стр. 44

     С. Третьяков

     ЖИВОЙ "ЖИВОЙ" ЧЕЛОВЕК

     (О книге В. К. Арсеньева "В дебрях Уссурийского края", изд. "Книжное дело". Владивосток, 1926, стр. 464, цена 2 р. 50 к.).

     Литература факта, противопоставляемая Лефом беллетристике, обычно зарождается в областях, смежных с литературой, - в публицистике и во всякого рода исследовательстве и обследовательстве.
     Литераторы "божьей милостью" пыжатся способами эстетической дедукции вывести свои формулы живых людей, надуманных

стр. 45

уже по тому одному, что у "божьей милости" методы собирания и исследования фактов обычно глубоко дефективны, так как для хорошего фактолова необходима большая репортерская и исследовательская тренировка.
     А в то же время газета ежедневно черпает живых людей, настоящих живых, в разнообразнейших пересечениях, полным неводом, и исследователи из разных областей общественно-бытовой и научной практики дарят нас замечательными книгами.
     Фигура деревенского читателя лучше всего итожится книгой Шафира о газете в деревне. Настоящим нэпман-частник включен не в строки романистов, а в сводки материалов по борьбе фининспекции с частником (Кондурушкин - "Частный капитал перед советским судом").
     Книга Арсеньева - одна из самых замечательных в области фактической прозы.
     Большой ученый проходит полуисследованным краем, оценивая все окружающее его и совершающееся с ним научно-отточенным глазом географа, метеоролога, энтомолога, зоолога, этнографа, рефлексолога и характеролога и очень редко глазом беллетриста, созерцателя красот.
     В книге своеобразно сплавлены подробный, почти дневниковый, научный отчет о путешествии, с одной стороны, и широкая, фабульная композиция, с другой стороны, имеющая в центре фигуру Дерсу, охотника-гольда, бывшего спутником Арсеньева во время экспедиции.
     Уже указывалось на общность приемов и схожесть центральных фигур книги Арсеньева и романа Фенимора Купера "Следопыт".
     Добавим - это сходство закономерно, ибо Фенимор Купер в своем "Последнем из могикан" описывал совершенно реальную фигуру эпигона индейских племен, вытесняемых из Америки англосаксами.
     Не надо забывать, что основные романы Фенимора Купера были в свое время литературой факта (это обстоятельство подчеркивал сам Купер), и только впоследствии эти факты приняли облик беллетристических схем.
     Человеку, желающему быть хорошим работником в литературе факта, в первую очередь надо учиться у Арсеньева его умению видеть специфическую особенность того, что находится перед ним, накапливать ряды фактов, которых до него другие не замечали.
     Арсеньев рассказывает, как закусанный пчелами медведь стирает их с морды и стонет тонким голоском. Он видит, что туземцы в десятиградусный мороз спят на плоском камне с непокрытой головой, и лицо их индевеет, как у покойника. Он знает, как трудно в тайге разжигать костер, потому что пихта и лиственница разбрасывают искры и сжигают палатку, вещи и одежу, а единственное полезное дерево - береза - встречается редко.
     Арсеньев видит, как таежные искатели жемчуга, уткнув шест в дно ледяной горной реченки, лазят за раковиной, держась за шест, чтоб не снесло водой, лазят одетые, ибо так в воде теплее.
     Весь инвентарь тайги, сложный и своеобразный, берется Арсеньевым на учет. Такие факты, как человек с нарывом на ноге, лежащий

стр. 46

на отмели, пока кругом пылает таежный пожар; тигр, идущий по следам Арсеньева; человек за несколько сажень от водопада, куда его несет быстриной, хватающийся за сук и повисающий на нем; тигр, ночью прыгающий в круг спящих охотников и уносящий собаку; старик-китаец, 50 лет тому назад ушедший из родного дома, ибо брат у него отбил невесту, и с тех пор живший на одинокой таежной заимке, вдруг на старости лет решающий простить семье обиду и возвращающийся в далекий Тянь-цзинь; старик-охотник, отдающий Арсеньеву свой "огород" панцуя (драгоценного корня жень-шень), разведенный им за многие десятки лет охотничества в таежной глуши, - каждый из этих фактов писателем, работающим авантюрную беллетристику, был бы давным давно поставлен на цыпочки и превращен в захватывающую новеллу.
     Ценность арсеньевского изложения именно в том, что он на эти факты не делает эстетического нажима, и они у него укладываются, не выпячиваясь, в последовательный, отчетливый и методический ряд его путевых записок.
     Но самое удивительное, что удалось Арсеньеву зафиксировать в своих очерках, - это, конечно, фигура Дерсу, гольда-охотника, зверолова и следопыта, человека, трактующего окружающее с точки зрения наивного анимизма. Для него все предметы - "люди".
     Арсеньев, поужинав, бросает остатки мяса в костер. Дерсу укоризненно говорит:
     - Как можно напрасно жечь? Наша завтра уехали - сюда другие люди ходи кушать.
     - Кто другой? - спрашивает Арсеньев.
     - Как кто? - удивляется Дерсу, - енот ходи, барсук или ворона; ворона нет - мышь ходи; мышь нет - муравей ходи. В тайге много разные "люди" есть.
     - Как его фамилия? - спрашивает Дерсу, рассматривая на ладони бруснику.
     Особенно активны отношения Дерсу с тигром. С ним он разговаривает; кричит ему в лес увещевания; ругает его за хулиганство.
     Дерсу такой же "последний из Удеге" (так называются племена туземцев в Уссурийском крае), как охотники Купера были последними из индейских племен.
     Арсеньев описывает, как Дерсу теряет зрение (что для охотника равносильно инвалидности), как он не уживается с городом и как умирает от пули бродяги.
     Книга написана в 1907 году, она дает ценное первоначальное знание о крае и его обитателях, она требует, чтобы возникла новая книга сегодняшних обследователей Приморья, которые показали бы, куда в сторону советской культуры продвинулись таежные трущобы и какой новый облик в советских условиях приняли те удегейцы, которые в царские времена были обречены на вымирание в жизни и существование в романах в качестве забавных экзотических и порою трогательных двуногих, социально и биологически несоизмеримых с вытесняющими их экономическими и политическими хозяевами края.