НЕДОТЫКОМКА И НЕЗНАКОМКА
(о двух подтекстах "Серебряного голубя"
Андрея Белого)^(*) *

ОЛЕГ ЛЕКМАНОВ

"Стих Блока и проза Сологуба увлекали в те годы меня"¹. Так вспоминал Андрей Белый о начальной поре своего творческого пути. На исходе этой поры, в 1909 году, им была создана повесть "Серебряный голубь".

Выявлению реминисценций из прозы Федора Сологуба в повести Белого уделено несколько абзацев исследования Е. Г. Григорьевой². Подтекстам из Александра Блока в "Серебряном голубе" посвящены обстоятельные статьи Н. Г. Пустыгиной и В. Н. Топорова³. Парадоксальность ситуации заключается однако в том, что все свое внимание исследователи почему-то сосредоточили исключительно на периферийных, неглавных текстах Сологуба и Блока, оставляя за скобками произведения программные, знаковые. Так, Е. Г. Григорьева возводит ключевой для "Серебряного голубя" мотив пыли к сологубовскому рассказу "Маленький человек"⁴ и даже не упоминает о "Мелком бесе", где этот мотив играет исключительно важную роль (на что обратил внимание Томас Венцлова, посвятивший описанию и классификации различных видов пыли в романе Сологуба специальную работу)⁵. А М. М. Бахтин в своих лекциях по русской литературе ХХ века сначала подробно анализирует "Серебряного голубя", потом - наиболее известные произведения Сологуба и Блока, но от напрашивающихся параллелей воздерживается⁶.

Между тем, сам Андрей Белый, безусловно, соотносил свою повесть с теми образцами блоковской поэзии и сологубовской прозы, которые воспринимались современниками как вершинные достижения символизма. Далее мы попробуем показать, что совсем особое место среди этих произведений принадлежит стихотворению "Незнакомка" (1906) и роману "Мелкий бес" (1902).

В предварительном наброске к настоящей работе мы даже назвали "Мелкого беса" и "Незнакомку" "сюжетообразующими" подтекстами "Серебряного голубя". Это, без сомнения, преувеличение. С одной стороны, Белый был слишком оригинальным, слишком самобытным художником, чтобы впасть хоть в сколько-нибудь существенную зависимость от своих предшественников. Начав того же "Серебряного голубя" с отброшенных позднее полутора страниц, представляющих собой абсолютный "слепок с Гоголя"⁷, к финальным страницам повести он от имитации гоголевского стиля решительно отказался.

С другой стороны, "Серебряный голубь" относится к текстам такого типа, которые вобрали в себя несметное множество влияний и скрытых отсылок (что бесконечно расширяет и, тем самым, дискредитирует круг "сюжетообразующих" подтекстов произведения). С особой выразительностью это демонстрирует насыщенная сводка подтекстов к повести Белого, приведенная в не так давно изданной монографии А. В. Лаврова⁸.

Но даже и отказываясь от радикальных формулировок, повторим, что рассмотрение "Мелкого беса", "Незнакомки" и "Серебряного голубя" в одном ряду представляется нам оправданным и перспективным, то есть, - с новой стороны раскрывающим все три произведения⁹.

О ДВУХ ПОДТЕКСТАХ "СЕРЕБРЯННОГО ГОЛУБЯ"
I.

...на поразительных страницах Ваших романов, повестей, рассказов крепло самосознание наше, чеканились наши вкусы... Из приветствия А. Белого Ф. Сологубу10

Выявление сологубовского слоя в "Серебряном голубе" нам кажется уместным начать с обращения к следующему крохотному фрагменту повести Андрея Белого: "И если бы Лука Силыч умел разговаривать с ней, да сказал бы, как по ночам в углах завелось стрекотанье, тетереканье, пшиканье, не поверила бы Фекла Матвеевна ничему" (СГ. 63).

Этот фрагмент находит себе настолько многочисленные и близкие соответствия в романе "Мелкий бес", что воспринимается почти как дословная цитата из Сологуба. Приведем здесь только один, но, пожалуй, наиболее выразительный отрывок из "Мелкого беса": "Дома Передонов постоянно слышал шорохи, непрерывные, докучливые, насмешливые. Он тоскливо говорил Варваре:
- Кто-то там на цыпочках ходит, соглядатаи везде у нас толкутся. Ты, Варька, меня не бережешь.
Варвара не понимала, что значит бред Передонова"¹¹.

И у Белого, и у Сологуба мужья (Лука Силыч Еропегин и Ардальон Борисович Передонов) пытаются объединиться со своими женами в противостоянии подкрадывающейся опасности. И у Белого, и у Сологуба жены (Фекла Матвеевна Еропегина и Варвара) отказываются внимать предостережениям своих мужей. И Еропегин, и Передонов очеловечивают окружающий их природный мир, усматривая в каждом дереве, в каждом кусте заговорщика или соглядатая: "[Еропегин] выйдет в сад - деревья шушукают" (СГ. 77); "В глубине двора подозрительно темнели и шептались о чем-то деревья" (МБ. 51); "...подкрадется к тебе раскоряка и защемит, задушит в сухоруких руках" (СГ. 130); "...тени домов да кустов колебались, шептались, искали кого-то" (МБ. 215)¹². И Еропегин и Передонов терпят в борьбе с заговорщиками сокрушительное поражение. Одного убивают злые силы; другой по наущению злых сил убивает сам. А потому тот предательский шепот, который слышался героям Белого и Сологуба в стенах родного дома, трансформируется на последних страницах "Серебряного голубя" и "Мелкого беса" в бормотание самих героев: "...а губы-то Лука Силыч раздвинул, рот раскрыл и ворочает бессильно языком" (СГ. 274); "Наконец осмелились, вошли, - Передонов сидел понуро и бормотал что-то несвязное и бессмысленное" (МБ. 278).

Разбираемый нами фрагмент "Серебряного голубя" можно было бы сопоставить не только с многочисленными отрывками из "Мелкого беса", но и со следующим пассажем из рецензии Андрея Белого на сологубовские "Истлевающие личины", впервые опубликованной в 1907 г.: ""Недотыкомка" "шелестинным" голосом своим начинает шептать из угла, где сгустились тени: это не тени, это ткань бытия разорвалась, и в лицо веет холодом смерти"¹³. Автор обыгрывает ключевые мотивы "Мелкого беса", представляет одновременно своеобразный "набросок" к одному из фрагментов собственной повести Белого¹⁴.

Однако еще более отчетливо о глубоко продуманной ориентации Белого на роман Сологуба свидетельствует фонетическая игра, затеянная автором "Серебряного голубя" в интересующем нас эпизоде повести. Очевидные мотивные переклички с "Мелким бесом" подкрепляются здесь по-беловски изощренным языковым каламбуром¹⁵. Малоупотребительное слово "тетереканье" скрывает в себе подлинную фамилию Сологуба - "Тетерников". Неблагозвучное, "простецкое" звучание этой фамилии обыгрывалось и в позднейших мемуарах Белого о Сологубе: "...тогда именно показался "Тетерькиным" (я любил шутливые клички)" (НВ. 488). А в соседних строках "Серебряного голубя" прячется полная анаграмма псевдонима старшего писателя - "Сологуб"¹⁶: "СказаЛ Бы, как пО нОчам в УГЛах завеЛОСь").

Но и этого мало. Самый портрет Еропегина, как представляется, отразил в себе некоторые черты внешнего облика Федора Кузьмича Сологуба: "...из себя высокий, сухой, с тонкими сжатыми губами, с короткими, в скобку остриженными сединами, с небольшою седою бородкой <...> строго карими он посверкивал из-под очков очами: вот тут и догадайся, что эти сурово сжатые и уже мертвые губы могли так шутить; а глаза эти, солидно спрятанные в очках, ой-ой как умели подмигивать да посверкивать" (СГ. 60). В этом описании внешности купца Еропегина характерно "сологубовские" портретные реалии ("сухой"¹⁷, "с небольшою седою бородкой", "строго он посверкивал из-под очков очами") расчетливо скомбинированы со столь же характерно не "сологубовскими" ("высокий", "с карими очами")¹⁸. Выводить в своей повести прямолинейную карикатуру на весьма и весьма обидчивого Сологуба в планы создателя "Серебряного голубя", разумеется, не входило. Тем более, что подобным образом Белый один раз уже обжегся: "...я попал с ним в историю, в шуточном тоне сказавши о нем, будто он "Далай-лама" из города провинциального, но подчеркнув, что писатель - крупный; он тотчас прислал свой отказ от "Весов"" (НВ. 488).

Гораздо важнее, впрочем, отметить, что портрет Еропегина выстроен Белым на контрасте между показной сухостью Луки Силыча и его упрятанной от посторонних глаз чувственной веселостью. К сходному контрасту не раз прибегали современники, изображавшие позднее стиль поведения и внешний облик Федора Сологуба. Таким автор "Мелкого беса" показан и в мемуарной книге Белого: "...казалось при этом: его бородавка под носом хохочет, хотя лик - напыщен в нарочитой гримасе достоинства <...> он, лукаво упрятав улыбку в желтящих усах, прожимал до седьмого пота <...> Он же в нос нам затеивал при всех веселую возню с не юной женою, принимаясь лукавым котенком барахтаться с нею" (НВ. 484, 485, 488).

К сказанному остается прибавить, что знаменитую сологубовскую бородавку Белый пересадил "на самый кончик губы" (СГ. 59) еропегинской жены - Феклы Матвеевны. "Пересадка" эта выглядит вполне органичной, поскольку оба супруга "были единого лика расколовшимися половинками" (СГ. 59). С отражающими друг друга персонажами "Серебряного голубя" нам еще предстоит встречаться далее, пока же отметим только, что главного оппонента Луки Силыча Еропегина - барона Павла Павловича Тодрабе-Граабена, Андрей Белый, согласно наблюдению А. В. Лаврова, наделил "многими характернейшими чертами" своего старшего друга - Владимира Ивановича Танеева¹⁹. Но ведь и Федор Кузьмич Сологуб (по определению матери Андрея Белого, которое цитируется в "Начале века") был "вылитый Владимир Иванович Танеев" (НВ. 487). Получается, что Сологуб, пусть и косвенно, послужил прототипом сразу для двух (причем - противопоставленных друг другу) персонажей произведения Белого.

* * *

Может создаться впечатление, что подавляющее большинство восходящих к "Мелкому бесу" мотивов "Серебряного голубя" оказывается соотнесенным с образом Луки Силыча Еропегина, а через него - с образом зловещего города Лихова²⁰. Однако такой вывод, без сомнения, слишком поспешен, поскольку "деревенские" главы "Серебряного голубя" столь же плотно насыщены реминисценциями из "Мелкого беса", как и "городские".

Поэтому ограничимся наблюдением, справедливым и по отношению к только что разобранному фрагменту "Серебряного голубя" и по отношению к повести Белого в целом: цитаты из "Мелкого беса", как правило, выполняют в "Серебряном голубе" функцию своеобразной инфернальной подсветки. Они совершенно по-новому заставляют воспринимать те многочисленные сцены из жизни российского захолустья, которые разыгрываются на страницах повести младшего писателя.

Иногда, впрочем, Сологуб и Белый прекрасно обходятся безо всякой инфернальной подсветки. Периферия обоих произведений густо заселена типичными персонажами очерков из провинциального быта. Это и туповатый в свою пользу урядник; и "дебелая поповна" (МБ. 31) - у Белого - "дебелая попадьиха" (СГ. 21)²¹; и, наконец, - обвиняемая в безбожии учительница: "- Там учителя - нигилисты, - говорил Передонов, - а учительницы в Бога не верят. Они в церкви стоят и сморкаются" (МБ. 97); "Только раз поп не стерпел: как пришел домой, засел строчить донос; строчил, строчил - ну и настрочил же: будто придерживается заноза неведомого вероисповедания" (СГ. 35). Сходно описывают оба писателя запахи провинциального храма; с тою лишь разницей, что в злобном герое "Мелкого беса" эти запахи порождают тошнотворное ощущение, а в добром герое "Серебряного голубя" - умильное: "Он <...> жаловался, что воняет ладаном, воском, мужичьем" (МБ. 210); "...запах ладана, перемешанный с запахом свежих березок, многих вспотевших мужиков, их смазанных сапог, воску и неотвязного кумача так приятно бросился в нос" (СГ. 25)²².

Возвращаясь к разговору о магистральных темах и мотивах "Серебряного голубя", повторим, что у символиста Белого, так же как у символиста Сологуба сквозь искусно выписанный быт русской провинции отчетливо просвечивают черты инфернального, отданного во власть дьяволу и его слугам мира. Дьявол усыпляет человека, подавляя его сознание и волю: "Снова Дарьяльский прислушивается к вещим словам: разве всё, что с ним - не чудесный сон, снящийся наяву? <...> Одно мгновение не спал, - на один миг проснулся, - думает Петр, - вот уже иду в сон" (СГ. 206). Этот фрагмент "Серебряного голубя" напрашивается на сопоставление с рассуждениями Андрея Белого о поэтике "Мелкого беса": "...он <Сологуб. - О. Л.> превращает жизнь обывателя в сон и сон сковывает жизнь, и болванчик Передонов вырастает над жизнью тяжелым роком"²³.

Из всего сказанного становится понятно, почему и в "Мелком бесе", и в "Серебряном голубе" настойчиво проводится мысль о недостаточности, а часто и ложности первого впечатления человека от наблюдаемых им пейзажей, ландшафтов, интерьеров.

"Но все это только казалось" (МБ. 19). Такими словами завершается знаменитый первый абзац "Мелкого беса". С этим абзацем помимо начальных страниц самого "Серебряного голубя"²⁴ полупародийно соотносится "вступленье к замышленной повести", которое набрасывает "в засаленной тетради" один из героев произведения Белого - стихийный модернист Степан Иванов: "...все было тихо; вся деревня спала; только где-то мычала корова да лаяла собака, да ставни скрипели на своих заржавленных петлях, да ветер завывал под крышей... И выходило, что было вовсе не тихо, а, напротив того, очень даже шумно - неугодно ли, пожалуйте..." (СГ. 166). Действительность и в "Мелком бесе", и в "Серебряном голубе" на поверку оборачивается совсем иной, чем она хотела бы казаться. Самые обыкновенные, самые привычные реалии и события обнажают свою бесовскую суть.

Перечислим те из них, которые являются общими для обоих произведений.

И в романе Сологуба, и в повести Белого тезис о зыбкости и размытости окружающей героев реальности выразительно иллюстрируется образом пруда-зеркала. В зеркале этом причудливо преломляются природные и рукотворные предметы. Только у Сологуба, в соответствии с душевным настроением его героя, мир отражается в пруде-зеркале слишком мутно, а у Белого - слишком ясно: "- Зачем тут грязное зеркало, Павлушка? - спросил Передонов и ткнул палкою по направлению к пруду. Володин осклабился и ответил: - Это не зеркало, Ардаша, это - пруд. А так как ветерка теперь нет, то в нем деревья и отражаются, вот оно и показывает, будто зеркало" (МБ. 214-215); "Опять оторвался от думы Дарьяльский, уже подходя к церкви; он проходил мимо пруда, отраженный в глубокой, синей воде <...> Ясный солнечный день, ясная солнечная водица: голубая такая; коли заглянуть, не знаешь, вода ли то или небо. Ей, молодец, закружится голова, отойди!" (СГ. 24).

У обоих писателей живыми, прислуживающими дьяволу существами предстают змеящиеся языки занимающегося пожара: "Передонов осмотрелся, зажег спичку, поднес ее к оконному занавесу снизу, у самого пола, и подождал, пока занавес загорелся. Огненная недотыкомка юркою змейкою поползла по занавесу, тихонько и радостно взвизгивая" (МБ. 267); "...прыгало светлое пламя, туда и сюда змеилось и сверкало многим множеством искр <...> ясные раскуривались там змеи и быстро-быстро они выползали из-под углов, протягивали свои шеи, шипели и тянулись к соседним избенкам" (СГ. 256).

С образом змеи идеально сочетается в "Мелком бесе" и в "Серебряном голубе" образ плодового сада - ложного рая, где все напоено затаенной злобой: "Сад желтел и пестрел плодами да поздними цветами. Было тут много плодовых и простых деревьев да кустов <...> Остро-пестро выставляло из-под кустов свои колючие пурпуровые головки" (МБ. 23); "...и протянутая та рука будто ему указывала беспрекословно снизойти туда, где не видел он ничего, кроме тьмы, да лепета листьев, да ему в лицо оттуда бившего ветру <...> - Как - разве мне туда? - Туды: во флигеле вам постелено! - А флигель-то где? - В плодовом саду: пожалуйте, барин" (СГ. 274, 275).

Агрессивными, таящими в себе потенциальную опасность изображены как у Белого, так и у Сологуба даже вполне безобидные лютики (куриная слепота), приютившиеся рядом с забором: "- Какие это цветы, Павлуша? - спросил он, показывая Володину на желтые цветочки у забора в чьем-то саду. - Это - лютики, Ардаша, - печально ответил Володин. Таких цветов, вспомнил Передонов, много в их саду. И какое у них страшное название" (МБ. 146); "...отчаянно рвалась у забора желтая стая курослепов" (СГ. 69).

О черном цвете волос и глаз как о демонической примете персонажей "Мелкого беса" много пишет в уже упоминавшемся исследовании Томас Венцлова²⁵. В равной степени это наблюдение можно распространить и на героев "Серебряного голубя". Сравним портретную характеристику сологубовского Саши Пыльникова: "...черные были брови и очи с поволокой <...> синевато-черные ресницы" (МБ. 133) с описаниями внешности Дарьяльского: "...паволока черных глаз" (СГ. 30) и Кати: "...иссиня-темные глаза покрылись ресницами иссиня-черными" (СГ. 91).

Но и мотив пыли, многообразным функциям которого в романе "Мелкий бес" посвящена большая часть исследования Венцловы, как мы уже отмечали, играет существенную роль в "Серебряном голубе"²⁶. И у Сологуба, и у Белого этот мотив напрямую связан с темой окутанного дьявольской пеленой провинциального города: "Они вышли из ограды и медленно проходили по площади немощеной и пыльной <...> Ветер налетал порывами и нес по улице пыльные вихри <...> В клубах пыли по ветру мелькала иногда серая недотыкомка" (МБ. 20, 88, 198); "...только пыльная мгла на том месте, где Лихов, будто никакого такого не бывало Лихова <...> По лиховской дороге вдруг закрутилось облако пыли <...> Петр даже видел, как в открытом окошке, среди всего пыльного, пыльный лиховец у самовара сиротливо пиликал на скрипке" (СГ. 78, 164, 269).

Особо следует сказать о женских образах повести Андрея Белого, которые, без сомнения, создавались с оглядкой на роман Сологуба (и на произведения Гоголя, на которого, в свою очередь, оглядывался Сологуб)²⁷. Стоит только приглядеться к героиням "Серебряного голубя" и "Мелкого беса" повнимательнее, чтобы распознать их истинный облик, тщательно скрываемый от стороннего наблюдателя. У Белого этот облик вызывающе отталкивающий; у Сологуба - вызывающе притягательный: "...белое в зеленоватом свете с провалившимися глазами и с блистающими из-под осклабленного рта зубами Матрены Семеновны потное лицо: белое в зеленоватом свете, точно зеленый труп, перед ним сияющей ведьмы лицо" (СГ. 151); "...вмиг все четыре сестры закружились в неистовом радении, внезапно объятые шальною пошавою <...> Сестры были молоды, красивы, голоса их звучали звонко и дико - ведьмы на Лысой горе позавидовали бы этому хороводу" (МБ. 137).

Изображая своих героинь, Белый и Сологуб почти никогда не забывают упомянуть об их босых ногах²⁸, что позволяет увидеть в этом мотиве главный символ демонической, плотской привлекательности женских персонажей "Серебряного голубя" и "Мелкого беса". Приведем здесь только две цитаты: "Лука Силыч думает о том, что у Аннушки белые ножки и что после завтрашней ночи будет он больной" (СГ. 169)²⁹; "Она сняла башмаки, вытряхнула песок, лукаво глянула на Сашу. - Красивая ножка? - спросила она <...> Людмила стащила чулки. - Беленькие ножки? - спросила она опять, странно и лукаво улыбаясь. - На колени! целуй!" (МБ. 232)³⁰.

Необходимо, впрочем, обратить внимание на то обстоятельство, что женщины-ведьмы в романе Сологуба и в повести Белого наделены совершенно различной степенью самостоятельности. Активные героини "Мелкого беса" управляют куклами-мужчинами, вовлекая их в собственные бесовские затеи. Так складываются взаимоотношения между супругами Гудаевскими, между сестрами Рутиловыми и их братом, между Людмилой и Сашей Пыльниковым, между Передоновым и Вершиной, в конечном счете, - между Передоновым и Варварой. Степень зависимости героев "Мелкого беса" от героинь романа, как в капле воды, отразилась в следующем небольшом фрагменте произведения Сологуба: "Передонов и Ершова обнялись и пустились в пляс по траве кругом груши. Лицо у Передонова по-прежнему оставалось тупым и не выражало ничего. Механически, как на неживом, прыгали на его носу золотые очки и короткие волосы на его голове. Ершова повизгивала, покрикивала, помахивала руками и шаталась" (МБ. 41). Поведение мужчины-автомата выразительно контрастирует в этой цитате с поведением живой, хотя и глубоко несимпатичной женщины.

В повести "Серебряный голубь" женщины, напротив, находятся в почти рабской зависимости от мужчин: "...не сама по себе оказалась Матрена, а, так сказать, от столяра <...> душа-то вся ее - оказалась разве что полстоляровской, видно, Матрену столяр душой своей надувал, и она, раздутая духом, поражала поволокою глаз, и усмешкой, и жадно дышащими ноздрями"(СГ. 218).³¹

Можно, разумеется, указать и на более важные различия между повестью "Серебряный голубь" и ранними произведениями Сологуба, которые Андрей Белый в позднейших мемуарах назвал "мировоззрительно чуждыми" своему творчеству (НВ. 483).

Но ведь он же в письме к Федору Сологубу, отправленном 5 июля 1909 года, в разгар работы над "Серебряным голубем", патетически восклицал: "Дорогой Федор Кузьмич, мне было дорого получить от Вас весть. Я рад, что Вы подали голос <...> Так мало людей, так много "недотыкомок": так жутко в мире нежитей!

А чувствую - приближается время, когда должно же возникнуть единение между теми, в ком есть высокое знамяслужения или по крайней мере (как у меня) порыв, попытка... служить знамени"³².

Попыткой мировоззренческого "единения" (но и мировоззренческого размежевания) с Сологубом как раз и стала повесть "Серебряный голубь".

II.

...раскрывалась тяжелая с блоком дверь <...> повизгивала открытая дверь и - "бац" - падал тяжелый блок... А. Белый. "Серебряный голубь"33

Реминисценции из "Мелкого беса", как мы уже отмечали, встречаются и в "городских", и в "деревенских" главах "Серебряного голубя". Скрытые цитаты из блоковского стихотворения "Незнакомка" за редкими исключениями - лишь в "деревенских" (что первоначально не может не вызвать удивления). Пригородная блоковская декорация в повести Андрея Белого последовательно заменяется деревенской. Соответственно, сельской "Незнакомкой" предстает в "Серебряном голубе" столяриха Матрена Семеновна.

Ассоциативное тождество между отчетливо "деревенскими" и отчетливо "городскими" образами намечается уже во втором абзаце повести Белого, где сельские "домишки", "богато прибранные узкой резьбой" сравниваются с "лицом заправской модницы в кудряшках" (СГ. 20). Страницей ниже Белый цитирует зачин "Незнакомки", а также строку Блока "Я ухо приложил к земле", восходящую к Сологубу: "По вечерам припади ухом к дороге..." (СГ. 21); а следом автор "Серебряного голубя" нанизывает еще два образа из блоковского стихотворения. Это образ месяца: "...ты услышишь <...>, как поднимается большой желтый месяц над Целебеевым" (СГ. 21; ср. в "Незнакомке": "А в небе, ко всему приученный, / Бессмысленно кривится диск")³⁴. И образ лихо заломленных головных уборов: "...к дороге сбежались гурьбой целебеевские избенки <...>, точно компания пьяных парней с набок надвинутыми картузами" (СГ. 22; ср. в "Незнакомке": "И каждый вечер, за шлагбаумами, / Заламывая котелки, / Среди канав гуляют с дамами / Испытанные остряки"). Городские "котелки" в последнем примере симптоматично заменены Белым на деревенские "картузы".

Завершается первая главка повести Белого появлением сразу нескольких пародийных сельских "Незнакомок" (что особенно комично, если вспомнить блоковскую строку: "Всегда без спутников, одна"): "Вдали выступали парами дородные девицы в зеленых, синих, канареечных и даже золотых басках на толстых талиях" (СГ. 27; ср. с зачином второй строфы стихотворении Блока: "Вдали..." и с финалом седьмой его строфы: "Девичий стан, шелками схваченный, / В туманном движется окне")³⁵.

Ключевые мотивы стихотворения Блока ("Иль это только снится мне?"; "И все души моей излучины", "И очи синие бездонные / Цветут на дальнем берегу") варьируются в сцене, или, точнее говоря, - в ряде сцен, описывающих первую встречу Петра Дарьяльского с Матреной: "...испивая будто душу его вольготно <...> души его запросила рябая баба <...> не нежным со дна души она восходила цветком, и не вовсе грезой <...> будила нежных уст ее усмешка пьяную, смутную, сладкую, легкую грусть <...> спал он или не спал там, в храме <...> от одного взгляда да наглой усмешечки бабы гулящей разволновался, обеспокоился, взрыл нелепо душевную свою глубину <...> все же легко у него на сердце: "Нет, то приснилось"" (СГ. 27, 29, 97, 100).

Отзвуки "Незнакомки" регулярно слышатся и в других фрагментах "Серебряного голубя". Приведем цитаты из повести Белого, выделяя курсивом мотивы, перекликающиеся с блоковским стихотворением: "...в роковой для нее вечер, в городе <...> как бы не крикнул ей он что-нибудь такое, ужасно гадкое, что кричат нарумяненным женщинам с перьями на шляпах" (СГ. 86); "... ночью сидят в ресторанах, пьют вино" (СГ. 87); "...псы издали пролаяли" (СГ. 104); "...но глаза ее под вуалью" (СГ. 186); "...Затканный розовым шелком, огнями сиял кабинет: то и дело в двери врывался лакей" (СГ. 167).

Отметим также, что блоковскую метафору "сердце-солнце", использованную в одиннадцатой строфе "Незнакомки" ("Мне чье-то солнце [=сердце] вручено"), Андрей Белый в "Серебряном голубе" превращает в сравнение: "...где сердце, - красная, что красное солнце, лампада" (СГ. 150). В свою очередь, у Блока этот образ восходит к Вячеславу Иванову.

Мы вполне отдаем себе отчет в том, что все до сих пор приведенные подтексты из "Незнакомки" в повести "Серебряный голубь" могут быть оспорены как не очень убедительные. В безусловные, скрепленные единой логикой реминисценции из стихотворения Блока их, на наш взгляд, превращает следующая портретная характеристика главной героини "Серебряного голубя", Матрены Семеновны: "Такие синие у нее были глаза - до глубины <...> будто там океан-море-синее расходилось из-за ее рябого лица" (СГ. 150)³⁶.

Кажется совершенно очевидным, что эти строки навеяны следующим фрагментом "Незнакомки":

И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.

Бездонные синие очи совершенно неожиданно сближают Матрену с ее соперницей-антиподом. Речь идет о невесте Дарьяльского Кате, которой Белый даровал "удлиненные синие очи" (СГ. 120)³⁷. Может быть, именно поэтому главный герой "Серебряного голубя" неосознанно угадывает в облике ведьмы Матрены ангельские черты - черты им оставленной Кати: "...смотрит Петр на Матрену и плачет: такие у нее душистые глаза, васильковые; райской сладостью ли, бездной ли адской приворожила она его?" (СГ. 214).

Сходное, двойственное ощущение призван пробудить в читателе "Серебряного голубя" эпизод кощунственного причастия, творимого Матреной: "...перед ней на тарелке лежала французская булка, - для ради преломления <...> в ее глазах синие заходили густые волны <...> запузырилось пеной только что пролитое вино" (СГ. 228-229). Мотив "французской булки" и "только что пролитого вина" недаром соседствует в процитированном фрагменте "Серебряного голубя" с мотивом синих глаз героини повести Белого.

Остается добавить, что сходным образом мотивы кощунственного причастия вводятся и в "Незнакомку", во второй строфе которой "золотится крендель булочной", а в одиннадцатой - душу лирического героя пронзает "терпкое вино" (устное наблюдение Омри Ронена).

Попробуем в заключение этой работы сверхкратко ответить на закономерно возникающий при ее чтении вопрос: что позволило Андрею Белому органично сочетать скрытые цитаты из "Мелкого беса" с реминисценциями из "Незнакомки" в своей повести "Серебряный голубь"? Ответ: "наследственное" сходство между демоническими персонажами Федора Сологуба и Александра Блока. На такой ответ провоцирует нас сам автор "Серебряного голубя", утверждавший в своем литературоведческом трактате "Мастерство Гоголя": "Незнакомка - и не Прекрасная Дама, и не инфернальная проститутка, а - Недотыкомка, сбросившая с себя жизненные свои пылинки"³⁸.

Мотив пыли, напомним, играет весьма важную роль не только в "Мелком бесе" и "Серебряном голубе", но и в блоковской "Незнакомке": "Вдали, над пылью переулочной, / Над скукой загородных дач...".

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Белый А. Начало века. М., 1990. С. 483 (Далее это издание цитируется в тексте статьи как НВ. с указанием страницы). ^Назад

² См.: Григорьева Е. Г. "Распыление" мира в дореволюционной прозе Андрея Белого // Актуальные проблемы теории и истории русской литературы: Учен. зап. Тарт. гос. ун-та. Тарту, 1987. Вып. 748. Впрочем, о воздействии прозы Сологуба на повесть Белого писали уже первые рецензенты "Серебряного голубя". Примеры см. в кн.: Лавров А. В. Андрей Белый в 1900-е гг. Жизнь и литературная деятельность. М., 1995. С. 279. ^Назад

³ Пустыгина Н. Г. "Трагедия творчества" (А. Блок и роман А. Белого "Серебряный голубь") // Блоковский сборник. Тарту, 1993. Вып. XII; Топоров В. Н. "Куст" и "Серебряный голубь" Андрея Белого: к связи текстов и о предполагаемой "внелитературной" основе их // Там же; Топоров В. Н. О "блоковском" слое в романе Андрея Белого "Серебряный голубь" // Москва и "Москва" Андрея Белого. М., 1999. ^Назад

⁴ Григорьева Е. Г. "Распыление" мира в дореволюционной прозе Андрея Белого. С. 136. ^Назад

⁵ См.: Венцлова Т. К демонологии русского символизма // Венцлова Т. Собеседники на пиру. Статьи о русской литературе. Vilnius, 1997. В свою очередь, Венцлова, называя в своей статье имя Белого, о "Серебряном голубе" не говорит. ^Назад

⁶ Бахтин М. М. Лекции об А. Белом, Ф. Сологубе, А. Блоке, С. Есенине (в записи Р. М. Миркиной) // Диалог. Карнавал. Хронотоп. Витебск, 1993. N 2-3. Еще более выразительный пример - содержательная статья Лены Силард "Поэтика символистского романа конца XIX - начала ХХ в. (В. Брюсов, Ф. Сологуб, А. Белый)". Сначала здесь разбирается "Мелкий бес", а затем "Серебряный голубь", причем о Сологубе и Белом говорится как о писателях-антиподах. Ср.: "Поиск Андрея Белого на первых порах совершался независимо от Сологуба и на иных путях: встретились они художественно-стилистически позднее" (Силард Л. Поэтика символистского романа конца XIX - начала ХХ в. (В. Брюсов, Ф. Сологуб, А. Белый) // Проблемы поэтики русского реализма ХIХ века. Л., 1984. С. 275). ^Назад

⁷ См. об этом: Ходасевич В. Ф. Колеблемый треножник. М., 1991. С. 302. О влиянии Гоголя на повесть Белого написано уже очень много. Наиболее очевидные выводы см. в работе: Корецкая И. В. Андрей Белый: "корни" и "крылья" // Связь времен. Проблемы преемственности в русской литературе конца ХIХ - начала ХХ в. М., 1992. С. 230-234. ^Назад

⁸ См.: Лавров А. В. Андрей Белый в 1900-е гг. Жизнь и литературная деятельность. С. 276-300. Целый ряд в разной степени убедительных подтекстов "Серебряного голубя" предложен также в исследовании: Эткинд А. М. Хлыст. Секты, литература и история. М., 1998. Кажется, никто до сих пор не отметил, что многие ключевые мотивы и сюжетные повороты "Серебряного голубя" восходят к сказке Э.-Т.-А. Гофмана "Золотой горшок", переведенной Вл. Соловьевым. См., например, характерно "гофмановский" эпизод повести Белого: "Сел он рыбу удить, хохочет: червя нацепил - далеко подлетела уда: бежит на аер сырой светоловные сети вод: бежит золотая змейка, за ней другая, третья" (СГ. 219; здесь и далее повесть Белого цитируется как СГ. по изданию: Белый А. Избранная проза. М., 1988, с указанием номера страницы). Ср. У Гофмана: "Все замолкло и Ансельм видел, как три змейки, сверкая и отсвечивая, проскользнули по траве к потоку; шурша и шелестя, бросились они в Эльбу, и над волнами, где они исчезли, с треском поднялся зеленый огонек" (Гофман Э.-Т.-А. Золотой горшок / пер. В. Соловьева // Гофман Э.-Т.-А. Золотой горшок. М., 1991. С. 9). ^Назад

⁹ Отметим показательный факт: в исследовании Андрея Белого "Мастерство Гоголя" вслед за главкой "Гоголь и Сологуб" следует главка "Гоголь и Блок", а следом за ней - главка "Гоголь и Белый" (См.: Белый А. Мастерство Гоголя. М., 1934. С. 291-309). ^Назад

¹⁰ Цит. по: Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. СПб., 1998. С. 279. ^Назад

¹¹ МБ. 225. Здесь и далее роман Сологуба цитируется как МБ. по изданию: Сологуб Ф. К. Мелкий бес. Рассказы. М., 1989, с указанием номера страницы. Вот еще несколько характерных цитат из "Мелкого беса": "Справа и слева из-за стены слышались шепоты и шорохи" (МБ. 106); "В траве у заборов подымались легкие шорохи и шумы, и вокруг всё казалось подозрительным и странным, - может быть, кто-нибудь крался сзади и следил. Все предметы за тьмою странно и неожиданно таились, словно в них просыпалась иная, ночная жизнь, непонятная для человека и враждебная ему" (МБ. 169); "По стенам, по кровати пробегали боязливые тени, - шмыгали злые чертики"(МБ. 224). ^Назад

¹² О мотиве куста в романе Белого см.: Топоров В. Н. "Куст" и "Серебряный голубь" Андрея Белого: к связи текстов и о предполагаемой "внелитературной" основе их. С. 92 и след. ^Назад

¹³ Цит. по: Белый А. Истлевающие личины // О Ф. Сологубе. Статьи и заметки. СПб., 1911. С. 97. Слово "шелестинным" взято Белым из рассказа Сологуба "Ёлкич". ^Назад

¹⁴ Ср., в частности, в рецензии Белого на "Истлевающие личины" ("из угла") и в "Серебряном голубе" ("по углам"). ^Назад

¹⁵ О языковых каламбурах Белого см., напр.: Кожевникова Н. А. Язык Андрея Белого. М., 1992. ^Назад

¹⁶ В этих же строках можно усмотреть анаграмму заглавия повести Белого. ^Назад

¹⁷ Ср. в "Начале века": "Сологуб нарочно молчал, угрожающе, с хмурою сухостью" (НВ. 483); "взирающий и равнодушно и сухо на наши дела" (НВ. 484). ^Назад

¹⁸ Ср. в "Начале века": "...я видел растерянный голубой <...> его глаз" (НВ. 489). ^Назад

¹⁹ См.: Лавров А. В. Андрей Белый в 1900-е гг. Жизнь и литературная деятельность. С. 294. ^Назад

²⁰ Тем более, что к этому подталкивает трактовка Белым сологубовского творчества, данная в одной из статей младшего писателя: "Сологуб незабываемый изобразитель сапожковских [= провинциальных. - О. Л.] ужасов" (Белый А. Сологуб // Белый А. Критика. Эстетика. Теория символизма. М., 1994. Т. 1. С. 336). ^Назад

²¹ Ср. в статье Белого о Сологубе описание художественного мира последнего: "...обыватель, читающий книжечки по буддизму и обывательщина, оные не читающая (дебелая дама)" (Белый А. Сологуб. С. 339). ^Назад

²² Процитируем еще два сходных между собой "церковных" эпизода "Мелкого беса" и "Серебряного голубя": "Гости крестились, хохотали, кощунствовали <...> Дьякон укоризненно унимал их" (МБ. 211); "Степан же Иванов в церкви громко икал и попу грубиянил" (СГ. 136). ^Назад

²³ Белый А. Истлевающие личины. С. 97. ^Назад

²⁴ Ср. у В. Н. Топорова о первых страницах "Серебряного голубя": "...в самом начале романа - благословенная картина летнего дня в Целебеееве <...> Но эта инерция безоблачно-ясного дня и определяемого им безмятежного настроения вдруг нарушается плавно вводимой неожиданностью, как бы игрой-происками полуденного беса" (Топоров В. Н. "Куст" и "Серебряный голубь" Андрея Белого: к связи текстов и о предполагаемой "внелитературной" основе их. С. 97). Эту характеристику с минимальными, "техническими" изменениями можно было бы приложить к начальному абзацу "Мелкого беса". ^Назад

²⁵ См.: Венцлова Т. К демонологии русского символизма. С. 68, 74. ^Назад

²⁶ Вот несколько, почти наугад выбранных из "Серебряного голубя", отрывков: "...потным рукавом усердно размазывал на лице пыль" (СГ. 20); "Белая дорога, пыльная дорога" (СГ. 21); "...взлетала беззвучными взрывами пыль" (СГ. 27); "...босыми подымая ногами пыль" (СГ. 43); "...смотрела на пыльную и тусклую дорогу" (СГ. 44-45); "...сухая пыль лиховская" (СГ. 65); "...из-под пяток своих в нос ему Матрена закидывает пыль" (СГ. 143); "...по лиховской дороге вдруг закрутилось облако пыли" (СГ. 164); "...гнал на нее сухую пыль" (СГ. 183); "...шарабан мчится по пыльной дороге" (СГ. 221); "...сухие потоки пыли" (СГ. 237). ^Назад

²⁷ ""Мелкий бес" Сологуба воспроизвел иные черты стиля Гоголя, створяя их с выдержанностью квази-пушкинской прозы" (Белый А. Мастерство Гоголя. С. 291). ^Назад

²⁸ В творчестве Сологуба этот мотив - один из ключевых (о чем много писали еще современники). ^Назад

²⁹ Приведем еще несколько выразительных примеров из "Серебряного голубя", показывающих, сколь важную роль играет в повести Белого мотив босых ног: "о белолилейной пяте" (СГ. 23); "уже стол ему накрыла босоногая Матрена" (СГ. 39); "шлепая от печки к столу здоровенными, белыми ногами" (СГ. 39); "босыми подымая ногами пыль" (СГ. 43); "он шел в заново сшитом зипуне, но на босу ногу" (СГ. 52); "причмокнул в грязь босою ногой" (СГ. 55); "да босы ноги, хлюпающие по грязи" (СГ. 56); "с босыми ногами и с восковой над книгой зажженной свечой" (СГ. 73); "топот босых на террасе ног" (СГ. 99); "загорелые ноги, здоровые в грязи" (СГ. 100); "забегали и по голым рукам, и по голым ногам" (СГ. 122); "и тут ты увидишь двух босоногих работников" (СГ. 133); "попадья <...> топотала босыми ногами" (СГ. 141); "Абрам <...> отплясывал перед ними босыми ногами" (СГ. 148); "грязны босые ноги" (СГ. 149); "и в толстых с белыми икрами и грязными пятками ногах" (СГ. 150); "Босые ноги Матрены" (СГ. 152); "втюрился он в босоногую женину ключницу" (СГ. 168); "босоногая Аннушка" (СГ. 175); "ключница босой от него отпихивается ногой" (СГ. 180); "из-под юбки ее босая ножка под столом бросается в глаза" (СГ. 198); "на босые ноги столярничающих людей" (СГ. 216). ^Назад

³⁰ Теперь приведем несколько соответствующих примеров из "Мелкого беса": "- Да не то что секрет, - сказала Марта, - а мы тому, что Владя - босиком и не может войти сюда, - стесняется <...> Владя побежал, и слышно было, как песок шуршит под его ногами" (МБ. 28); "- Ну, да, я знаю, что вы - бедные. Босые ежеденком дома ходите. - Мы это не от бедности, - живо сказал Владя. - А что же, от богатства что ли? - спросил Передонов и отрывисто захохотал. - Вовсе не от бедности, - сказал Владя, краснея, - это для здоровья очень полезно, закаляем здоровье и приятно летом. - Ну, это вы врете, - грубо возразил Передонов. - Богатые босиком не ходят" (МБ. 74-75); "Дома ей нравилось побыть в одной юбке и босиком и надеть башмаки на босые ноги" (МБ. 132); "Как глупо, что мальчишки не ходят обнаженными! Иль хоть босыми, как летние уличные мальчишки, на которых Людмила любила смотреть за то, что они ходят босиком, иной раз высоко обнажая ноги" (МБ. 138). ^Назад

³¹ А. М. Эткинд, ссылаясь на работы Н. Бердяева, Р. Гуля и М. Бахтина, пытается доказать, что не мужчины в повести Белого управляют женщинами, а женщины - мужчинами (См.: Эткинд А. М. Хлыст. С. 433). Приведенная цитата из "Серебряного голубя" (и целый ряд ей подобных), как представляется, свидетельствует об обратном. ^Назад

³² Белый А. Письма к Ф. К. Сологубу // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома. 1972. Л., 1974. С. 136. Приведем еще одну, характерно "беловскую" цитату из "Мелкого беса" и одну - характерно "сологубовскую" - из "Серебряного голубя": "Все собирался опроститься и с этой целью присматривался, как мужики сморкаются, чешут затылки, утирают ладонью губы, и сам наедине подражал им иногда, - но все откладывал опрощение до будущего лета" (МБ. 102); "...тогда порешили, что появление его в этих местах имеет иной смысл и что смысл этот - брачный; тогда каждая девица в округе вообразила, будто она-то и есть предмет воздыханий любовных, вообразили это и все шесть уткинских дочерей; и хотя каждая из них вслух называла сестру предметом Дарьяльского, про себя она заключила иное" (СГ. 29). Обратим также внимание на общий для обоих произведений "библейский" пародийный мотив столяра / плотника (у Белого роль пародийного Иосифа досталась столяру Кудеярову; у Сологуба - столяру Володину). ^Назад

³³ См.:СГ. 104. Приведенная цитата почти наверняка каламбурно обыгрывает фамилию "Блок", тем более, что мотив открываемых ворот чрезвычайно важен для программного "Вступленья" к блоковским "Стихам о Прекрасной Даме". Отметим, что в "Серебряном голубе" использован, как минимум, еще один образ из "Вступленья": "...если ты русский, будет у тебя красная на душе тайна" (СГ. 201). Ср. в стихотворении Блока: "Красная тайна на сердце легла". ^Назад

³⁴ Процитируем еще два отрывка из "Серебряного голубя", где встречается мотив месяца: "...большой желтый месяц подымался над Целебеевым" (СГ. 184); "...в дыме же том зловеще погасающий, еще недавно багровый и тусклый, тусклый теперь месяца круг" (СГ. 233). ^Назад

³⁵ Интересно, что Блок в своей речи "О современном состоянии русского символизма" (1910) цитировал как раз начальные страницы "Серебряного голубя" (См.: Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1962. Т. 5. С. 434). ^Назад

³⁶ См. также в другом фрагменте "Серебряного голубя" о Матрене: "Синие в ее глазах из-за рябого лица заходили моря" (СГ. 143). ^Назад

³⁷ См. также в другом фрагменте "Серебряного голубя" о Кате: "Ее глаза - точно кусочки ночной синевы" (СГ. 157). ^Назад

³⁸ Белый А. Мастерство Гоголя. С. 293. ^Назад