стр. 1

     С. Третьяков

     ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

     Профессиональное писательство (это, впрочем, относится и ко всем другим видам искусств) представляет собою корпорацию кустарей, работающих на фетишизированном материале, фетишизированными приемами и свято оберегающих эти приемы от всякого рационализаторского воздействия.
     Средневековый гонец-скороход в наше время стал телефонным коллективом, переписчик книг - типографией, менестрель - газетой. Все изменилось, но сохранился писатель-индивидуал со своим "стилем", "вдохновением" и "свободой", т. е. произволом формальным и производственным.
     Мы живем в эпоху социального плана и социальной директивы. От хаоса, от бессознательного нащупывания нужных путей мы переходим к сознательному их проектированию в любой области, не исключая и искусства.
     Вся целевая установка нашего государствования диктует и работнику искусства предельную целеустремленность и социальную функциональность работы, понимая под этим подчинение и материала и методов обработки общественной задаче.
     И вот тут-то привычные навыки и методы писателя вступают в конфликт с плановостью и директивностью.
     Не так давно в доме Герцена на докладе Керженцева А. Эфрос сказал примерно следующее:
     "Писатель - термометр, опущенный в общественную среду. Не насилуйте его, не заставляйте его показывать то, что угодно вам".
     А Б. Пильняк подбавил:
     "Талантливый писатель - бездарный политик".
     У нас ЦСУ. У нас есть армия рабкоров. У нас есть политические съезды, партия, ЦК. Словом - огромный аппарат, который всасывает в себя факты и научно обрабатывая их, осуществляет политическое предвидение. Но рядом с этим у нас есть термометр, работающий методами не научными, а иррациональными, эмоционально-интуитивными, именуемый писателем, и над термометром этим, над его чревовещанием трудятся специальные гадальщики (так называемые критики) подобно тому, как в древнем Риме авгуры судили о будущем по кишкам свеже-вспоротой курицы.
     Писатель, видите ли, особенный, неповторимый, несоизмеримый с другими, ясновидец, пророк и прочая, и прочая, и прочая. Разве можно уложить его на узкое ложе политики? Что ему директива? Он сам свой высший суд и директива и политбюро. Он тот самый дурак, которому закон не писан, что, впрочем, его не столь смущает, сколь радует.
     Писательский кустарный индивидуализм неизбежно порождает, таким образом, недоверие к отчетливому общественно-политическому мышлению, недоверие к директиве и пытается право на это недоверие оправдать и защитить.
     Но рядом с индивидуалом, не доверяющим, ходит индивидуал же "передоверивший" без остатка права самостоятельного общественно-политического мышления. Он тоже торгует с лотка, но не интуицией, не индивидуальным стилем, а предельной гибкостью этого стиля, спецовской умелостью, узким техницизмом.
     Для людей этой породы редакции заготовляют не только темы, но и эпиграфы. По требованию редакторов они могут одной и той же рукой в течение

стр. 2

одного и того же часа написать два произведения, взаимно друг друга уничтожающие. Они гордятся только быстротой работы и качеством отделки и совершенно не отдают себе принципиального отчета в том, что они делают. По любому спорному общественному вопросу они "за резолюцию". Они не утрудят себя дракой за эту резолюцию. Они подождут, пока она, будет вынесена и механически к ней присоединятся, предпочитая во время спора "нечленораздельно помолчать".
     Словом, в отличие от первой категории, оберегающей каждую частицу своей протоплазматической идеологии, вторые являют отвратительное зрелище людей, вышелушивших идеологию дотла и с кондотьерским безразличием продающих свое спецовство.
     Так обходятся два основных требования, предъявляемых к писательству: первое - подчинять свою работу генеральной политической директиве и второе - ответственно продумывать каждый общественно-весомый вопрос.
     Обход этих требований - органический порок мелких кустарей, работающих на стихийный рынок с той только разницей, что один из них работает фетишизированными приемами, а другой успел эти приемы дефетишизировать. Грех первых упирается в индивидуализм, грех вторых - в узкий профессиональный специализм.
     Деиндивидуализация и депрофессионализация писателя - вот два пути, идя по которым можно сломать вредное сопротивление литературной касты.
     Писатель-одиночка, не вскрывая материала со всех нужных точек, пишет неверно и пытается субъективность своего писания поставить себе в заслугу. Писатель-одиночка пишет бесконечно долго, запаздывая со своим произведением по отношению к текущей жизни. Писатель-одиночка работает неэкономно, у него нет даже минимального расчленения производственных функций. Он и композитор, и собиратель материала, и контролер, и обработчик этого материала.
     А та литературная форма, которая хочет итти вровень с темпом сегодняшнего дня, уже переросла силы одиночек. Пример - газета, удивительнейший литературный факт, специфичный именно для нашего времени. Только коллективистичность, связанная с внутренней специализацией, дает возможность газете существовать.
     Но коллективность литературной работы характерна не только для газет и журналов, она проникает и в книжное дело. В научной книге, в учебнике коллективное авторство не редкость. Если "художественная" книга обычно носит на себе фамилию - фирму своего "творца", то это лишь кажущееся явление. И книга уже является продуктом многих рук, и только по старой привычке рука владыки-композитора заслоняет прочие.
     Словно мы не знаем, что наши эстетические феодалы, виднейшие писатели, давно уже работают артелями, пуская в ход своих литературных секретарей и учеников. Одни это скрывают, фетишизируя фирменную стоимость своей писательской фамилии, другие артельничают открыто.
     Разве такие инциденты, как В. Иванов-Дегтярев, не показывают, что литературный оформитель отслоился от носителя материала.
     Коллективизация книжной работы кажется нам прогрессивным процессом.
     Мы мыслим себе работу литературных артелей, где функции расчленены на собирание материала, литературную обработку его и проверку работы вещи.
     В артель входят специалисты внелитературного порядка, располагающие полноценным материалом (путешествие, исследование, биография, приключение, организационный и научный опыт); рядом с ними работают фиксаторы, добывающие, нужный материал, случаи, записи, документы (эта работа аналогична газетному репортажу).
     Монтаж полученных материалов в той или другой последовательности, обработка языка в зависимости от аудитории, для которой книга пишется, - все это составляет задачу литературных оформителей.

стр. 3

     Научно-техническая концепция проверяется знатоками. Это те самые, кого обычно авторы в предисловии "благодарят за ценные и авторитетные указания".
     Проверка общественно-политического эффекта, ведь это та работа, которую сейчас в зачаточном виде выполняют наши Гублиты и Главлиты.
     Нам нехватает слишком много книг. Мы желаем быть хозяевами нашей жизни. Нам необходимо составить инвентарный список того социалистического хозяйства, которое мы строим. Мы должны быть образованными и оборудованными. Мы жадно ловим все, что касается организационного опыта и методики работы. Но... мы знаем гамму тончайших переживаний леоновского шнифера Митьки ("Вор"), и у нас нет мемуаров инженера Графтио, строителя Днепростроя и Свирстроя и десятков других лучших - исследователей, путешественников, строителей, организаторов.
     Люди, участвующие в строительстве, накапливают колоссальный опыт, но этот опыт в лучшем случае лежит докладными записками внутри ведомств. У нас есть неописанная еще Москва и сотни других городов. Не описаны наши заводы, детдома, совхозы, санатории, колхозы, оленеводство и тракторные фабрики.
     У нас нехватает учебников и научно-популярных книг, памяток, справочников, собраний фактов, поднимающих на драку, и монтажей, уясняющих нам разные процессы от нервных до геологических.
     Мы не имеем книг о церковничестве, о хулиганстве, о селекционистах, о химиках - все это еще нужно написать, и написать быстро.
     Нельзя дожидаться пока раскачаются профессиональные писатели. Книгу может и должна делать литературная артель.
     Но не нужно забывать одного обстоятельства, - артель останется многоголовым частником, если не изменится физиономия наших издательств. Из скупщиков писательского самотека они должны стать выполнителями литературной пятилетки. Издательства, сращенные с литературными артелями, производящими нужную, доброкачественную, заданную продукцию, это и есть нарождающийся социалистический сектор нашего литературного производства в отличие от частнопредпринимательского, стихийного, рыночного.
     Параллельно процессу коллективизации писательского ремесла мы констатируем и другой, а именно: процесс депрофессионализации самих писателей.
     Завоевание литературой факта устойчивого положения выдвигает взамен людей, владеющих секретом композиционных и стилистических литературных богатств, т. е. взамен писателей-профессионалов людей, владеющих новым социально-весомым специфическим материалом.
     Из эпохи рассказа и романа мы прорастаем в эпоху очерка и монографии. Литература растет вне литературы. Книги врачей, путешественников, политиков, техников - словом, людей любого ремесла, кроме литературного, оказываются интереснейшими. Если до сих пор эти люди смотрели робко на свою литературную весомость и везли свою продукцию литературными проселками, то сейчас, когда писатели не знают, что сказать (тематический кризис), и не знают, как сказать (неясность социальных установок), "сырьевики" со своим насущным материалом становятся их заместителями.
     Мы не думаем, что уменье писать должно быть сосредоточено в небольшой группе литспецов. Наоборот, умение быть писателем должно стать таким же основным культурным качеством, как и уменье читать.
     Уже сейчас мы требуем, чтобы каждый гражданин умел написать газетную заметку. Наше рабкоровское движение есть депрофессионализация газетчика.
     Почему не может быть депрофессионализована книжная работа?
     Сейчас - переходное время. Носители интересного материала зачастую не владеют пером. Мы, литературные профессионалы, должны к ним подойти как интервьюеры, как литературные секретари и помочь им, имея

стр. 4

в виду, что движемся мы к той эпохе, когда и без помощи писателя люди что надо зафиксируют, кого надо сагитируют.
     Больше того, уже сейчас у деловой прозы внелитературного порядка многому можем поучиться мы, больные безответственностью образничества и излишествами метафористики. Рапорт, донесение, докладная записка - не плохие учителя точности, целеустремленности, экономности.
     Но, строя литературу фактов, надо помнить о способах, которыми факты могут быть обезврежены.
     Взгляните на наши журналы типа "Нивы", "Панорамы", "Огонька". Как много фактов, но как эти факты бесстрастны.
     Журналы раскладывают перед читателем пасьянс из фактов, а вместо пасьянса нужна жестокая азартная игра. Теория отображательства способна отравить самую горячую злободневность.
     Для нас, фактовиков, не может быть фактов, как таковых. Есть факт - эфект и факт - дефект. Факт, усиливающий наши социалистические позиции и факт, их ослабляющий. Факт - друг и факт - враг. Это должны помнить наши ближайшие соседи изофактовики (фотографы) и кинофактовики (работники культурфильмы).
     Существеннейшим в искусстве сегодняшнего дня мы считаем движение фактовиков. Мы в корне не согласны с пренебрежительными утверждениями некоторых товарищей лефовцев: "что же прикажете каждого газетного репортерчика, каждого щелкающего аппаратом мальчика считать за лефовца?" Это эстетический аристократизм. Фотолюбительская масса, репортерские и рабкорские тысячи при всей их серости и неквалифицированности - это потенциальные фактовики. Их надо подымать к высокой квалификации, и они ценнее для подлинной социализации искусства, чем любые высококвалифицированные мастера из художников и беллетристов, прозревшие, покаявшиеся, отвергшие свое прошлое и пришедшие к прогрессивным формам работы. Каждый фотомальчик - солдат для драки со станковистами, а каждый репортерчик - объективно на конце пера несет смерть беллетризму.
     Нашей всегдашней лефовской бедой было то, что на карте литературы мы являли собою реку, обрывающуюся, не добежав до моря. Оборвалось в 1919 году "Искусство Коммуны", усох в 1924 году старый "Леф", сорван в 1928 году "Новый Леф". А грош нам цена, если мы не впадем в море - в море массовости.
     Сейчас важно массового фактовика, склонного к коллективизации, противопоставить эстетическому кустарю-индивидуалу. Вторая задача драться за квалификацию внутри фактовистских рядов.
     Пусть радостно перекликнулись между собой наши враги: Леф умер. Рано радуетесь! Продолжение следует - через Леф к фактовикам.