существовали диалектические различия, разнообразные говоры, но не эти разновидности, перешедшие и в отдельные славянские языки, послужили основанием для позднейшего обособления отдельных славянских наречий. В состав этих новых языков, в частности и в состав русского, вошли разные говоры общеславянского праязыка, частью слившиеся, частью смешавшиеся между собою. Таким образом историю русского языка можно проследить только с момента выделения его из общеславянской семьи.
Впрочем, сравнительное изучение славянских языков устанавливает следующее любопытное наблюдение. Общеславянская семья распалась сначала на две диалектические группы: западную и южную. В состав западной входили предки всех современных западных славян, т. е. поляков, кашубов, лужичан, чехов и словаков; в состав южной вошли предки не только современных южных славян, т. е. сербов, болгар и словенцев, но также и русских. Наблюдение это основывается на следующих данных: во-первых, в западной группе сохранились, сохраняются и теперь звуки т, д, в сочетаниях с последующим л (ср. польск. mydlo, plotla, чешск. sadlo, vedli ), между тем в южной — т, д выпали (ср. древнеболг. плела, вели , сербск. мило, вели , русск. мыло, плела, сало, вели ); во-вторых, в западной группе сохранялись сочетания кв, гв перед звуком iъ (ср. польск. kwiat, gviazda , чешск, kvet, hvezda ), между тем как в южной эти сочетания в указанном положении переходили в цв, дзв , или зв (ср. древнеболг. цвiътъ, звiъзда , сербск. цвиjет, звиjезда , русск. цвет, звезда ).
Приведенное наблюдение наводит на мысль, что такому делению славянских языков соответствовало разделение некогда единого славянского племени на группу племен западных и группу племен южных. Но сначала скажу о термине южная группа. Отчего не назвать ее восточною, раз в ее состав вошел русский язык? Термин южная группа представляется более подходящим, в виду того, что распространение русского племени на восток по имеющимся в распоряжении науки данным произошло довольно поздно, частью уже на памяти истории. На севере, в области великих озер, на востоке, в Поволжье, русские — несомненно новые насельники среди финских племен; колыбель русского племени естественно искать в среднем и частью южном Поднепровье и в Поднестровье, т. е. в непосредственном соседстве с болгарскою отраслью южных славян. На некоторые данные в пользу исконности южной родины русского племени я укажу ниже. Здесь же ставлю в связь наличность общих явлений в языках русском и южнославянских с исконным, засвидетельствованным историей соседством русских и болгар в области нижнего течения Днестра и Дуная.
Были ли однако славяне автохтонами, т. е. коренными жителями на Балканах, в бассейнах Дуная, Днестра, нижнего и среднего течения Днепра? Едва ли можно усомниться в том, что на Балканский полуостров и в бассейн Дуная славяне вступили сравнительно поздно. Историческими свидетельствами их пребывание в этих странах может быть подтверждено только для конца V и начала VI века. О древности поселения славян в Поднепровье и Поднестровье судить труднее, но невероятным представляется допустить существование здесь славян в эпоху готского владычества, сломленного в IV веке нашествием гуннов. Восточногерманское племя готов, течением Днестра разделенных на остготов и вестготов, прочно основалось в южной России с конца II века по Р. Xр. Совершенно невероятно, чтобы готы насели на славян; допустив это, мы не поняли бы, почему славяне не двинулись вместе с готами на запад под напором гуннов, почему им пришлось остаться на своих местах в ожидании новых поработителей. Славян не могло быть в южной России в IV в.; они пришли сюда позже и, очевидно, после падения гуннов, не раньше, следовательно, второй половины V века.
Но если славяне в указанных областях не были автохтонами, то ясно, что они пришли сюда с севера. Спорным остается вопрос, пришли ли они на Дунай и Днепр с северо-запада, т. е. из Повислинья, или с северо-востока, т. е. из северного Поднепровья. Более вероятным представляется, что они шли из Повислинья. Во-первых, Повислинье уже издавна было славянскою территорией, занятою одной из отраслей западных славян, а мы знаем, что некогда западное и южное славянство жили вместе, в одной области: селение западных славян пошло из Повислинья; почему не допустить, что оттуда же распространились к югу и юго-востоку южные славяне? Во-вторых, сравнение славянских языков между собою показывает, что на общеславянской их прародине среди прочих деревьев произрастал и бук; слово бук оказывается общеславянским, между тем известно, что бук не растет восточнее полосы, идущей от Кенигсберга через Польшу и Подолью к Черному морю; правда, доказано, что бук — слово, по происхождению своему не славянское, а заимствованное из германского, но ясно, что заимствование произошло там, где бук был известен, следовательно, не в северном Поднепровье, а в Повислинье. В-третьих, славяне, заняв Повислинье, владели таким образом территорией, принадлежавшею некогда восточным германцам, готам; появление славян в Повислинье могло стоять в прямой связи с опущением Повислинья готами; последние, как достоверно известно, оставили Повислинье для того, чтобы овладеть более южными областями, причем они осели, в силу невозможности пробиться дальше, в бассейнах нижнего течения Дуная, Днестра и Днепра; естественно предположить, что оттуда же, из Повислинья, попали в бассейны Дуная, Днестра и Днепра также и южные славяне, распавшиеся затем, как и готы, на восточную и южную группы. В-четвертых, славяне южные и восточные сохранили в своем языке ряд следов сильного влияния на них германцев; те же следы имеются в
западнославянских языках; поэтому они восходят к общеславянскому периоду; отсюда видно, что в общей своей прародине славянство тесно соприкасалось с германским миром; Повислинье граничит с областью распространения германцев, между тем как в северное Поднепровье германское влияние могло бы проникать с гораздо большими трудностями.
Определение древнейших культурных связей славян имеет большое значение при разрешении вопроса об их первоначальной родине. Связи же зависели прежде всего от того культурного района, в сфере которого находилась первоначальная территория славян. В восточной Европе резко выделялись два таких культурных района: во-первых, район Балтийского моря, во-вторых, район Черноморский. Мы не имеем основания думать, чтобы славянство занимало промежуточные области между сферами обоих указанных культурных районов. Ниже увидим, что такое промежуточное место позже заняло действительно восточное славянство, но это явилось результатом поступательного движения восточных славян с юга на север и имело последствием сближение, общение обоих культурных районов; следов такого общения в эпохи древние мы не имеем; южное Поднепровье Геродота не знало о балтийцах и о других сидевших рядом с балтийцами народах. Трудно сомневаться в том, что славяне исконно принадлежали к сфере балтийской культуры: это объясняет нам культурное воздействие на них германцев, это тесно связано с овладением западным славянством южных прибрежий Балтийского моря, это, наконец, необходимо вытекает из того близкого родства, которое замечается между славянами и так называемыми балтийцами, т. е. литовцами, латышами и древними пруссами. Правда, можно указать уже в общеславянском праязыке некоторое количество слов, заимствованных из иранских языков (а иранцы в лице скифов и сарматов занимали некогда южную Россию), а также из греческого (влияние греческой культуры на южную Россию восходит к глубокой древности), но, во-первых, заметим, что таких заимствований, ведущих к Черноморскому культурному району, сравнительно весьма мало (достоверным общеслав. заимствованием из греческого является слово корабль); во-вторых, посредниками между славянами и иранцами могли быть финны, сидевшие как раз в сфере воздействия двух культур — балтийской, с одной стороны, черноморской, с другой; ср. сильное влияние балтийских языков на финские, влияние, шедшее с севера и северо-запада; —влияние на эти же языки иранцев, шедшее с юга и юго-востока. И действительно, некоторые из слов иранского происхождения, попавшие к славянам, находят с место и у финнов (таковы, например, слова: бог, топор).
Итак, наиболее вероятною представляется такая схема: славяне свою исконную прародину имели где-то на северо-западе России, в районе балтийской культуры; всего вероятнее, что они известною своею частью примыкали к Балтийскому морю, ибо только этим можно объяснить существование в общеславянском праязыке слов для плюща и для тиса, которые не растут восточнее прибрежьев Лифляндии. Оставление готами Повислинья дало славянам возможность двинуться из своей прародины на их место; Повислинье стало второю общеславянскою родиной. Из Повислинья южная группа славянского племени двинулась после падения гуннов к Дунаю. Здесь в преддверии к Византийской империи произошло распадение южного славянства на восточную группу, которую современники называли антами, и на южную, занявшую бассейны нижнего и частью верхнего течения Дуная, а со временем овладевшую и всем Балканским полуостровом. Анты — предки русских славян — были отброшены своими соплеменниками (южными славянами) на восток. Здесь они заняли Поднестровье, далее южное, а затем и среднее Поднепровье.
Условия, при которых восточные славяне попали в южную Россию, не были для них так благоприятны, как те условия, при которых готам, попавшим в Поднепровье, удалось в III веке создать здесь сильное государство. Нашествие гуннов открыло тюркам путь в южную Россию. Черноморские степи были заняты остатками гуннов; с востока двигались сюда же болгары и хазары. Восточное славянство в силу естественной колонизации распространялось из Поднепровья на восток, в область Донца и Дона, но оно, если можно так выразиться, прозябало здесь, испытывая чужеземное иго и не выходя за пределы узких, племенных интересов. Историческое свое призвание восточное славянство нашло только тогда, когда отступая к северу, уходя от тяжелой руки кочевников, оно двинуло колонизационные волны на север — прежде всего в северное Поднепровье.
Как было указано выше, Черноморский район, в котором очутилось восточное славянство, в древности не общался с районом Балтийским; это зависело между прочим от различия в этнографическом составе населения обоих этих районов: на севере некогда балтийцы и предположительно славяне; на юге (скифы, сарматы), позже, как мы видели, готы. Возможно, что уже с очень отдаленного времени финны тянули частью к Черноморскому району, частью к Балтийскому, но по различным условиям внутреннего их быта финнам не удалось объединить оба эти района. С уходом славян в Повислинье, западные финны приблизились Балтийскому морю и заняли побережья финского залива; восточные финны вероятнее всего, по крайней мере в некоторых своих частях, продолжали тяготеть к Черноморскому району. Появление восточных славян в южной России в первое время ничего не изменило в исконном разобщении обоих культурных районов, но напор хазар, потом мадьяр и снова хазар побудил восточных славян к движению на север, вверх по Днепру. Сначала наиболее северные поселения восточного славянства не переходили области современной Черниговщины: здесь сидели северяне по реке Десне, название которой указывает на поступательное движение славян не с севера на юг, а с юга на север. Но с течением времени восточные славяне пробиваются дальше, откидывая на восток и юго-восток восточно-финские племена, а на северо-запад некоторые отрасли литовско-латышского племени. Славяне вдвигаются к северу клином. Захватив северное Поднепровье, они переходят в бассейны Западной Двины, Волхова и Верхнего Поволжья.
Осевши в бассейнах Западной Двины и великих озер, Ильменя и Ладоги, северные славяне оказываются в сфере балтийской культуры. Это ведет к временному их разрыву с славянами днепровскими. О таком разрыве помнит в начале XII в. летописец, сообщающий, что южные племена платили дань хазарам (господствовавшим в Черноморском районе), между тем как северные славяне вместе с западно-финскими племенами платили дань варягам. Варяги, т. е. скандинавы, норманы, уже давно основали свое господство на Балтийском побережье. Появление славян в сфере их влияния естественно ставило варягам новые задачи. Во-первых, в их руках, в лице словен и кривичей, оказалась новая материальная сила; во-вторых, этнографическое родство представителей этой силы с населением юга устанавливало общение севера с югом, ибо славяне тянулись теперь непрерывно от южного Поднепровья до Новгорода и Ладоги, а племя кривичей было связующим звеном между бассейном Западной Двины и средним Поднепровьем.
Путь, пройденный славянами с юга на север, открывал варягам и подвластным им племенам виды на юг. Скученность населения в неплодородных местностях балтийского района, экономическое тяготение новых насельников-славян к родному Поднепровью, нарушение ими старых укладов, привычных покоренным варягами племенам, завоевательные стремления самих северных славян, пробившихся силой в. новые места, предприимчивость норманов — все вместе взятое привело к движению северных племен, славян и финнов, на юг. Организованные варягами полчища ставили себе конечной целью овладение черноморскими городами, богатыми культурными центрами Пропонтиды, самим Царьградом. Таким образом видим здесь те самые стремления, которые в различные эпохи, в течение двух тысячелетий, приводили в движение народы северной и средней Европы: некогда греки и италы, позже иллирийцы и фракийцы, затем кельты, еще позже германцы, за ними южные славяне поддались этому самому стремлению, более или менее удачно осуществляя однородную в общем программу.
Но длинный путь из варяг в греки вел прежде всего в южную Русь; по всему этому пути почти вплоть до Черного моря сидели восточные славяне. Северное движение должно было считаться с этим обстоятельством. Очередною задачей являлось обладание Киевом и южным Поднепровьем, для того чтобы уже оттуда двигаться дальше, к заветной цели. Таким образом мы подходим к эпохе образования русского государства. Сначала остановимся на некоторых вопросах этнографических и языковых.
Движение части восточного славянства к северу, появление славян у Ильменя, на Ладоге и в верхнем Поволжье указывает на широкую полосу их распространения. Может ли быть речь об языковом единстве народа, растянувшегося в те мало культурные времена от Черного моря до Финского залива? Но осевши в Поднепровье, славянское ядро выделило из себя еще одну ветвь: некоторые арабские писатели, современники хазарского владычества в южной России, сообщают о поселениях славян в бассейнах Дона и Донца; в историческое время видим восточных славян в Тмутаракани. Очевидно, что из Поднепровья потянулась длинная колонизационная полоса на восток или точнее — юго-восток. Совершенно невозможно допустить, чтобы даже в весьма раннюю эпоху жизни русского народа, скажем в IX в., на Дону говорили бы так же, так на Днестре или Волхове. Расселение восточного славянства повело к раздроблению и его языка. При этом естественно намечаются три племенные и языковые группы, которые должны соответствовать наличности восточных славян в трех географических областях, столь удаленных одна от другой, как южное и среднее Поднепровье, с одной стороны, северное Поднепровье, с другой, и южное Подонье, с третьей. Итак, априорные соображения побуждают нас делить русскую семью уже в эпоху, предшествовавшую образованию киевского государства, на три группы: южную, восточную и северную. Эти соображения находят себе подтверждение в том, что анализ современного русского языка открывает три резко одна от другой отличные языковые группы: севернорусскую, среднерусскую и южнорусскую. Севернорусская группа покрывается еще и другим термином — группа ссверновеликорусская, южнорусская — термином группа малорусская. Среднерусская группа в только что предложенном делении соответствует двум другим группам, известным под названием белорусской и южновеликорусской: языки белорусский и южновеликорусский сильно между собою различаются, но, как увидим, предполагают общее для них обоих основание; это основание мы и называем среднерусскою языковою группой, допуская ее позднейшее распадение или точнее, как увидим ниже, ее позднейшее распределение на группы белорусскую и южновеликорусскую. Если северно-русская группа соответствует той предположенной нами выше, по соображениям априорным, северной группе IX—X в., а южнорусская группа соответствует южной группе, то среднерусская группа должна соответствовать той группе, которую мы назвали восточною, предположив, что район ее распространения — это юго-восток, южное течение Дона и Донца. Мы остановимся пока на предположении, что русский язык уже в IX в. распадался на три наречия, на три языковые группы: южную, восточную и северную.
Прежде чем перейти к более подробным указаниям, считаю необходимым обосновать свой взгляд на общерусскую семью, на процесс выделения из нее названных трех ветвей. Сравнительная древность этого выделения многих исследователей наводит теперь, наводила и раньше на вопрос: не с исконным ли делением восточного славянства мы имеем дело? Есть ли вообще основание допускать существование общерусской эпохи, общерусского праязыка? Не выделились ли так называемые ссверновеликорусы, южновеликорусы, белорусы и малорусы непосредственно из общеславянской семьи? В настоящее время различие, например, между галицкими говорами малорусского языка и рязанскими языка южновеликорусского настолько значительно, что родственная связь между ними представляется как будто не более тесною, чем родственная связь между отдельными славянскими языками, скажем — между чешским и польским, словенским и сербско-хорватским. Но историк языка должен высказаться решительным образом против возможности связать отдельные русские языки (малорусский, белорусский, южновеликорусский и северновеликорусский) непосредственно с общеславянским праязыком. Между современными русскими языками и общеславянскою эпохой научное изучение истории русского языка открывает промежуточную эпоху, когда существовало общерусское единство, — определяет посредствующее звено между русскими языками и общеславянским праязыком в виде общерусского праязыка.
Скажу несколько слов о тех методах, которых обязан держаться исследователь при разрешении относящихся сюда вопросов. При сравнении русских языков между собой и сопоставлении их с общеславянским праязыком (последний восстанавливается путем сопоставления всех славянских языков) необходимо брать русские языки в их истории: история же отдельных русских языков строится, во-первых, на сопоставлении всех входящих в состав их говоров, во-вторых, на изучении письменных памятников. Историческое изучение отдельных русских языков показывает, какие из их особенностей можно признать более древними и какие сравнительно более поздними. Только древнейшие особенности отдельных русских языков могут быть сопоставляемы с особенностями других славянских наречий; что до особенностей позднейших, то сопоставление их с особенностями других славянских языков приведет нас не к той цели, которую ставит себе исследователь взаимных родственных отношений славянских языков; совпадение в жизни отдельных славянских наречий некоторых позднейших явлений доказывает лишь, что вызвавшие их языковые процессы основывались на общем унаследованном из древнейшей эпохи основании и что эти процессы по той или иной причине приводили с течением времени к одинаковым результатам. Поясню сказанное примером: в отдельных славянских языках мы находим на месте общеславянского звука ъ звук о ; сюда относятся языки русский, лужицкий, словацкий и древнеболгарский (ср. русское сон , лужицкое moch , словацкое roz , древнеболгарское вонъ , на месте общеславянских сънъ, мъхъ, ръжь, вънъ ). Было бы ошибочно заключать отсюда, что указанная звуковая черта роднит названные языки между собою, и это – прежде всего потому, что переход ъ в о — явление новое: в общеславянском праязыке во все время его существования сохранялся звук ъ ; этот звук перешел и в отдельные славянские языки, что ясно доказывается памятниками древнеболгарского и древнерусского языка; кроме того переход ъ в о оказывается только диалектическим в языках древнеболгарском (ср. отсутствие такого перехода как во многих древних памятниках, так и в современном болгарском языке), лужицком (ср. рядом е вм. ъ: sen ), чешско-словацком (ср. в чешском е вм. ъ: sen ). Определение того, какие особенности отдельных современных русских языков считать древнейшими, какие позднейшими, достигается, как сказано, историческим изучением всего состава этих языков. Так аканье можно признать явлением исконным в южновеликорусском наречии, ибо оно свойственно всему составу входящих в это наречие говоров; памятники, писанные в южновеликорусской области, известны, правда, и без отражения в них этой звуковой черты (напр., некоторые рязанские грамоты XIV в.), но это не остановит нашего утверждения, ибо древнерусская письменность была вообще консервативна, придерживаясь унаследованных начертаний и неохотно допуская передачу на письме диалектических явлений. Равным образом признаем исконною для северновеликорусского наречия чертой мену ч и ц ибо отсутствие этой мены в современных говорах северновеликорусских может быть объяснено влиянием другого наречия (а именно средневеликорусского, сложившегося вокруг Москвы и еще некоторых великорусских центров); кроме того древнейшие новгородские памятники, напр., служебные книги конца XI века, уже обнаруживают эту диалектическую черту.
Выделяя таким путем исконные диалектические (сравнительно с общеславянским основанием) черты из отдельных русских языков, увидим, что только одна часть этих черт оказывается типичною для данного русского языка (напр., аканье для южновеликорусского, мена ч и ц для северновеликорусского), между тем как другие исконные черты являются общими для всех русских языков. Они отличают все русские языки от общеславянского основания, но, сближая их между собою, ведут, очевидно, к другому более близкому основанию, уже отличному от общеславянского: это основание мы и признаем общерусским праязыком. При определении таких общих всем русским языкам черт требуется однако известная осторожность; для выяснения их необходимо руководствоваться данными истории языка, извлекаемыми и из древних наших памятников. Так, например, общим для всех русских языков явлением оказывается замена при известных условиях общеславянских звуков ъ и ь через о и е , например, великор., белор. и малор. сон, ден' вместо общеслав. сънъ, дьнъ ; но совокупных показаний всех современных русских языков недостаточно для возведения произношения сон, ден' к общерусскому праязыку. Дело в том, что русские памятники XI и первой половины XII в., и притом даже и такие, которые не могут быть признаны копиями с древнеболгарских оригиналов, еще не знают перехода ъ в о , ь в е и сохраняют всюду исконные написания с ъ и ь ( сънъ, търгъ, дьнь, вьрхъ ). Следовательно, переход ъ, ь в о, е — черта не общерусского праязыка (ибо общерусский праязык, согласно сказанному выше, распался уже в IX—X в. вследствие расселения восточного славянства), а черта, свойственная отдельным русским языкам в отдельном их развитии. Равным образом мы не признаем явлением общерусского праязыка замену окончаний -омъ, -ы, -iъхъ в склонении множ. числа имен муж. и ср. рода через -ам, -ами, -ах , несмотря на то, что такая замена произошла во всех русских языках; древнерусские памятники доказывают, что древние окончания держались весьма долго, а новые стали пробиваться только с XIV в., следовательно, уже тогда, когда об единстве в языковой жизни русских племен не могло быть и речи.
После этих предварительных замечаний, выясняющих метод исследования, я укажу на те древние черты, которые сближают между собою все русские языки, причем отнесение их к эпохе общерусского единства не встречает препятствий в истории языка. Сюда относятся следующие звуковые явления: 1) потеря носовых и переход их в звуки у, а , а также в iъ в некоторых грамматических окончаниях: судъ, мясо, пять , древнерусский род. душiъ , малор. душi ; это явление засвидетельствовано уже древнейшими памятниками, напр., Остромировым евангелием; 2) переход общеслав. сочетаний tj и dj в ч и ж (диалектически и спорадически в малор. вместо ж также и дж ) свiьча, одежа (ср. древнеболг. свiъшта, одежда ); 3) систематическое изменение сочетаний бj, пj, вj, мj в бл', пл', вл', мл': люблю, земля, ставлю (ср. польск. lubie, ziemia, stawie , древнеболг. диалект. земя и земья ); 4) смягчение согласных перед гласными переднего ряда: с'естра, н'изъко (позже в малорусском мягкие согласные отвердели перед е и и , в связи с переходом е и и в гласные среднего ряда); 5) переход исконного звука е после исконно мягких согласных и перед следующими твердыми согласными в о : жона, щока, щоку ; 6) переход звука е после вновь смягчившихся согласных и перед твердыми согласными в o: н'oсу, м'oду (отсюда позже в великор. и белор. о: н'ос, м'оду , а в малор. е , исключая однако те случаи, где удлинившееся o распалось на дифтонг uo , отсюда уо , ср. нюос и далее н'uс, н'i'с ); 7) переход начального сочетания je в о при известных условиях, данных в следующем слоге: озеро, овинъ, осень (ср. древнеболг. езеро, есень , белор. евня ); 8) переход начального сочетания jy в у: уха , древнерусск. унъ, угъ (ср. древнеболг. юха, юнъ, югъ ); 9) изменение общеслав. сочетаний ьл и ел в ъл и ол (ср. ниже); 10) изменение общеслав. сочетаний ьр, ър, ел, ьл ; с полукраткими ь, ъ и долгими р, л в сочетаниях ьр, ър, ьл с краткими ь, ъ и краткими р, л: вьрхъ, пърти, вьлкъ, мълва (в древнеболг. с перестановкой: връхъ, пръти, влькъ, млъва ); 11) перестановка в сочетаниях ор, ол в начале слова: роба, локъть (в древнеболг. также перестановка, но с удлинением гласной о в а: раба, лакъть ); 12) полногласие в сочетаниях ер, ор, ол после согласной: берегъ, городъ, волосъ, молоко (в древнеболг. перестановка и удлинение гласных о и е: брiъгъ, градъ, власъ, млiъко ).
Этот длинный ряд явлений, сильно изменивших весь звуковой состав, унаследованный из общеславянского праязыка, доказывает, что сожительство восточнославянских племен в одной общей семье было весьма продолжительно. Общерусский период оставил глубокие следы на звуковом составе всех русских языков. Поэтому утверждаем, что распадение восточного славянства, выделение из него северной и восточной ветви случилось после того, что в течение не одного века все восточное славянство сосредоточивалось на такой сравнительно необширной территории, которая позволяла поддерживать языковое его единство. Итак, возвращаясь к высказанным выше соображениям, предполагаю, что восточные славяне, оторвавшись от южного славянства у нижнего Дуная, жили долго скученно в бассейне Днестра и среднего течения Днепра; только впоследствии, быть может, не раньше конца VIII, начала IX в. восточные славяне распространились, с одной стороны, на юго-восток, а с другой, на север.
Древнерусские племена, о которых сообщают Повесть временных лет и другие древние летописные своды, жили до образования русского государства раздробленно и обособленно. Однако, соседство, общность экономических условий, а частью, быть может, и политические причины имели следствием соединение этих племен в более обширные группы, в которых поддерживалось племенное их единство и общность языка. Сообразно со сказанным выше, мы должны думать, что древнерусские племена распадались на три группы: 1) южную, 2) северную и 3) восточную. К южной группе принадлежали поляне с городом Киевом; волыняне, бужане, древляне, занимавшие современную Волынскую и южную часть Минской губернии; угличи, сидевшие некогда между Днепром и южным Бугом, а потом перешедшие в область между Бугом и Днестром; тиверцы, жившие но Днестру до Черного моря; наконец, северяне, заселявшие современную Черниговщину. Южнорусы заходили, повидимому, и за Припять, где находим дреговичей, бывших всего вероятнее северным отпрыском древлян. К северной группе относились кривичи, сидевшие в верхнем Поднепровье и в бассейне верхнего течения Западной Двины, а также словене с городом Новгородом, захватившие, повидимому, и верхнее Поволжье. Восточная группа осталась как будто вне кругозора киевских летописцев; они, правда, знают на северо-востоке, на Оке и на Волге, вятичей, но о таком северном поселении вятичей сообщает составитель Повести вр. лет, работавший в начале XII в., между тем как более ранний летописец помещал их поселения гораздо южнее, где-нибудь у Дона, ибо на них натолкнулся Святослав, идя из Киева на хазар по направлению к Белой Веже (Саркелу). Во всяком случае ясно, что вятичи — это предки современных южновеликорусов; следовательно, они не могли быть ни севернорусами, ни южнорусами: южновеликорусское наречие слишком отличается от северновеликорусского и малорусского для того, чтобы была возможность отнести вятичей к северной или южной группе. Вятичи были, конечно, восточнорусами. Предполагаю, что некогда их поселения были гораздо южнее, чем в XII в., и что вятичи попали в Рязанскую, Тульскую и Калужскую губернии с Дона: разгром хазар, которым вятичи платили дань, появление в XI в. на юго-востоке могущественных половцев были причиной удаления вятичей к северу и северо-западу.
На юго-востоке, благодаря своей оторванности от Поднепровья, вятичи успели обособиться от южнорусов и в своем языке. Самым значительным звуковым явлением, видоизменившим старый унаследованный из общерусского праязыка уклад, была редукция (т. е. сильное сокращение, сопровождавшееся изменением самой природы) звуков а, о, е в неударяемых слогах. Это стояло в зависимости, повидимому, от усиления самого ударения. В слоге предударном на месте сократившейся гласной (гласной неполного образования) после твердой согласной являлся звук а ; отсюда начало так называемого аканья. Вместо первоначальных водa, красотa, полосa, малa явилось произношение вaдa, пaлaсa, крaсaтa, мaлa , сменившееся затем на произношение: вадa, пaласa, крaсатa, малa ; вместо сoлo, несu явилось сeло, нeси .
В силу своего движения на север, в бассейн Оки, вятичи оказались в ближайшем соседстве и в тесном сожительстве с севернорусами, проникавшими в ту же область с севера, из верхнего Поволжья. Оттеснение с юго-востока повело вятичей к центростремительному движению; оно сменило центробежные стремления старшей эпохи; в силу тех стремлений произошло расселение восточного славянства на далекие пространства и раздробление его на три группы. Движение вятичей с юго-востока объединило восточнославянские племена в области средней России. Вятичи, как указано, двинулись не только к северу, но и к северо-западу; они заняли часть старой Северщины и, перекинувшись через Днепр, наводнили современною Белоруссию. Здесь, как мы видели, сидели южнорусские племена; соединившись с ними, слившись с ними в одно целое, вятичи вошли в состав новой обособившейся народности — белорусской. Вот почему белорусская речь оказывается столь близкою к речи южновеликорусов. В основании своем — это южнорусское наречие, по оно испытало на себе влияние тех самых восточнорусов, которые были предками южновеликорусов; ср. аканье как звуковую черту, общую белорусскому и южновеликорусскому наречиям.
К вопросу об образовании великорусского племени и великорусского государства, явившихся последствием объединения восточнорусских племен, северного и восточного, в бассейне Оки, мы вернемся ниже. Укажу здесь, что центростремительные движения вятичей, успех и целесообразность их, зависели в значительной степени от тех новых явлений во внутренней жизни восточного славянства, которые были связаны с появлением в его среде государства, с самого момента своего возникновения поставившего себе целью объединение всего восточного славянства. Это государство имело своим центром Киев; оно возникло в результате завоевательных стремлений северных племен, стихийно направлявшихся по пути из варяг в греки на юг для овладения Царьградом и богатыми черноморскими городами. Киев был необходимым аванпостом в этих походах севера на юг. Здесь должна была сосредоточиться материальная сила завоевателей, прежде чем пускаться южнее, к устью Днепра и в Черное море. Народные предания, занесенные в летопись, связывают имена первых киевских князей с их походами на Царьград: это Аскольд и Дир в шестидесятых годах IX в., Олег в начале X в., Игорь в сороковых годах X в.; основателями киевского государства были предводители северных полчищ, увлекавших за собою и южные племена в морские походы против Византии. Походы эти, как об этом свидетельствуют греческие источники, были неудачны (чего не хотят, однако, знать наши народные предания): частью природные стихии, частью военное искусство ромеев отражали эти нападения. Разбитые полчища возвращались назад и, прочно осаживаясь в южном Поднепровье, в Киеве, готовились для новых нападений на Царьград. Однако, для того, чтобы обеспечить себе возможность нового похода, приходилось бороться с особыми обстоятельствами, складывавшимися неблагоприятно для Киева и его новых властителей: во-первых, север оказывался но власти уже иных князей, иных предводителей, во-вторых, вследствие этого материальную силу, нужную для нового похода, приходилось собирать на юге; и эта сила прежде всего должна была оградить Киев от других северных полчищ, накапливавшихся в балтийском районе. Борьба севера с югом становилась неизбежной: это была борьба из-за пути из варяг в греки, но — пути не торгового общения между Балтийским и Черным морем, а пути завоевания, по которому народы севера двигались на Византию. Эта борьба имела чрезвычайное значение в смысле объединения восточного славянства: его разъединили потянувшиеся из первоначального ядра колонизационные движения; отошедшие на север племена начинали обособляться и в области материальной культуры и в языке от племен среднего и южного Поднепровья. Но борьба севера с югом, вызванная появлением в балтийском районе восточных славян, повела к тесному общению между разошедшимися далеко друг от друга восточнославянскими племенами, и единение их нашло себе яркое выражение прежде всего в создании русского государства. Оно складывается окончательно в середине X века; в состав его входят все восточнославянские племена: Новгород, Ростов, Полоцк, Смоленск, Чернигов, Киев, Переяславль оказываются под одной политической властью; она распространяется и на ушедших далеко на юго-восток вятичей, покоряющихся Киеву после сокрушения Киевом хазарского владычества. Киевское государство ставит себе первою целью объединение восточного славянства — цель эта унаследована им из предшествующего периода, когда восточнославянские племена объединялись в военные полчища для добывания Царьграда. Второю целью киевского государства было приобщение Руси к византийской культуре — и эта цель является также видоизменением тех прежних стремлений, которые приводили полчища восточных славян к воротам Царьграда; стремление к овладению благами цивилизации, к насильственному их захвату приняло иные формы.
Крещение Руси и политическое сближение с греками, закрепленное между прочим и брачным союзом Владимира, были видными результатами развития государственной мощи, создавшейся в X в. в южной России. Киев, благодаря этому, стал не только политическим и административным центром восточного славянства, но также и его культурным средоточием. Факт получения христианства из Греции ясно указывает на происхождение и основные элементы южнорусской цивилизации. Но официальному признанию христианства, приобщению к нему князя, предшествовало, конечно, распространение его в городских слоях южнорусского населения, в его верхах; из договора Игоря 945 года видно, что многие из послов и купцов, участвовавших в его заключении, были уже христианами. Весьма вероятно, что они получили христианство частью из Византии и из греческих городов Крыма, с которыми их связывали торговые интересы; ср. сообщение летописи о том, что варяг, ставший в 983 году первым христианским мучеником, прибыл в Киев из Царьграда. Но христианство могло найти себе в южную Русь еще иной путь — путь через Болгарию. Связь восточного славянства с болгарами можно назвать исконною: нижнее течение Дуная, бассейны Днепра и Прута служили пограничными областями южного и восточного славянства. Могущественный рост Болгарии в первой половине X века не мог не отразиться и на северных ее соседях: духовному развитию Болгарии в век Симеона сопутствовало, конечно, и развитие материальной культуры; она естественно распространялась и в соседние страны, между прочим в Поднестровье, а отсюда в Поднепровье. Христианство в Киев должно было естественно проникнуть из одноязычной Болгарии, откуда шла на славянском языке проповедь, согласно завету наших первоучителей. Лучшим доказательством в пользу активного влияния Болгарии в деле приобщения Киевской Руси к христианству может служить то, что во времена Владимира христианское богослужение совершалось в Киеве на древнеболгарском языке и что со времени официального крещения Руси языком церкви стал язык древнеболгарский. Об этом свидетельствует вся дальнейшая история нашего просвещения.
Считаю вероятным, что древнеболгарский язык стал распространяться в Киевском Поднепровье не только как язык церкви и духовного просвещения. Болгары были нашими естественными посредниками в деле усвоения византийской цивилизации. Они сообщали нам и светскую образованность, и блага материальной культуры. Увлечение Болгарией, как культурным центром, вместе с Святославом разделяли, конечно, и его дружина и верхи киевского общества. Тот факт, что договоры с греками, Олегов и Игорев, дошли до нас в древнеболгарском переводе, указывает на то, что древнеболгарская письменность проникала в Киев и до 988 года. Тщательные филологические исследования покажут в будущем ряд заимствованных в древнерусском языке слов, имеющих своим источником язык древнеболгарский и восходящих к эпохе более древней, чем та, когда Русь стала христианскою. Сюда относятся, во-первых, слова, как: плащъ, овощъ, товарищъ, праща, виноградъ, cладкий, плiънъ, шлемъ и т. п., самой формой своей обличающие болгарское происхождение, но означающие понятия светского характера; во-вторых, сюда принадлежат и многие греческие слова, проникшие в русский язык через посредство болгар, как кровать, коромысло, баня, полаты, теремъ, napycъ, yкcycъ, пардусъ и т. п. Возможно, что вместе с материальной культурой Киевская Русь получила из Болгарии также и произведения народной словесности. Предположение покойного В. Ф. Миллера о том, что к нам мог перейти болгарский народный эпoc, сложившийся под влиянием византийского, заслуживает полного внимания. Как будто даже в наших преданиях о Святославе, походы которого так тесно сблизили нас с Болгарией, сказалось влияние болгарской среды, болгарской народной песни. Искусственный язык наших былин, пестрящий болгаризмами, тесным образом связывает киевский эпос с недошедшим до нас болгарским.
История русского литературного языка — это история постепенного развития русского просвещения. Просвещение зародилось и самостоятельных, оригинальных формах, легших в основание дальнейшей его жизни, в Киевской Руси. Главным орудием его распространения был перенесенный на русскую почву древнеболгарский язык. Богатство этой почвы, ее жизненная сила ярко сказались в том, что уже Киевская Русь претворила древнеболгарский язык в свой национальный. Русские люди стали писать и говорить на нем, приближая его в своем произношении к родному языку. Звуки древнеболгарской речи были заменены русскими: вместо носовых звуков они произносили звуки у и а , вместо болгарского iь (звука, в одних говорах близкого к а , а в других к a ) произносили е или отожествляли его со своим iь (т. е. дифтонгом ие ); сочетание жд , чуждое русскому языку, заменялось систематически через ж ; сочетания слоговых р и л с последующими ъ и ь русские заменяли своими сочетаниями ьр, ър, ъл (напр. скрьбь стали произносить скьрбь , позже скербь , ср. русское скърбь , откуда скорбь ); звук г (взрывный) они передавали своим (южнорусским) г фрикативным ( h ), и т. д. Подобные изменения были необходимы для возможности усвоения древнеболгарского языка более широкой средой; только они могли привести к его национализации. Постепенно в воспринятый для целей культурных язык врывались и другие особенности; они проникали и в морфологию и в синтаксис. Образованные люди в своих беседах и писаниях в скором времени не могли уже отличить родного от заимствованного: так близко стало им это заимствованное. Имеем все основания утверждать, что уже в XI в. произошло это преобразование древнеболгарского языка, это претворение его в русский литературный язык. Понятно, что указанный процесс имел место прежде всего в Киеве, в южной Руси. Письменность в скором времени распространилась и в другие области, попадая и в другие племенные центры; но она попадала сюда уже из Киева; древнеболгарскнй язык в Новгороде, Смоленске, Рязани произносили с приемами, усвоенными в южной Руси; севернорусы и восточнорусы получили в свое распоряжение не древнеболгарский язык в чистом, первоначальном его виде, а южнорусский письменный язык. Понятно, что здесь, в иной диалектической среде, этот язык подвергался дальнейшим изменениям, приспособляясь к местному наречию того или иного центра. Новгородцы не стеснялись вносить свое цоканье при переписке богослужебных книг, а язык своих юридических актов они, конечно, еще менее подчиняли требованиям южнорусской пли древнеболгарской фонетики. Тем не менее литературный язык оставался единым. Киевская письменность переходила беспрепятственно во все русские города; но и киевлянин мог без всякого затруднения воспользоваться новгородскими памятниками; когда в Печерском монастыре зародилась мысль об общерусском летописном своде, в состав его были внесены известия, заимствованные из Новгородского летописца.
Единый литературный язык стал могущественным орудием внутреннего единения между всеми русскими племенами. Появление государства, распространение просвещения противопоставили центробежным движениям предшествующей эпохи новые условия — центростремительные. Единение русской семьи не было только внешним; главными носителями просвещения были, как и везде, народные верхи; но князья, бояре, княжеская дружина и княжеские слуги, духовенство и купцы переходили из одной области в другую, пользуясь политическим единством русской земли, ее удельным укладом. Киев стал государственным центром, стягивавшим для своей защиты лучших мужей и от словен и от вятичей; его монастыри и святыни привлекали к себе и курян, и смольнян, и новгородцев; но и сам он посылал своих людей для целей административных в Новгород, на Белоозеро, в Суздаль, Туров, отпускал иерархов в Ростов, Полоцк, Смоленск, Тмутаракань. Городское население, даже при том слабом развитии, которое оно имело в древнейшую эпоху, заметно отделялось от сельского; одним из существенных отличий была его цивилизованность, его культурность; а эта культурность тесно сопрягалась с влиянием Киева, а через него с более далеким влиянием Болгарии. Можно думать, что горожане, купцы, бояре и князья успели уже в то отдаленное время сильно видоизменить свою речь под влиянием книжного языка, пошедшего из Киева. Они усваивали себе ряд слов и понятий, ведущих к древнеболгарскому источнику. К XI веку можно с уверенностью возвести многие из заимствованных слов, дошедшие до нашего времени: слова, как власть, съдравъ, страна, благо, срамъ, вредъ, время и т. п., издавна вошли в разговорную речь верхов русского населения. Единение верхов способствовало единению вообще всего русского народа. Можно утверждать, что уже в историческое время, в XI—XII в., язык всех трех групп, на которые восточные славяне распались в предшествующую эпоху, переживал ряд общих явлений в области морфологии и синтаксиса, частью даже фонетики. Явления эти не доказывают единства языка в ту эпоху, когда они возникли, но свидетельствуют о тесной близости между отдельными его частями, а эта близость была следствием указанных выше условий. В области фонетики отметим общие процессы при падении глухих: исчезновение из произношения полукратких ъ и ь и превращение в о и е кратких ъ и ь ; в области морфологии — потерю аориста и давнопрошедшего, смешение окончаний в склонении разных основ, вытеснение вин. падежа родительным в одушевленных именах муж. рода; замена имен. мн. муж. рода винительным; потерю категории рода во множ. числе местоимений и прилагательных; в области синтаксиса — появление оборотов, как двiъ чюдныхъ церкви, два родныхъ брата вместо двiь чюднiъи цepкви, два родная брата , и мн. др.
Быстро однако приближалось время окончательного распадения русской семьи и новой группировки ее наречий. Главную роль сыграли при этом не внутренние, а внешние факторы. Киевская цивилизация с ее пышным расцветом основалась на почве мало надежной. Южное Поднепровье видело уже возникновение и гибель многих государств: скифы, сарматы, бастерны, за ними готы, потом гунны, авары, наконец хазары становились поочередно хозяевами в этих странах, но владычество их падало, притом не столько вследствие внутреннего своего бессилия, сколько под напором более сильных врагов. Гунны открыли путь в Европу длинному ряду тюркских народностей Азии, естественным образом втянутых раньше в сферу китайской цивилизации и некогда направлявших к Китаю свои вожделения и стремления, подобно как в Европе народы севера и северо-востока рвались к овладению средиземноморскими центрами культуры. Владычество хазар сломили печенеги. Уже в десятых годах X столетия печенеги доходят до Дуная: ясно, что их не удержали восточные славяне ни у Дона, где они сидели во времена хазарского владычества, ни также в южном Поднепровье, где некогда жили уличи. Прохождения мадьяр, а затем печенегов через южные русские окраины были первыми предостережениями восточнославянским племенам, дошедшим до Черного и Азовского моря. За печенегами двинулись тюрки. Во второй половине XI века в южнорусских степях появились еще более могущественные половцы; их нашествие решило вопрос о судьбе восточной отрасли русского племени и внесло существенные изменения в жизни южной его ветви. Восточнорусы, уступая шаг за шагом занятую ими на юго-востоке территорию кочевникам, двинулись к северу, в бассейн Оки; южнорусские уличи перешли за южный Буг и осели в Днестровском бассейне, к северной части которого двинулись и тиверцы, сидевшие некогда "оли и до моря". Киев стал еще более открыт для нашествия кочевников. Он оказался почти на окраине русского государства, в тесном соседстве со степью. Жизнь стала отливать в другие менее опасные места. "Мати градом русским" долгое время сохраняет еще ценность культурного и торгового центра, но самостоятельного политического значения она, начиная со второй половины XII в., уже не имеет. Это зависело не столько от того, что на западе, севере и северо-востоке образовались другие политические центры; это вызвано прежде всего внутреннею слабостью Киева, его беззащитным положением в отношении к степи, которою для своих целей во внутренних своих раздорах пользуются и русские князья. Новые политические центры вызываются к жизни падением Киева. Наше внимание останавливают на себе преимущественно северовосточные центры, возникшие в бассейне Оки.
Верхнее Поволжье и нижнее течение Оки как будто еще на памяти летописца начала XII в. находятся во владении восточнофинских племен мери и муромы. Первые завоеватели этого края словене и кривичи, севернорусы двинулись сюда с запада и с северо-запада. В современной Ярославской, а частью также во Владимирской губернии находим потомков этих севернорусских насельников, доказывающих свое происхождение оканьем. Но в соседстве с ними, к югу, видим теперь еще другой язык, южновеликорусскнй: Рязань, а на юго-западе — часть Московской губернии, Тула и т. д. акают. И эти акающие говоры тянутся длинною полосой на запад, захватывают Калужскую, Смоленскую, северную часть Черниговской губернии и переходят дальше в Белоруссию. Перед исследователем возникает вопрос: откуда попало в Рязань и Тулу теперешнее их население? Выходцы ли это с запада, следовательно, прежде всего из северного Поднепровья?
Утвердительный ответ на такой вопрос встретился бы с целым рядом затруднений. Трудно было бы понять, как могло образоваться это — назовем его среднерусским — наречие в полосе между севернорусами, с одной стороны, южнорусами, с другой. Днепр — это путь, по которому севернорусские племена, отделившись от южных, проникли в область великих озер и верхнего Поволжья; северное Поднепровье не представляло никаких благоприятных условий для образования самостоятельного наречия, резко, как видим, разошедшегося и с севернорусским и с южнорусским. Искать ли образование такого наречия западнее, в современной Белоруссии, на границах с польским племенем? Думаю, что и на это надо ответить отрицательно, ибо в указанных этнографических границах решительно не могло бы возникнуть какое-нибудь оригинальное наречие; можно было бы скорее ожидать, что здесь появится смешанный диалект, где особенности русского языка сочетаются с польскими; ср. полонизмы в белорусской речи (каковыми являются цоканье, дзеканье и др.). В силу указанных соображений, а также еще и того, что аканье в западной части Белоруссии является не в первоначальном, а измененном (чтобы короче выразиться, скажу утрированном) виде, я считаю более вероятным, что акающее наречие, господствующее и в Белоруссии и в средней полосе России, образовалось на юго-востоке России; удаление оттуда, вызванное переменами в господствовавших над степью кочевниках, привело восточнорусов частью на север, частью на северо-запад. В XII в. видим "мятущихся" вятичей в средней России: ими
населяются рязанские волости, а также земли в верхнем Подесенье. Искание безопасности и свободных земель загнало часть вятичей в Белоруссию, где они смешиваются с сидевшими здесь южнорусами и ляшскими племенами.
Таким образом, согласно сделанному предположению, движение восточнорусов из старых мест их поселения на север и северо-восток повело к разделению их на восточную и западную отрасли: восточная осела в бассейне Оки, западная двинулась в северное Поднепровье и далее в глубь современной Белоруссии; восточная легла в основание современной южновеликорусской народности, а западная составила часть народности белорусской. Близкая связь между языками южновеликорусским и белорусским объясняется их общим происхождением из восточнорусского наречия.
В бассейне Оки восточнорусы оказались в тесном соседстве с севернорусами. Мы видели, что эти последние заняли верхнее Поволжье. Сдавленные напором русских племен, северных и восточных, восточнофинские племена меря, мурома, мордва уступают русским свою территорию, частью смешиваясь с ними, частью выселяясь к северо-востоку и востоку. Бассейны Оки и верхнего Поволжья становятся средоточием численной и могущественной русской силы. Неведомые раньше в Киеве и южнорусской колыбели русского племени— Рязань, Ростов, Суздаль, позже Владимир, Москва и Тверь быстро вырастают до видных центров. Северовосточная Русь перетягивает к себе способных, даровитых князей, за ними тянутся дружинники; в их руки с течением времени переходят и материальные и духовные богатства юга. Уже в середине XII в., благодаря указанным причинам, суздальский князь становится угрозой для Киева, домогаясь завладения им; во второй половине этого века государственный ум Андрея Боголюбского, верно оценивая соотношение сил, закрепляет новый политический уклад; он остается на северо-востоке и подводит Киев под свою руку. В бассейне Оки выдвигается новый политический центр: это Владимир, к северу от которого сидят севернорусы, а к югу осаживаются восточнорусские вятичи. Новый политический уклад покоится всецело на племенных отношениях, на этнографических началах. Перевес восточнорусских элементов должен был неминуемо передвинуть политический центр к западу и северо-западу. Москва и Тверь — эти два центра, окруженные с одной стороны севернорусами, а с другой восточнорусами, борются между собой за гегемонию на северо-востоке и кладут основания новым образованиям — этнографическим и лингвистическим. Вокруг этих центров возникают смешанные говоры, сочетающие особенности севернорусские с восточнорусскими; Москва и Тверь создаются сами совокупными усилиями обоих названных племен; их население естественным образом смешанное, ибо эти города служат с юга оплотом для северян, а с севера для восточнорусов. Таким образом в верхнем Поволжье и на Оке вырастают великорусские города и великорусские государства: великорусскими по преимуществу их можно назвать потому, что они явились в результате усилий двух (из трех) русских племен и что самое происхождение их, основанное на встрече этих двух этнографических групп, открывало для новых политических организаций широкую цель объединения всего северного и всего восточного русского племени, т. е. собирания и созидания Великой России.
С конца XII и начала XIII века начинается новая эпоха и в жизни севернорусского и восточнорусского наречий: их сожительство дает возможность образоваться общим языковым явлениям, проникающим и в северную и в южную (восточнорусскую) области; эти явления получают распространение благодаря влиянию восприявших их центров. Поэтому они могут быть определены прежде всего как явления великорусские, общевеликорусские. Часть этих явлений получает почти всеобщее в территории восточнорусов и севернорусов распространение: сюда относится, например, переход дифтонгов ый и ий в ой и ей ( простой, самъ третей, пей вместо простый, сам третий, пий ); далее вытеснение ц, з, с в склонении и спряжении звуками к, г, х , проникавшими из родственных образований ( рукiъ. ногiъ, пеки, сохiъ ); замена формы им.-вин. дв. числа через форму род. падежа двiъ сестры, два города, три села ); приобретение значения множ. числа теми формами им.-вин. дв. числа, которые по ударению отличаются от соответствующих форм род. падежа ед. ч. (мн. ч. города, паруса, года ). Другая часть относящихся сюда явлений остается достоянием отдельных великорусских диалектов в боле или менее обширных языковых районах: таков почти общевеликорусский переход h в род. пад. м. рода местоимений и прилагательных в в (тово, простово ); далее почти общевеликорусский переход конечных звонких согласных в глухие ( сут, гроп , северн. caпок. южновеликор. сапох ); более ограничена территория распространения к, г, х средненёбных мягких на месте задненёбных к, г, х в положении после мягких согласных.
Рядом с такими общевеликорусскими явлениями тесное сожительство севернорусов и восточнорусов сказалось еще и в образовании особых смешанных или переходных говоров сначала в самых центрах, а затем в зависящих от них непосредственно районах. Средняя полоса великорусской области представляет несколько подобных говоров. Наиболее типичным является говор московский, язык Москвы, получивший широкое распространение сначала во всем московском государстве, а потом и во всей России, благодаря тому, что его усвоили себе господствовавшие в этом государстве верхи; эти носители власти, богатства и просвещения передавали свой язык населению всех других городских центров, а каждый из этих центров имел особую периферию для своего влияния.
Московское наречие представляет сочетание особенностей северно-русских с восточнорусскими. Его вокализм восточнорусский: в слогах неударяемых его гласные редуцированы, в предударном слоге находим здесь а на месте а и о после твердых согласных; его консонантизм севернорусский: это видно из произношения г как взрывной согласной, из перехода h в род. падеже местоимений и прилагательных в в , из отвердения конечного т в 3-м лице глаголов; впрочем, рядом восточнорусское отвердение звука ц и отсутствие смешения его с ч . Можно думать, что в основании своем московское наречие — говор севернорусский; он подвергся влиянию восточнорусского наречия, благодаря постепенно образовывавшемуся перевесу восточных элементов.
Свое общевеликорусское, а затем и общерусское значение язык Москвы получил благодаря прежде всего тому, что он передал свои звуки и свои формы тому письменному языку, который северно-восточная Русь унаследовала от Руси юго-западной; язык Москвы, московских посадских и черных людей, был усвоен и правящими верхами, которые облекли в его звуки искусственный, книжный язык, сложившийся при указанных выше условиях в Киеве. Вместе с просвещением и материальною культурою на северо-восток перешел, и язык южнорусских образованных классов: его принесли с собой и князья, и бояре, и высшее духовенство. И Ростов, и Владимир, и Тверь, и Москва воспринимали его как нечто для себя близкое и родственное, а потому не стеснялись тою чуждою им звуковою оболочкой, которую на этот язык наложила южнорусская среда. В Ростове и Москве читали и говорили глас, грат , а не по-киевски hлас, hрад . Русско-славянский письменный язык получал в различных центрах разные оттенки. Будущность и широкое развитие были обеспечены тому оттенку, который стал достоянием главного, получившего перевес перед другими, центра. Таким центром на северо-востоке явилась с течением времени Москва.
Наш письменный язык по своему происхождению и в своих основаниях оказывается, согласно предыдущему, древнеболгарским. Его словарный состав и даже грамматические формы обличают до сих пор его иностранное происхождение. Исследователи словарного состава нашего письменного языка, руководствуясь не только внешними звуковыми признаками, установят со временем все те элементы, которые искони были чужды русскому языку и заимствованы им из древнеболгарского. И при теперешнем состоянии науки мы с полной уверенностью признаем инославянскими многие сотни слов и некоторые грамматические формы, входящие в состав нашего письменного языка. Эти инославянские элементы обнаруживаются их звуковою оболочкой. Мы видим, что древнеболгарскими оказываются все те слова, которые выражают понятия, сколько-нибудь выходящие из сферы обыденных интересов, имеющие отношение к церкви, управлению, духовному просвещению. Так древнеболгарскими оказываются слова, представляющие сочетания ра, ла, ре, ле на месте русских оро, оло, ере, ело: ограда, страница, oблако, пламя, стража, нрав, npаздник, трезвый, среда, член, плен, чрево ; сюда же относится приставка пре- , затем пред- и чрез- . Далее — слова, имеющие жд и щ на месте русских ж и ч: нужда, одежда, невежда, прежде, между, гражданин, чуждый, осуждать, мощь, вещь, пища, пещера, запрещать , Далее — слова, начинающиеся с ра, ла на месте русского (областного или простонародного) ро, ло: разум, распря, растение, раб, разве . Далее — слова с е вместо ожидаемого о после мягкой согласной: небо, крест, падеж, лев, жертва, дерзкий, мерзость, отместка, вертеп . Слова юг, юноша, юн (ср. выше). Слова с о, е вместо ожидаемого пропуска соответствовавших им в старом языке звуков ъ и ь: восток, восход, возраст, возглас, совет, содержать, союз, вопить, уповать, естество, рождество . Слова на -ние вместо русского -нье: воскресение, спасение, погребение . Из грамматических форм древнеболгарскими оказываются все причастия на -ущий, -ащий (ср. русские окончания -учий, -ачий в прилагательных и -учи в деепричастиях); далее причастия страд, прош. на -нный ; еще не так давно письменный язык имел формы род. ж. р. на -ыя (напр., добрыя жены ), ср. наше книжное ея ; также формы им.-вин. мн. на -ыя , которые теперь на письме, согласно искусственному правилу, употребляются для обозначения этих форм в женск. и ср. роде ( красивыя, высокия ); до сих пор держится на письме древнеболгарское окончание -аго , употребляющееся теперь в результате совершенно искусственного ограничения только в неударяемом положении ( сильнаго, далекаго )2. В современном нам произношении сохранилось лишь очень немного следов той южнорусской оболочки, которую принял письменный язык в Киеве. Но все-таки они есть. Сюда относится h вм. г в словах Бoha (имен. Бох ), hосподь, hосподин ; в старших периодах таких слов было несомненно больше; и в конце слышалось х , не к , в языке образованных лиц: порох, сапох, друх .
Необходимо заметить, что древнеболгарские элементы, обнаруживаемые ныне в русском языке, могли проникнуть на русскую почву не все одновременно и не все через южнорусскую среду. Многие из них обязаны, повидимому, позднейшему южнославянскому влиянию. Во второй половине XIV в. и в XV веке балканские славяне испытали умственное возрождение; сильное напряжение просветительных центров, усилия многих выдающихся светских и духовных деятелей содействовали временному оживлению церковнославянской литературы. В этом движении мы не видим, правда, того участия здоровых национальных элементов, которое обеспечило бы новый рост умственным силам страны, но это самое обстоятельство открывало новым явлениям в области южнославянской письменности широкое распространение и за пределами Сербии и Болгарии, прежде всего в единоверной Руси. Галиция и южная Русь были той непосредственной средой, куда стали проникать южнославянские выходцы с их книгами; отсюда им открывалось два пути: к северу, в Белоруссию, и к северо-востоку, в Москву и во Владимир. Под влиянием вновь появившихся южнославянских рукописей с новыми приемами письма вводится новое правописание и у нас; возрождается давно забытый большой юс, восстанавливается написание оу вместо уже укоренившегося у , вместо я пишется а , а в искусственной речи, очевидно, также произносится а (напр. моа вм. моя , и также моеа вм. Моея , русск. моеiъ ). Церковнославянский язык наших книжников стремится к обновлению и обогащению новыми элементами, отличающими их от русской простонародной речи и сближающими их с церковною речью южных славян. Можно думать, что некоторые слои церковнославянских элементов нашего книжного языка ведут свое начало к этой эпохе, эпохе искусственного возрождения церковнославянского языка. Так, напр., мы видели, что сочетание жд в заимствованных из церковнославянского языка словах заменилось в XI—ХII вв. через ж ; в современном книжном языке слова с жд должны, повидимому, восходить к числу заимствованных в указанную, позднейшую эпоху.
Московская Русь XVI в. успела внести известное согласование между своим книжным языком и живым народным произношением; русские люди без труда усваивали книжную речь, отличавшуюся от живой только обилием слов, особыми оборотами и некоторыми грамматическими формами. Книжная речь вследствие этого оказывалась естественным и единственным органом литературного творчества. В нее открывалась широкая дверь для живых народных элементов; она могла входить с ними в самые разнородные сочетания: перевес книжных или народных элементов зависел от содержания, от предмета речи. Все это придавало сильную устойчивость нашему книжному языку. Попытке оторвать его от народной почвы, облечь его в инославянское произношение и искусственное правописание было противопоставлено все дальнейшее его развитие, которое сблизило его с народною речью. На пути к этому сближению, в результате которого предвиделось полное совпадение разговорного языка образованных классов и их письменной речи, могли встретиться только искусственные преграды: они создавались иноземным влиянием. В XVII веке единение с Малой Россией привлекло в Москву многочисленных представителей южнорусской образованности; одно время они оказались главными руководителями умственной жизни в московском государстве; их язык становится предметом подражания; они обновляют ту южнорусскую стихию, которого был некогда окружен книжный язык, с течением времени успевший однако заглушить ее и затереть. Но и это уклонение в жизни русского книжного языка было только кратковременным; в XVIII веке следы его исчезают почти бесследно.
Югозападные ученые были посредниками между Москвой и польской культурой; последняя представляла для нас большую ценность, как проводница западноевропейской образованности. Сближение с Европой представлялось для московской Руси насущною потребностью; иначе ей грозил упадок и прежде всего духовная гибель. Польша стояла преградой между Москвой и Европой; предстояло прежде всего использовать польское влияние. Следы его имеются до сих пор в нашем книжном языке, ибо лексический состав его обогащался одновременно с вторжением в жизнь новых культурных понятий, заимствованных извне: слова, как опека, пекарь, позволить, забияка, постромка, дрожки и др. польским своим происхождением доказывают наличность польского влияния на разные области материальной и духовной культуры. В старинном языке, XVII и XVIII вв., подобных польских элементов было в русской речи гораздо больше: власно, вoзникъ, катъ ; многие западноевропейские слова перешли в него в польской оболочке: музыка, кляшторъ, шпиталь, коштъ и т. д.
Реформы Петра Великого связали нас с Европой непосредственно и открыли доступ в русский язык немецким, голландским, английским и другим западноевропейским словам. Заимствования эти были необходимы; они все соответствовали тем иноземным понятиям, с которыми нас свело знакомство с Европой. Русский язык пестрит с тех пор чужими словами, лишь временами освобождаясь от излишнего иноземного груза. Реформы Петра имели зато и другое значение в развитии нашего литературного языка: они проложили путь к освобождению от церковнославянского ига. Введение гражданской азбуки было в этом отношении весьма знаменательно: сначала обновилась письменная оболочка письменной речи, она приноровилась к потребностям живой русской речи и к новым культурным условиям, создавшимся благодаря общению с Европой, а затем с течением времени стало изменяться и самое существо нашего книжного языка. Он стал неудержимо приближаться к разговорной речи, толкая одновременно живую речь образованных классов к сближению с речью народною. Теоретическая мысль грамматиков XVIII века отчетливо представляла себе взаимное отношение боровшихся в литературной речи элементов: Ломоносов сознательно вступает на путь, который приведет к перевесу в ней народной стихии. Во второй половине XVIII в. русский литературный язык получает тот вид, который он сохраняет до сих пор. Карамзин и позже Пушкин своим высоким авторитетом завершили великую реформу, обеспечившую нашему книжному языку национальное значение.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Термином "праязык" обозначаем язык, не дошедший до нас в письменных памятниках, а восстановляемый предположительно сравнительно-историческим методом.
Назад
2 Последние три особенности устранены из русского правописания реформой 1918 года. (Ред.]
Назад
