1989. ^Назад

³ Бочаров С. Г. «Памятник» Ходасевича // Бочаров С. Г. Сюжеты русской литературы. М., 1999. С. 453. ^Назад

⁴ Судя по всему, Ходасевич относился к современному ему кинематографу скорее отрицательно (хотя и усердно посещал его). См., напр., в стихотворении «Баллада» (1925): «Мне лиру ангел подает, // Мне мир прозрачен, как стекло, — // А он сейчас разинет рот // Пред идиотствами Шарло». Отметим, попутно, что ключевой для этого стихотворения образ безрукого калеки, который когда-нибудь станет «крылами белыми сиять», а сейчас — «улыбается слегка», может быть, восходит к знаменитой фигуре «улыбающегося ангела» (L’ange Gabriel), украшающей центральный портал Реймского собора. ^Назад

⁵ Ходасевич В. Ф. Камер-фурьерский журнал. М., 2002. С. 51. ^Назад

⁶ Там же. С. 52. ^Назад

⁷ Там же. С. 30. ^Назад

⁸ См.: Ходасевич В. Ф. Стихотворения. С. 290. ^Назад

⁹ Бочаров С. Г. «Памятник» Ходасевича. С. 451–452. ^Назад

^(*) Блоковский сборник XVI: Александр Блок и русская литература первой половины ХХ века. Тарту, 2003. С. 162–166. ^Назад