стр. 47

     П. Незнамов

     ОБРЕЧЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА

     ("Обреченные на гибель" - роман С. Сергеева-Ценского. "Красная новь" кн. 9 - 12 - 1927 г.)

     С. Сергеев-Ценский - писатель после-"знаньевского" стажа. И расцвел он вместе с первыми книжками "Шиповника". Литературным же героем его был фатально-погибающий человек.
     В это время "золотой меч символизма" уже притупился в поэзии, но символизм еще воинствовал в прозе. Ценская проза жила за счет нарушения равновесия между метафорой и словом, между пейзажем и чувствами героя.
     Стилистически это воспринималось так: река вышла из берегов. Такие наводнения не бесполезны в литературе, но, помнится, что старушки учительного романа сильно рассердились на разгулявшегося парубка.
     Сейчас Сергеева Ценского самого потянуло на идейное, и вчерашний безоглядный импрессионист, растяжимый в своих социальных тенденциях - от безразлично-либеральных до приглушенно-реакционных, - написал учительный роман, философски обобщающий предреволюционное десятилетие...
     В душу современного учительного романа очень своевременно наплевал С. Третьяков. Но работа С.-Ценского убеждает нас в том, что учительный роман не годится даже и для подытоживания прошлого.
     Ибо о чем рассказывает С. Ценский? О том, что за люди жили в России до революции (в масштабе глухого городка), и отвечает: "настоящая кунсткамера".
     Это все - вчерашние хозяева и слуги хозяев, среди них есть даже бескорыстные до "святости". Но - все они "обречены на гибель".
     Даются они в романе целой шеренгой. В шеренге люди, как известно, на одно лицо.
     "Почему у вас на Марсии бабы такие синие", - говорится в "Аэлите".
     Ценские герои тоже все - "синие". Они - "полубольные-полуздоровые" и живут в "полуприюте-полулечебнице".
     Конечно, вполне естественно для нашего дня изобразить таких людей тенденциозно: "обреченными". Но, вопервых, пророчествовать после такого факта, как Октябрь, вообще легко: это - пророчество наверняка, а вовторых, несмотря даже и на пророчество, настоящей советской тенденции роман не имеет.
     Роман уверяет: вот-вот нагрянет революция. Но ведь не кунсткамера же сделала революцию?
     Так кто же?
     И автор противопоставляет кунсткамере революционера Иртышова. Невиданный революционер! Хотя он и находится в "полуприюте-полулечебнице" на положении "политического" и "скрывающегося", но, по существу, он - истерик и - больнее всякого больного.
     Он не владеет своими поступками и, когда Сыромолотов-отец показал ему свою картину "Золотой век", являвшуюся издевкой над революцией, он ее... изрезал перочинным ножиком и бежал.
     Дальше автор компрометирует его еще больше:
     - У меня было право секстильонов. Поняли?
     - Но бежали, все-таки. Почему?
     - Это иногда не мешает.
     Чтоб окончательно зделаться с Иртышовым, автор заставил его после всего этого еще и вымогать деньги у Сыромолотова-сына. Так - "тихо и нерадостно кончил сказку Андерсен" и таким-то образом учительный роман получил заострение совсем не в ту сторону.

стр. 48

     Но даже и при правильной социальной установке он бил бы мимо цели: слишком специфична эта литература, она не зацепляет прошлое, а прицепляется к нему.
     Роман воспринимается как отход к разговорной линии литературы, его герои обеднели на события, диалоги засорили роман. Это - свалка разговоров.
     Революция же так и не нагрянула. Нагрянуло неполезное вранье, из которого, конечно, нечего зачерпнуть ни о прошлом, ни о сегодняшнем отношении к этому прошлому.