стр. 34

     В. Шкловский

     ДОКУМЕНТАЛЬНЫЙ ТОЛСТОЙ

     Эсфирь Шуб выпустила картину, смонтированную из хроники - на тему "Лев Толстой и Россия Романовых".
     Льва Николаевича Толстого, заснятого на экран, осталось нам семьдесят метров. Поэтому монтажер находился в очень стесненном и трудном положении.
     Идет спор - правильно ли делала Шуб, когда снижала Льва Николаевича на фоне Романова? Может быть, Толстого нужно было дать на фоне рабочей России?
     Я думаю, что эта точка зрения неправильна. Неправильна она не только технически, т. е. с точки зрения невозможности ее выполнить, так как рабочая дореволюционная Россия почти не снята. Но неправильна она и по соображениям вскрытия сущности Толстого.
     "Возлюбленный брат", - писал Толстой Николаю II-му. Это, конечно, довольно смело для подданного называть государя братом, но Столыпина Толстой не называл братом, он называл его по имени-отчеству. Слова "возлюбленный брат" посвоему почтительны - это "дорогой кузен" в обращении одного государя к другому.
     Плеханов понимал и хорошо вскрывал этот привкус в проповеди Толстого:
     "В своем известном обращении "К царю и его помощникам" Толстой говорил: "Обращаемся ко всем вам - к царю, членам государственного совета, к сенаторам, министрам, ко всем лицам, близким к царю, ко всем лицам, имеющим власть помогать успокоению общества и избавить его от страданий и преступлений, - обращаемся к вам не как к людям другого лагеря, а как к невольным единомышленникам, сотоварищам нашим и братьям". Это была правда, всей глубины которой не подозревал сам гр. Толстой, как не подозревают ее "честные, образованные" люди, предающиеся теперь настоящей оргии сентиментальности.
     Кинематографически Шуб связала сад Толстого с двором Николая II-го через костюмы дам и герб графа. Ясную Поляну Шуб вскрыла, продолжив ее границы, дав деревню того времени. И вот почему так иронично звучит документальная надпись: "Александра Львовна везет конфекты яснополянским детям". Она действительно везла конфекты от Жорж Бормана, и все-таки это очень обидно и очень хорошо поставлено.
     Спорить с Шуб нужно не по линии материала, а по линии методов его использования. Это тот же спор и те же вопросы, которые мы задаем Тынянову. Факт, лишенный датировки, эстетизируется и искажается. Москва вербного базара связана с приездом Толстого, как это справедливо указывает Эйзенштейн, методами

стр. 35

художественной кинематографии. Убийственен для Николая кадр с пробой плуга, который рассматривается здесь, как редкость, как будто это не плуг, а ракета для междупланетного сообщения. Ироничность кадра увеличена тем, что не сказано о том, что плуг двухлемешный.
     Некоторые части ленты поднимают основные вопросы сегодняшней теории искусства. Паника в Зимнем Дворце - это неудача старинной съемки оператора, который не сумел справиться с условиями освещения. В результате получился комический эффект дрожащих и прыгающих фигур в тронном зале. Эта вещь несуществующая, а только снятая, и с момента использования ее Шуб, как смысловою, сцена становится чисто игровой.
     Шуб несомненно права, потому что торжественность и стройность царской жизни - это тоже результат определенной системы съемки, которую интересно разрешить на ином материале. Но игровая и неигровая лента - это не постное и скоромное кушанье, и спор идет не о том, оскоромилась Шуб или нет, а о методах воздействия.
     У нас сейчас есть две точки воззрения - одна крайняя, третьяковская. Третьяков против эстетики, и он говорит не о конце стихов, а о конце вообще эстетического воздействия. Третьяков требует газеты как газеты, - такая газета существует. Можно сделать ее лучше. Сделать это можно и без Лефа. Интереснее вопрос о диференциальных качествах, об эстетических кусках в газете, о создании в газете и для газеты новых эстетических приемов*1.
     Уходя из эстетики, Третьяков ее обнажает и освобождает, как нерешенные все вопросы.
     "Все спиртные напитки суета сует", - говорит баптист у Диккенса. Тогда его спрашивают: "Какие же именно из сует вы любите?" Баптист вздохнул и ответил: "Наиболее крепкие".
     Брик доказывал в рабочей аудитории, что нужно читать газеты; ему вежливо ответили: "Хорошо, утром мы будем читать газеты, а вечером что?" Т. е. ему указали на то, что предложенная им вещь выполняет не ту функцию, чем та вещь, которую она должна заменить.
     В основе спор о документальном искусстве чрезвычайно сложен, и его нельзя решить иначе, как приняв во внимание диалектику художественной формы. Определенный прием, введенный, как не эстетический, может эстетизироваться, т. е. изменить свою функцию.
     Попытка Маяковского амнистировать Полонского и Рембрандта и объясняется тем, что Маяковский не может диалектически отщепить функциональную сторону предмета от его генетической стороны и, защищая эстетику, должен защищать историю.
     С своей стороны, Третьяков, отрицая Рембрандта и Полонского, отрицает эстетику. Манифесты путаются, и спор идет уже не о теории, а о добродетели.
_______________
     *1 Редакция еще вернется к затронутому здесь вопросу. Ред.

стр. 36

     Эйзенштейн в своем "Октябре" работал, главным образом, вещами, сопоставляя их. Не будем сейчас спорить об удачности "Октября", но метод мышления вещевыми цитатами был нов, и лента была не игровая, а аттракционная. На аттракционном методе работает и Эсфирь Шуб, сопоставляя уже заснятый прежде материал. Здесь идет вопрос только о способе получения материала, а не о разности его использования.
     Вопрос Лефа - это вопрос определенной установки в искусстве, об определенных методах эстетической обработки.
     Выход к Рембрандту ошибочен не потому, что Рембрандт - искусство, а потому, что Рембрандт занят уже романом со знаменитым фотографом Напельбаумом.