 |
 |
 |
 |
|
ИЕРОНИМ ЯСИНСКИЙ: ЛЕА ПИЛЬД Рецензируя роман Иеронима Ясинского «Старый друг», Н. К. Михайловский писал: «В последних книжках “Вестника Европы” (сентябрь и октябрь) напечатано начало и продолжение романа г. И. Ясинского (Максима Белинского) “Старый друг”. В герое — докторе, акушере Ворошилине узнается знакомое лицо. Доктор жаден и склонен сплетничать <…> подводит какую-то сложную махинацию в расчете на то, что Гранковский <главный герой романа. — Л. П.> нуждается в деньгах <…> Это при условии внешнего сходства портрета, пахнет клеветой или диффамацией <…> Пасквиль за последнее время разросся в нашей литературе сверх всякой меры. Психология пасквилянта во всяком случае достойна некоторого внимания. <…> Может быть, пасквилянт бывал в доме своей жертвы, ел ее хлеб, пользовался ее услугами, вел с ней интимные задушевные разговоры <…> Правда, это, в лучшем случае, предательство, низость которого пропорциональна прежней близости отношений, но низости пасквилянт, конечно, не испугается»1. А вот выдержка из рецензии другого критика, характеризующего облик Ясинского-литератора: «Безнравственно и бесчестно в человеке только полное отсутствие всякой веры, всякой религии, всякого убеждения <…> кто меняет свое “знамя”, как светский франт перчатки — тот ренегат; кто далее отступает от своих прежних богов страха ради иудейска — тот ренегат <…> кто, наконец, на старости лет <…> внезапно начинает вилять и двусмысленничать, так чтобы и душу спасти и черту угодить — тот ренегат и кроме того трус…»2 Оба приведенных высказывания относятся ко второй половине 1880-х гг. Речь идет о писателе, приближающемся к своему сорокалетию и к 20-летней годовщине литературной деятельности. В какой-либо определенной картине мира, равно как и моральной устойчивости здесь Ясинскому отказано. И у Михайловского, и у Протопопова, и у многих других литературных критиков, которые описывали литератора Ясинского в сходных выражениях, были для этого реальные основания. Однако представление о своем месте в литературе и о целях художественного творчества у Ясинского все-таки были. Целенаправленно выстроить свою литературную позицию писатель впервые пытается в 1884 г. Это год известной полемики в киевской газете «Заря» — полемики, в которой участвовали Ясинский, Н. Минский, киевский профессор Федор Герасимович Мищенко и еще некоторые лица. В историю литературы полемика вошла как одна из первых манифестаций предсимволистского эстетизма. Ясинский в ходе газетной баталии резко осудил тенденциозное искусство и провозгласил себя приверженцем самоценной красоты3. Однако довольно скоро стало ясно, что приоритетом для Ясинского являются не мировоззренческие или эстетические искания. Более всего его волновало, какими способами можно установить контакт с широкой читательской аудиторией и достичь не просто литературной известности, а подлинного литературного успеха. На первый план выдвинулись вопросы литературной тактики: как дифференцировать читательскую массу, на какие социальные группы читателей ориентироваться, как вести себя с различными группами читателей, в каких периодических изданиях печататься, как поступать с литературными противниками и критиками, не приемлющими писаний Ясинского, как обрести литературную независимость. И даже вопросы, казалось бы, сугубо литературно-эстетические (на какие темы писать, как выстраивать сюжет, каким прозаическим жанрам оказывать предпочтение) постепенно превратились у Ясинского в тактико-поведенческие. Литературные критики 1880–1890-х гг. часто указывали на зависимость манеры письма Ясинского от французского натурализма и, ближайшим образом, от Золя. Ясинский действительно был сильно увлечен творчеством Золя и натурализмом в конце 1870-х – начале 1880-х гг., написал о родоначальнике натуралистического направления в литературе несколько статей, перевел некоторые его произведения и продолжал переводить их также в 1890-е гг.4 В 1884 г. интерес к собственно творческому методу Золя заменился у Ясинского пристальным вниманием к способам установления контакта с читателем и приемам достижения Золя писательского успеха. В январе 1884 г. все в той же газете «Заря» Ясинский пишет рецензию на только что переведенный им роман «Наслаждение жизнью». Наряду с характеристикой героев этого романа мы находим здесь такие, например, рассуждения: «Золя пишет не для “любителей”, не для немногих только ценителей изящного; он имеет в виду чиновников, купцов, банкиров, адвокатов, судей, священников, даже рабочих, мясных торговцев, грамотных прачек, учителей, докторов, провинциальных помещиков <…> Уменье привлечь толпу — вот в чем секрет успеха Золя. Талант несравненно больший, чем он: Флобер никогда не умел этого»5. В этом высказывании приоритеты четко разграничены. Флобер, чье творчество связано для Ясинского с рафинированным эстетизмом и узким кругом читательской аудитории (а именно Флобер являлся для писателя центром притяжения уже в конце 1870-х в кружке князя Урусова и в середине 1880-х — в киевском литературном кружке «Новые романтики»), как образец для подражания фактически отвергается. Золя, чей художественный метод уже не является чем-то новым в литературе, для автора статьи гораздо ближе, потому что французский натуралист умеет формировать широкую и разнородную по составу аудиторию читателей. На протяжении последующей творческой деятельности Ясинский всегда будет ориентироваться на чрезвычайно широкий и многосоставный круг читателей, но редко будет обращаться к интеллектуальной элите. В этой же статье обращалось внимание на излюбленный Золя тип персонажей: «Его Полина, простая, добрая девушка. Он <Золя. — Л. П.> знает, что толпа, которая состоит из разнородных элементов и из людей разных партий, может сочувствовать только таким обобщенным героям и героиням <…> Одна из особенностей настоящего романа — это его психологичность. Ни в одном из предыдущих своих романов Золя не возвышался до такой силы и до такой глубины душевного анализа»6. Психологизм Золя (интерес к характерам «простых», «обыкновенных» людей и всесторонний анализ таких характеров) — увиден сквозь призму собственной прозы. Хотя героями Ясинского чаще всего являются не альтруисты (как Полина у Золя в «Наслаждении жизнью»), а «маленькие» люди, одержимые манией величия, разрушительно действующие на самих себя и на окружающих, тем не менее, для писателя важно, что литературная тактика Золя предполагает выбор персонажей, похожих на человека из «толпы». По справедливому замечанию критика К. П. Медведского, герой произведений Ясинского — «обыкновенный человек», и интересуют писателя «темные стороны» характеров заурядных людей: «Г. Ясинский часто изображает порок; изображает тонкими определенными штрихами, дающими возможность в деталях рассмотреть всю структуру порока <…> Результаты подобного художественного беспристрастия блестящие. Вы разглядываете все нити, вы убеждаетесь, что порок ужасен не теми аляповатыми сторонами, которые вдохновляют красноречие моралистов, но теми микроскопическими зародышами, которые гнездятся в каждом человеке, и которым так не много нужно, чтобы развиться и заполнить всю душу»7. С описанным типом персонажей хорошо сочетаются излюбленный Ясинским механизм построения сюжета и выбор прототипов героев. Сюжеты множества повестей и рассказов писателя имеют реальные, документальные источники: они почерпнуты из газет (репортажи из зала суда, описания чрезвычайных происшествий стали, например, фактической основой романов «Ординарный профессор»8 и «По горячим следам»9), являются откликом на скандальное политическое событие (роман «Под плащом Сатаны»10 написан непосредственно после разоблачения Азефа). Сюжеты этих произведений рассчитаны на скандальный эффект в среде массового читателя. На сходный результат ориентирована и прототипическая структура персонажей. Восприятие текста Ясинского читателем представляло собой двухступенчатый процесс. Сначала происходило узнавание прототипов в весьма узком кругу посвященных (часто прототипами героев Ясинского являлись литераторы, которых он зло и вульгарно, без соблюдения должной литературной меры, пародировал). Затем появлялась статья того или иного возмущенного критика, на которую Ясинский непременно отвечал, завязывалась острая полемика. В процесс обсуждения произведения Ясинского вовлекались и непосвященные (читатели периодического издания). Одним из ранних примеров стремления писателя к обнародованию литературного скандала является его ответ на обвинения (по-видимому, устные) в пасквиле на редактора «Русской мысли» Бахметева в рассказе «Верочка» (1885) (рецензия на «Верочку» появилась в августовском номере «Русской мысли» за 1885 г.)11. В рассказе говорится о том, как некий мужчина зрелых лет по фамилии Трималов начинает сожительствовать с собственной племянницей и заставляет сильно страдать влюбленного в девушку молодого человека — идеалиста, беспомощного перед жизнью мечтателя. Ясинский опубликовал в газете «Заря» «Открытое письмо читателю»12, где настаивал на том, что не имеет чести близко знать редактора Бахметева, поэтому все разговоры о том, что сотрудник «Русской мысли» якобы является прототипом его героя Трималова — клевета13. На достижение литературной известности (посредством не только эпатажа читателей и литературного скандала, но и в ряде случаев открыто верноподданнического поведения по отношению к властям) направлена неоднократная смена эстетических и идеологических ориентиров у Ясинского (демократические симпатии в конце 1870 – нач. 1880-х гг. и сотрудничество в журнале «Отечественные записки» под покровительством М. Е. Салтыкова-Щедрина14, эстетизм середины 1880-х и отрицание положений, провозглашенных Толстым в его «Исповеди», объявление натурализма единственно ценным и «вечным» художественным методом и отнесение к нему творчества Пушкина, наряду с собственными произведениями в «Литературных воспоминаниях» 1898 г.,15 учительство в духе Льва Толстого в книге «Этика обыденной жизни» (1898)16, злой памфлет на радикальное движение в романе «1 марта 1881» (1900)17, внезапный поворот к «большевизму» в 1917 г.18 и вступление в партию большевиков в 1920)19. Таким образом литературная тактика Ясинского была вполне осознанным, осуществленным около 1884 г., выбором литературного поведения и этим поведением определялась, преимущественно его литературная позиция. За Ясинским уже во второй половине 1880-х гг. закрепилась прочная репутация «пасквилянта» и «лицемера» (человека, не верящего ни в одну исповедуемых им эстетических или идейных доктрин и лишь меняющего «маски»). Репутация «лицемера» упрочивалась и в связи с тем, что между поведением Ясинского в литературе и самоописанием этого поведения постоянно существовало противоречие. Ясинский отрицал сходство между героями своих произведений и реальными лицами, с которых были списаны литературные персонажи. Даже несколько десятилетий спустя, в 1920-е гг., писатель упорно настаивал на размытости, неопределенности прототипической основы созданных им героев. Так, в машинописном варианте мемуаров «Роман моей жизни» Ясинский, касаясь скандала, вызванного появлением романа «Иринарх Плутархов» (1886), писал: «Роман даже в либеральном энциклопедическом словаре Павленкова признан был почему-то лучшим моим произведением, но тем не менее он не мог произвести благоприятное впечатление на пишущую братию. Присущая мне смешливость, а пожалуй и желчность моего пера в тех случаях, когда мне приходится изображать неискренность человеческих отношений и поступков, может быть в самом деле слишком проявили себя в этом романе, персонажи которого могли быть списаны только с натуры. Последнее обстоятельство особенно было поставлено мне в вину. Нужно заметить, что в “Иринархе Плутархове” нет ни одной сцены, однако, списанной с действительного происшествия <…> я старался о слитности образов, дать тип, а не портрет. В силу этого герой мой Иринарх Плутархов стал похож на каждого из наших тогдашних и либеральных и консервативных критиков. А так как наиболее слабым и бездарным из них, но и самым надменным и высоко мнящим о себе газетчиком был некто Арсений Иванович Введенский, то и Скабичевский и Буренин и другие поспешили свалить на него, как на козла отпущения, все свои грехи и слабости, отвратные и смешные стороны, личного и общественного характера…»20 Такая непоследовательность довольно серьезно раздражала и самого писателя, но гораздо сильнее задевало то, что выбранная тактика не приносит желаемых результатов. К концу 1880-х гг. приходит ясное понимание, что он так и не стал по-настоящему знаменитым писателем. В 1889 г. в журнале «Труд» Ясинский публикует роман «Трагики»21. В центре романа — известный актер Тигринский (сценический псевдоним которого — Тигр). Очевидна звуковая перекличка с фамилией Ясинский и смысловая аллюзия на псевдоним Ясинского (Максим Белинский). И актер (герой), и автор романа скрыто преувеличивают свои реальные творческие возможности. Герой, сопоставляя себя с сильным и величественным диким зверем, а автор — с «великим критиком» (безусловно, здесь ощущаются и самоирония автора романа, и его отчетливая склонность к самобичеванию). Актер в романе скорбит о том, что «так и не стал главою школы». Ясинский в это время ясно осознает, что, конечно, не определяет движения литературы. Растет известность Чехова, очевидным для многих становится масштаб литературного таланта Лескова. К началу 1890-х гг. выясняется, что практически все ведущие участники киевского литературного кружка «Новые романтики» (во главе которого стоял в середине 1880-х гг. Ясинский) потерпели литературное или жизненное фиаско. Еще в 1886 г. умер С. П. Якубович, один из самых зрелых членов кружка (Ясинский посвятил его памяти повесть «Цветник» и напечатал во «Всемирной иллюстрации»)22, в 1889 г. умирает Максимилиан Галунковский, автор романа «Сожженные корабли»23. Продолжает печататься поэт Сергей Бердяев, однако, литературная репутация его не безупречна: сильно раздраженный антисемитскими выступлениями Бердяева Волынский назвал его в «Северном вестнике» «бесталанным стихоплетом с очевидными признаками нравственной невменяемости»24. Наконец, в марте 1892 г. умирает от чахотки Виктор Бибиков — наиболее талантливый из всех молодых участников киевского кружка (автор романа «Чистая любовь», отдельное издание которого Бибиков посвятил своему литературному учителю — Ясинскому). Общее разочарование Ясинского в современной литературной жизни отразилось даже в некрологе, посвященном ученику и другу — Бибикову, где, в частности, сказано: «Может быть, из Бибикова выработался бы крупный талант: при жизни он не заявил себя с этой стороны»25. «Подведением итогов» становится роман «Лицемеры», опубликованный Ясинским в 1893 г. в журнале «Наблюдатель». Это своеобразный обвинительный акт: повествование о том, как безнравственная литературная среда губит начинающего и подающего надежды молодого писателя, который, впрочем, и сам высокой чистотой нравов не отличается. В романе отразились наблюдения Ясинского над судьбами печально кончивших «новых романтиков» и размышления над своей собственной литературной биографией. Главный виновник гибели прозаика Диодора Ивановича Засяткина (герой спроецирован, в основном, на Виктора Бибикова, но отчасти и на самого Ясинского) — писатель Эммануил Давидович Апокритов. В этом персонаже отчетливо узнаваем прототип: Николай Семенович Лесков. С Лесковым Ясинский познакомился в начале 1880-х гг., первоначально оба литератора относились друг к другу довольно миролюбиво, однако через несколько лет между ними возник конфликт, как свидетельствует сам Ясинский в «Романе моей жизни», — личного характера. Затем, в течение 1892 г., Лесков опубликовал целый ряд анонимных заметок в «Петербургской газете», где высмеял историческую и литературную некомпетентность Ясинского; его склонность искажать факты (как и следует полагать, Ясинский на все упреки отвечал печатно). Прочитав некролог Бибикова, написанный Ясинским, Лесков недвусмысленно упрекнул его в предательстве умершего друга и ученика: «Вчера (17 марта) в одной из петербургских газет напечатан некролог о скончавшемся молодом человеке, В. И. Бибикове, а в этом некрологе, между прочим, сказано следующее: “Может быть, из Бибикова выработался бы крупный талант: при жизни он не заявил себя с этой стороны” <…> все это скорее всего просто надо отнести к той особой манере “литературного неглиже”, при посредстве которого живой друг в некрологе оказывает своему усопшему другу маленькую медвежью услугу»26. В романе «Лицемеры» подробно описана именно моральная, а не литературная ипостась Апокритова-Лескова. «Великий стилист» Апокритов — основатель общества трезвости и сторонник вегетарианской системы питания. Тем не менее, его теоретические посылы почти никогда не осуществляются в реальности: «Апокритов снисходительно поглядывал на стол, обремененный яствами, вздыхал и говорил, работая ножом и вилкой: “Прекрасные, удивительные, замечательные рябчики <…> Ем, однако, не без угрызения, делаю, так сказать, исключение, плачу дань старому обычаю и многолетней привычке. Ах, разве нельзя было бы из репы, моркови или картофеля приготовить что либо подобное”»27. К вегетарианству Лесков, по его собственному свидетельству, действительно относился с уважением. Однако для него первичным толчком к отказу от мясного рациона была не идейная причина, а физиологическая — болезнь (ср., например, письмо Лескова к А. С. Суворину от 12 октября 1892 г.: «К вегетарианству я перешел по совету Бертенсона; но, конечно, при собственном моем к этому влечении. Я всегда возмущался “бойнею” и думал, что это не должно быть так»)28. Апокритов в романе также проповедует аскетизм и воздержание, отрицая необходимость «любовного идеала» в жизни человечества: «Надо себя ограничивать. Писатель должен быть аскетом» (111); «А любовный идеал — спросил Диодор Иванович. — А любовный идеал, — сказал Апокритов, — есть трын-трава. В грядущем обществе половой любви не будет. Любовного идеала нет совсем» (35). Исповедальный рассказ Апокритова демонстрирует, что в молодости он не просто далек был от подлинного аскетизма, но совершал глубоко безнравственные поступки. В данном случае нельзя просто сказать, что Ясинский искажает очевидность в угоду очередному памфлету. Порицающие чувственную любовь высказывания действительно встречаются в письмах позднего Лескова, а также в его художественных произведениях 1880-х гг. Хорошо известно также, что в молодости Лесков отнюдь не был приверженцем целомудренного отношения к женщинам. Искажение фактов лежит в другой плоскости. Ясинский деформирует до неузнаваемости реальную эволюцию Лескова: он пытается показать, что составные элементы нравственной проповеди Апокритова вторичны по своему происхождению. Их источник в нравственном учении Толстого. Действительно, и вегетарианское питание, и трезвенничество (во второй половине 1880-х гг. газеты писали об основании Толстым общества трезвости, именно потому Апокритов в романе основывает «Второе общество трезвости», первое, как он замечает, уже основано в Москве), и отрицание чувственной любви — все это компоненты аскетического идеала Толстого, о котором тот впервые наиболее подробно рассказал в «Исповеди». Апокритов-Лесков — это жалкая карикатура на Толстого. Тот разрыв, который существовал между основными положениями нравственной проповеди Толстого и его действительной жизнью, двуличие, в котором Толстого упрекали критики и публицисты (помещичья жизнь в Ясной Поляне и призыв к опрощению), Апокритов в романе Ясинского доводит до крайнего предела. Вместе с тем, в Апокритове-Лескове Ясинский видит и себя самого. Роман «Лицемеры» — это не только обвинение литературной среде 1880-х гг., где отсутствуют подлинно «великие» писатели. Это еще и осторожное и вкрадчивое самопокаяние. В лавке ростовщика Хаврушина (двойника Апокритова) среди прочих антикварных вещей висит картина, на которой изображен блаженный Иероним, бичующий себя тройчаткой. Надо думать, что это — аллюзия на автора. В литературной судьбе Лескова было некоторое сходство с литературной биографией Ясинского. Лесков был писателем с испорченной литературной репутацией и, как казалось Ясинскому, в 1880-е гг. он вдруг резко изменился: обратился к религиозно-моральной проповеди, начал писать рассказы о «праведниках». Внимание Ясинского привлек именно неожиданный поворот от тенденциозной «антинигилистики» к религиозности. Этот сдвиг был квалифицирован как прямое и рабское подражание Толстому и как сознательное лицемерие. С точки зрения Ясинского, религия и мистика — это анахронизм. Следовательно, Лесков двурушничает, копирует поведение Толстого (при этом сильно упрощая и вульгаризируя его), чтобы реабилитировать себя в глазах критиков и читателей. Для главного героя романа — писателя Диодора Засяткина (в образе которого довольно много автобиографических черт) «Исповедь» Толстого оправдывает его собственные дурные поступки: «Писатель должен все испытать, страдать великими страданиями, болеть великими пороками, искупить свои грехи добродетелями, вдруг воссияв всему обществу, если не целому миру, ярким светочем, наподобие графа Толстого» (120). Содержание религиозно-нравственного учения Толстого Ясинского никогда не привлекало. Однако сам факт внезапного мировоззренческого сдвига и его мощного влияния на читательскую аудиторию был для писателя необычайно интересен. В статье «Граф Лев Толстой»29 Ясинский, сопоставляя скачкообразную эволюцию Толстого с внезапным поворотом к религиозности Гоголя, пытается разобраться в том, чем привлекает современного интеллигента толстовская неожиданная «смена масок»: «Гоголь религиозен и мистик, а Толстой — скорее рационалист и громит обрядность <…> Гоголь был не столь образован, как гр. Толстой, который, как видно из его замечательной исповеди, проник даже в тайны спектрального анализа, а недавно изучил еврейский и китайский языки <…> На все — свое время, и гр. Толстому нельзя было бы сказать новое слово в той заманчивой области, в которой ныне витает его мысль, если бы он пошел по стопам Гоголя. Во всяком случае, так или иначе, “властелином дум” современного общества является граф Лев Толстой и недаром малейшая черта его жизни интересует всех — и публику, и литераторов, и художников <…> Граф Лев Толстой — в этих трех словах вся духовная жизнь нынешней интеллигенции, которая сама не знает, чего она хочет»30. Знаменательно, что слово исповедь, которому предшествует эпитет «замечательная», в приведенном высказывании не закавычено. То есть речь идет не о тексте Толстого, а самом факте исповедальности, публичном признании перед всеми в своем ошибочном, порочном, по Толстому, образе жизни. Ясинского восхищает яркость и сила индивидуальности Толстого, его способность заставить себя слушать огромную аудиторию. Толстой лишь учитывает направленность интересов современного интеллигента (поэтому изучает спектральный анализ, еврейский и китайский языки). Цель же и сущность того, что проповедует Толстой, так же не ясна ему самому, как и восхищающейся им публике («сама не знает, чего хочет»). Толстой — «великий человек», «сильная личность», проповедник, подчиняющий себе толпу. Очевидно, что личность Толстого воспринимается, в первую очередь, сквозь призму текстов Ницше. О том, что Ясинский (хорошо владевший основными европейскими языками) был знаком с произведениями Ницше, свидетельствует его повесть «Учитель» (1886), в которой находим реминисценции и цитаты из «Так сказал Заратустра»31. В целом ряде произведений второй половины 1880-х – нач. 1890-х гг. Ясинский изображает несостоявшихся «великих людей» — персонажей, одержимых манией величия и комплексом неполноценности (романы «Великий человек», «Иринарх Плутархов», «Трагики»). Во многом романы автобиографичны: комплекс «великого человека» был присущ и самому Ясинскому. Ницшеанизированный Толстой послужил Ясинскому моделью для конкретизации своего литературного пути. Частая смена идейно-эстетических ориентиров и тяга к исповедальности (потребность публично каяться в своих литературных и личных грехах) — это две константы творческой биографии Ясинского вплоть до последних его произведений (включая известные мемуары «Роман моей жизни», опубликованные в 1926 г.)32. Как свидетельствуют публикации Ясинского начала ХХ в., Ницше для него определенно представляет центр и средоточие современной культуры. В Ницше Ясинский видит, в первую очередь, великого «нигилиста», отрицателя идеологий, систем, теорий, тесно связанного с русской культурной традицией: «Ницше — блестящий нигилист, приведший в своих сочинениях в систему все действительно отрицательные веяния ХIХ века. России было суждено стать колыбелью нигилистического индивидуализма»33. Однако ницшеанский нигилизм для Ясинского приобретает чересчур узкий, откровенно личный, можно даже сказать «литературно-домашний» оттенок. Стыдливое и часто непоследовательное (боязливое) «ницшеанство» Ясинского, его «половинчатый» индивидуализм, прикрываемые авторитетом Толстого, проявляются большей частью в литературном быту. Литературно-бытовое ницшеанство не перерастает в эстетическое и мировоззренческое credo, потому что Ясинский никогда не стремился (а может быть, просто не решался стремиться) к построению четкой эстетической картины мира и мало занимался теоретическими вопросами строительства культуры. Тем не менее, следует вспомнить, что именно в творчестве Ясинского зародились в 1880-е гг. первые предсимволистские темы. Именно он возглавил в Киеве литературный кружок «Новых романтиков»34, где почитали Тургенева, Флобера, Бодлера. Однако литературное новаторство не пошло в его творчестве по пути углубления и последующих открытий ни в области поэтики, ни в сфере сюжетно-тематических построений. Видимо следует предположить, что писателю Ясинскому был присущ страх перед большой культурой, поэтому столь притягательным стало для него переиначенное в его сознании и внедренное в литературный быт ницшеанско-толстовское «отрицание». 1 Н. М. <Михайловский Н. К.> Дневник читателя // Северный Вестник. 1887. № 11. С. 143–146. Назад 2 Протопопов М. Пустоцвет // Северный Вестник. 1888. № 9. С. 70. Назад 3 Минц З. Г. Статья Н. Минского «Старинный спор» и ее место в становлении русского символизма // Блоковский сборник IX. Тарту, 1989. С. 44–57. Назад 4 Cм.: О. И.
<Ясинский И. И.> Эмиль Зола и Клод Бернар. Рец. на кн.:
Зола Э. Парижские письма. LII. Экспериментальный роман //
Слово. 1879. № 10. С. 152–154; Белинский Максим
<Ясинский И.> Эмиль Зола и его новый роман // Наблюдатель.
1885. № 11. С. 56–69; Ясинский И. Эмиль Зола
как романист. Критический очерк // Зола Э. Ругоны-Маккар. СПб., 1894.
Т. 1. С. XIII–XXIV; Ясинский И. Примечания
переводчика [к письму Э. Зола «К молодежи»] // Всемирная
иллюстрация. 1896. Т. 55. № 9.
С. 22. 5 М. Б. <Ясинский И.> По поводу нового романа Золя // Заря. 1884. 20 янв. № 16. С. 1. Назад 6 Там же. Назад 7 Медведский К. П. Современные литературные деятели. И. И. Ясинский // Исторический вестник. 1893. № 5. С. 413. Пристрастие Ясинского к анализу «темных» сторон человеческой души, безусловно, сближает его с Достоевским. Однако «подражание» Достоевскому — это, скорее, характеристика имплицитной поэтики произведений Ясинского и в гораздо меньшей степени — литературной тактики, осознанного выстраивания писателем своего поведения в литературе. Назад 8 Ясинский И. Ординарный профессор. СПб., 1897. Назад 9 Ясинский И. По горячим следам. Роман // Труд. 1892. № 1–8. Назад 10 Ясинский И. Под плащом Сатаны. СПб., <1911>. Назад 11 <Б. п.> Русские журналы // Русская мысль. 1885. № 8. С. 74–76. Назад 12 Ясинский И. Открытое письмо читателю // Заря. 1885. 1 сент. № 191. С. 2. Назад 13 По-видимому, речь идет о секретаре редакции «Русской мысли» Н. Н. Бахметьеве. Назад 14 Впрочем, «демократизм» Ясинского в начале его литературного пути тоже не был последовательным: в конце 1870-х гг. писатель сотрудничал в юмористическом журнале «Будильник», где публиковал произведения (прозу и стихи), весьма далекие от прогрессивных идейных тенденций. О сотрудничестве Ясинского в «Отечественных записках» см.: Башкеева В. Беллетристика И. И. Ясинского и основные тенденции прозы «Отечественных записок» 80-х гг. // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 1983. № 5. С. 65–71. Назад 15 Ср.: Ясинский И. Литературные воспоминания (1878–1880) // Исторический вестник. 1898. № 2. С. 558. Назад 16 Ясинский И. Этика обыденной жизни. CПб., 1898. Назад 17 Ясинский И. 1 марта 1881. Роман // Ежемесячные сочинения. 1900. № 1–4. Назад 18 Ср.: «Выбитый из седла февральскою революциею, я был посажен в седло великим Октябрьским переворотом. Депутация от Кронштадтских матросов обратилась ко мне с просьбой приехать в крепость и прочитать лекцию о большевизме в ее литературном преломлении» (Ясинский И. Роман моей жизни. Л., 1926. С. 328). Назад 19 В архиве ИРЛИ сохранился «Анкетный лист» Ясинского, где обозначено время вступления его в партию большевиков — июнь 1920 г. См.: Анкетный лист на имя Ясинского И. И. Всероссийская перепись членов РКП(Б). Рукопись и машинопись. 1922 г. // ИРЛИ. Ф. 352. Оп. 3. Ед. хр. 2. Л. 4. Назад 20 Ясинский И. Книга воспоминаний // ИРЛИ. Ф. 352. Оп. 1. Ед. хр. 9/1. Л. 766–767. Назад 21 Ясинский И. Трагики. Роман // Труд. 1889. Т. I. № 1–5. Назад 22 Ясинский И. Цветник. Рассказ // Всемирная иллюстрация. 1886. Т. XXV. № 13–15. Назад 23 Галунковский М. Сожженные корабли // Труд. Т. III. № 17–18; Т. IV. № 19–21. Назад 24 Волынский А. Литературные заметки // Северный вестник. 1890. № 3. С. 123. Назад 25 Ясинский И. Виктор Бибиков: (Некролог) // Новое время. 1892. 17(29) марта. № 5765. С. 3. Назад 26 Б. п. <Лесков Н. С.> Цицерон с языка слетел: (Новый опыт литературного неглиже) // Петербургская газета. 1892. 18 марта. № 76. С. 2. Назад 27 Ясинский И. Лицемеры. СПб., 1894. С. 75. В дальнейшем тексте ссылки на это издание с указанием в скобках страницы. Назад 28 Лесков Н. С. Собр. соч.: В 11 т. М., 1958. Т. 11. С. 517. Назад 29 М. Б. <Ясинский И.> // Всемирная иллюстрация. 1888. Т. 39. 19 марта. № 12. С. 235. Назад 30 Там же. Назад 31 См.: Нымм Е. «Новый человек» в повести И. Ясинского «Учитель» (1886) // Блоковский сборник XV: Русский символизм в литературном контексте рубежа XIX–XX вв. Тарту, 2000. С. 90–107. Назад 32 Ясинский И. Роман моей жизни. Л., 1926. Назад 33 Б. п. <Ясинский И.> Нравственность и безнравственность // Ежемесячные сочинения. 1902. № 2. С. 151. Назад 34 О кружке «Новых романтиков» см.: Минц З. Г. «Новые романтики» (к проблеме русского пресимволизма) // Тыняновский сборник: Третьи Тыняновские чтения. Рига, 1988. С. 144–158. Назад
(*) Блоковский сборник XVI: Александр Блок и русская литература первой половины ХХ века. Тарту, 2003. С. 36–51. Назад
© Л. Пильд, 2003. Дата публикации на Ruthenia 22.08.2003. |
