стр. 39
П. Незнамов
НА НОВОСЕЛЬЕ
На книжном рынке можно наблюдать сейчас примечательные вещи.
Фактическая проза существует без дотаций; не на приварочном, чайном и провиантском довольствии у издательства, а на самоокупаемости.
Она имеет хороший коммерческий эффект.
"Овчинка" - в лице хотя бы путешествий и путевых дневников - еще вчера, по уверениям издательских львов сезона, "не
стр. 40
стоившая выделки", сейчас с успехом борется и с Фединым и с Всеволодом Ивановым за место под солнцем... на витрине книжного магазина.
Раскачка, предшествовавшая успеху этой литературы, была так велика, что даже Веру Инбер потянуло на записи. И даже Андрей Белый выпустил книгу очерков "Ветер с Кавказа". Вот уж подлинно можно воскликнуть: - Андрей Белый! Каким ветром?..
Времена, когда Лев Толстой мог записать в свой парижский дневник: "Много издержал денег, ничего не видел" ("Неизданный Толстой", изд. Федерация, стр. 289) - вероятно, больше не повторятся. Писатели больше не хвастают своим расточительством, а стараются видеть и слышать. Вот только видят-то и слышат они еще очень плохо: беллетристическая выучка тащится за ногами, как шлейф.
Сегодня, если уж брать таких, как Вера Инбер, - то поменьше веротерпимости и побольше раскачки за настоящую литературу факта. Попытаемся осмыслить героические задачи, которые стоят перед нами. Нам еще предстоит записать деревню и колхозы, записать фабрику и завод, бытовые отношения и соотношения, уездный город в своей специфике и губернский в своей, записать степной район так же, как и таежный, обследовать и записать весь Советский Союз, всю жизнь.
Ведь, до сих пор у нас писали преимущественно о Западе. Писать же о Западе легко. Он по одному тому, что не такой, как мы, и противостоит нам, может быть легче схвачен. Он заранее представляется "остраненным" и необыкновенным. Необыкновенное сейчас всякий напишет. Беллетристика, например, только необыкновенным и питается. А вот увидеть и рассмотреть обыкновенное, то, что около нас и мимо чего мы равнодушно проходим, - это очень трудно.
На такие вещи нужен глаз, нужно обостренное зрение. С таким, например, зрением написаны очерки Б. Кушнера о степи: "Суховей" - а ведь, рассмотреть такое в полном смысле слова гладкое место, как степь, - не так-то просто.
На такие вещи нужно воспитывать не только глаз, но и волю видеть, "науськивать" себя, тренировать память, приучаться к мертвой репортерской хватке, к хладнокровию следователя.
---------------
В книге И. Жига "Думы рабочих, заботы, дела" ("Зиф", М. 1928 г., 235 стр., ц. 1 р. 50 к.) рассказывается о вещах: во-1) сегодняшних, во-2) обыкновенных и в-3) проверенных.
И. Жига прошел в писатели из рабкора, и самое свое обследование рабочей жизни он произвел не без помощи товарищей. Как литературное произведение книга его жива материалом. Она противопоставлена "необыкновенному" и "приподнятому". Сам Жига говорит об этом так.
"Рабочего мы почему-то изображаем непременно героем "с горящими, яркими от восторга глазами", с решимостью все перенести, все переделать.
стр. 41
Но почти никогда не говорим о том, как живет рабочий, когда нет торжественных собраний, нет красивых революционных фраз, когда рабочий не "демонстрирует свою волю", а просто отдыхает в один из очередных праздничных дней, когда нечего делать, потому что фабрика не работает, а в казарме сидеть не хочется". (Стр. 41.)
Действительно, рабочий в книге И. Жиги "не демонстрирует", но это не значит, конечно, что ему "нечего делать". Он работает на ткацком производстве, "проводит" и "отводит" кандидатов в партию со своего предприятия, участвует в жилищных делах, только делает-то все это он не на возвышении, не на горе, а у себя в рабочем поселке. Привычно, а не феноменально.
Автор снижает героического рабочего с обложек "Красной нивы" до обыкновенного тем, что он у него ведет разговоры о производстве в уборной ("здесь самые свежие новости и самые важные вопросы") и дает затрещины жене.
Рабочие И. Жиги - это люди с приметами, внешним поведением и собственными разговорами. Разговоры эти тоже не для обложек, а скорее - для "обложить". Одним словом, "низкие".
Вот как, например, разговаривает о политике у ворот фабрики в обеденный перерыв "старый рабочий, ткач, герой труда, по фамилии Горемыка" (в очерке "Крикнуть хочется"), обращаясь к партийцам:
- "Вы хоть и правильно вопрос решаете, а нам-то наплевать на вас, что вы решаете; вы его дайте нам решать, дайте нам горлы подрать... Вот мне и хочется крикнуть, чтобы все слышали: товарищи партийные, не бойтесь нас, зубы у нас выросли здоровые, и вы теперь одни не гложите буржуйские кости, а дайте и нам немножечко поглодать!.." (Стр. 111 - 112).
Характерно, что в этом "наплевать" на самом деле совершенно отсутствует наплевательское отношение к делу, речь только "грубо" сказана. Но зато здесь слышится такой истошный крик о самодеятельности, такое желание работать и такое противостояние класса классу ("одни не гложите") - что даже голова кружится.
Такие записки приближают читателя к объекту обследования вплотную. Сказавший эту физиологически окрашенную речь становится после нее и сам почти физиологически ощутим.
Такая речь не отторжима от "места", где она сказана, и не отрывается, как квитанция по пунктиру, она бытует в своей среде и в своей стихии. Она локальна и конкретна, и по своей выразительности напоминает речь крестьянки Викторовой на пленуме Моссовета:
- "Враги хотят зарезать нашу армию, зарезать наших красных петухов.
- Я свое сердце отдам советской власти на патроны.
- Пусть мною бьют по головам буржуазии.
- Мы не хочем воевать, нам некогда, мы строим.
- Я задыхаюсь от ненависти к буржуазии, которая мне пхает в зубы свой кулак." ("Горн", 1923 г., кн. 8, стр. 55.)
стр. 42
Вообще, герои И. Жиги разговаривают на своем языке. Работница, признавшаяся перед собранием, что она в голодные годы бузила и была "самая первейшая белогвардейка", воскликнула:
- "Я бы теперь тогдашнюю себя в клочки разорвала". (Стр. 199.)
Литература в отношении быта повернута, как известно, своей речевой стороной (Ю. Тынянов). И Жига очень не плохо учитывает установку своих очерков на "прямоту" и "лапидарность" высказываний.
Он и сам не многословен в своих характеристиках. Вот описание казармы:
"Когда подымаешься по лестнице на первый этаж, тебя встречает лохматый Карл Маркс, на втором этаже - равнодушный Энгельс, а на третьем - хитро прищуренный глаз Ильича".
Конечно, "хитро-прищуренный" и "лохматый" это - не очень сильно. Но эпитет "равнодушный" в отношении респектабельного и внешне-застегнутого на все пуговицы Энгельса - хорош.
"Женщина быстро прошла вперед, сдернула одеяло с окна, и мы увидели полусгнившую раму без стекол, а на постели грудной ребенок усердно сосал свои ручки."
"Ручки" вместо "рук" здесь тоже очень кстати - это не сантимент, если вспомнить, что они принадлежат ребенку; и кроме того они хорошо подчеркивают беспомощность этого ребенка перед "полусгнившим" и "без стекол", и тем самым заново показывают жилищные рабочие условия.
Любопытно, что и в новых рабочих домиках - "английских коттеджах" - не все благополучно и, наряду с хорошим, в поле зрения обследователя попадает и плохое.
"Тут тоже чужое и наше. Чужое то, что вместо обычного русского колодца воду берут из водопроводного крана. Наше русское - то, что никто не удосужился закрыть этот кран, и вода целую ночь льется без цели." (Стр. 48.)
Это противопоставление культуры бескультурью повторяет известную дореволюционную остроту о наших теплых удобствах: система английская, а пахнет порусски, - но оно к месту, и свидетельствует, что произведения И. Жиги - вещь сознательно организованная.
И книга получилась живая, сегодняшняя, материальная и материалистическая. Правда, в ней еще не мало литературщины; у отдельных очерков нередки концовки, вроде такой:
"Тихо было на фабрике. Горели звезды, пели петухи, и долго, долго струился свет из кабинета Михаила Лазоревого." (Стр. 140.)
- и не везде сошлись концы с концами; но - не забудем, какому невероятному беллетристическому обвалу подвергаются рабкоры на своем литературном пути, и припомним еще, что лучше всего
стр. 43
концы с концами сходятся в пасьянсе. Книга же не пасьянс. А пыль, оседающая на платье века, очень хорошо отряхивается щетками.
Сейчас главные усилия И. Жиги должны быть направлены на то, чтобы устоять от соблазна писать легкие и не почетные пустяки, вроде тех, что он начал в "Журнале для всех". (N 1 1928 г., "Жизнь среди камней").
---------------
Очерки о красноармейцах А. Исбаха "С винтовкой и книгой" (изд. "Молодая Гвардия", М., 1928 г., 219 стр., ц. 1 р. 25 к.) могут быть отнесены тоже к документальной литературе, но они много слабее работы И. Жиги.
Причины здесь следующие:
1) Автор не вытряхнулся из беллетрического сарафана, и у него очень часты рецидивы банальщины, вроде следующей (речь идет о красноармейце-интеллигенте):
"Высокий, сутулый, необычайной ширины в плечах, весь какой-то кряжистый, - был он по образованию агроном. У этого человека было какое-то необыкновенное упорство."
- где "кряжистый" и все эти "какие-то" превращают когда-то живого человека в необыкновенный леденец.
2) У автора большая потягота на жанровую картинку, т. е. на ту же беллетристику.
3) Все герои книги, несмотря на расслоение, произведенное автором, говорят одним и тем же языком: языком А. Исбаха.
4) Автор просто мало видел, и наблюдения его изрядно дефективны.
И все же, книга заслуживает внимания некоторыми из своих кусков, которые - пригодятся.
В кинематографии это называется "снимать на фильмотеку". Из книги, хотя и недостаточно, хотя и не во весь рост, но встает новая казарма и новый красноармеец, при одном упоминании о котором за границей (книга А. Исбаха уже переведена) раскрыли рот от изумления.
Привожу отдельные "кадры":
1. "Открыли ротную передвижку. В первый же день разобрали все книги. Ротбибом назначили Бачилова. И его столик напоминал осажденную крепость".
2. "Долой Дуньку!" под таким лозунгом объявили мы войну старым песням.
...На площадке на смену марийским заунывным звукам неслось:
С неба полуденного -
Жара - не подступи.
Конница
Буденного
Раскинулась
в степи". (Слова Н. Асеева).
3. "Здесь на партийном собрании нет никакого различия в чинах. Мы, простые красноармейцы, сидим в промежутку с командирами с двумя-тремя ромбами".
стр. 44
4. - "А не бьют у вас солдат? - спрашивал на ломаном русском языке болгарин. Дружный хохот был ему ответом".
5. "Сегодня вызвал меня комиссар полка и показал целый ворох писем, получаемых из деревень от демобилизованных красноармейцев".
Очень хорошо дан в книге человек, ставший членом верховного правительственного органа страны. В одно из заседаний Всесоюзного съезда советов:
"...Среди других фамилий, где-то не очень далеко от Калинина и совсем близко от Чичерина и Цюрупы, была прочитана фамилия:
- Цыганков - беспартийный, крестьянин, красноармеец". (Стр. 119.)
Сообщение это станет тем более примечательным, если, по словам А. Исбаха (через страницу):
"Так же, как и другие, чистил член ЦИК'а винтовку, так же, как и другие, ходил в наряд. Член ЦИК'а успешно готовился стать отделенным командиром". (Стр. 120.)
И наконец:
"Опять в приказе по полку промелькнула строка:
"Возвратившегося из отпуска... зачислить на довольствие". (Стр. 121).
Вот такого-то рода сообщения и значимы в книге. Правда, они специально подобраны, но подобное "насилие" над ними не страшнее насилия солнца над ростом травы, и кроме того это помогает расценивать факты не статически, а в тенденции.
---------------
В отличие от "безыскусственного" (по мнению Л. Толстого) Фета, говорившего:
"Не знаю, что буду
Петь, но только песня зреет",
- литература факта знает, о чем ей надо рассказывать. Она организованно вырастает из наблюдений над сегодняшними социальными процессами и над заново слагающимися отношениями, и распространяясь на все новые и новые области, становится там твердой ногой.
Короче говоря, в повестке дня - обследовательская литература и физиологические очерки - социально-хорошо направленные.
Литература переезжает на новоселье.