стр. 39

     Т. Г.

     ТРИБУНА И КУЛУАРЫ

     На Всесоюзном съезде пролетарских писателей выступали лефовцы О. Брик и С. Третьяков.
     Основные положения речи Брика.
     Вместо того, чтобы определить место пролетарского писателя в социалистическом строительстве, вапповские теоретики зовут его к психологизму и самоанализу.
     Брик спрашивает:

     "Когда у нас в Иваново-Вознесенске выпивают в два раза больше, чем весь бюджет города, нужно ли при таком положении заниматься самоанализом?...
     ...Вместо смакования психологизма пролетарский писатель должен описывать живое дело и должен научиться просто это делать...
     ...Наши литераторы пишут о провинции как некогда Гоголь: тухлая, затхлая, спасите, погибаем.
     А вот если возникнет такой роман, что после него билетов не будет хватать на вокзалах в Москве - все пожелают поехать в провинцию, это будет означать, что писатель сделал пролетарское, социалистическое дело."

     Третьяков полемизировал с т. Фадеевым, упрекавшим Леф во всех грехах: и в немедленном свержении искусства, и в неприятии "наследства" и в эклектизме с Ермиловым, вместо доклада занимавшимся рецензированием огромного количества произведений, и Лузгиным, возглашавшим, что Леф в тупике.
     Даем выдержки из стенограммы речи Третьякова:

     ...Никогда Леф не отказывался от учобы у пролетариата, но если в качестве учителей выходят такие как т. Лузгин, то мы предпочитаем переждать и встаем в очередь на другого учителя (смех).
     Леф никогда не отказывался от живого человека, наоборот, это весьма интересная тема. Но мы хотим, чтобы писатели писали не бумажного "живого человека", а действительно живого человека.
     Почему Фурманов - чье имя и творчество мы уважаем, почему Фурманов являющийся выразителем к сожалению гаснущей в вашей литературной тенденции он - сумел написать настоящего живого человека - Чапаева?

стр. 40

     А вот Фадеевский "Разгром".
     Я знаю, на Дальнем Востоке было поразительное партизанское движение. Но потому, что "Разгром" роман, потому, что нигде не сказано, в какой мере его герои настоящие, не знаешь, верить ли написанному. Где у Фадеева живые люди, с которыми он делал партизанщину? Он их свел в обобщения - в героев и злодеев. Он использовал "лобный" метод показа - или позорный столб, или пьедестал памятника, заклеймил у столба Мечика, а на пьедестал поставил Левинсона.
     Если он записал настоящих живых людей, то "герои" осели бы в своей пышности, а "злодеи" оказались бы способными изредка делать что-нибудь хорошее, т. е. создались бы реальные, а не романные пропорции.
     Мне хотелось бы здесь меньше всего ругаться, потому что в ругне побеждают не аргументы, а просто, кто ловчее под ножку даст.
     Весь смысл съезда пролетписателей в том, чтобы каждый из присутствующих здесь провинциальных товарищей получил деловую творческую директиву и методы работы.
     Думается мне, что в тех докладах, которые здесь были прослушаны, материалов для этих методов дается мало, уже по одному тому, что эти доклады были построены на отрицательном принципе. Вапповцы не столько утверждали свою собственную линию, сколько охаивали линии своих литературных соседей.
     Так, по крайней мере, были построены "606 рецензий" тов. Ермилова (смех).
     В тупике ли ВАПП?
     В отношении пополнения организации, тупика нет. 4 1/2 тысячи можно при желании дотянуть и до 10 тысяч. Но думается, что тупик лежит в ином направлении.
     Литература должна родиться не из социальной практики. Стихи, рассказы рождаются от стихов и рассказов прежних писателей, от классиков, от литературной традиции, это не пушки, стреляющие в бою - это фейерверки, пускаемые для баловства.
     Самое важное для пролетарских писателей включиться в систему социалистической стройки, чтобы знать, что же конкретно надо делать. Спорят, что лучше, реализм или символизм или натурализм? Нельзя так говорить. Каждый из них лучше в зависимости от конкретных задач, которые должны быть выполнены. Вопрос стиля не должен быть самодовлеющим вопросом, вопросом самостоятельным. Не в авторе суть, а в той полезной работе, которую проделывает его произведение. Если данный автор, изумительно владеет старорусским стилем, а нужно написать книгу, повесть, или статью по одному заданию для деревни, по второму - для рабочего малоквалифицированного, по третьему - для интеллигента - не правильно ли будет, чтобы в каждом из этих случаев был видоизменен авторский стиль применительно к заданию, т. е., чтобы стиль стал чем-то служебным? Иначе интерес читателя неизбежно с социально нужной вещи будет переключен на "особенную" "неповторимую" "единственную" писательскую душу.
     Если скажут, что так должно быть, - очень жаль - потому что тут получается разрыв с культурной революцией. Ни моста не построить, ни даже пятью тысячами тел вапповцев не завалить этого разрыва между искусством и жизнью.
     Здесь говорят о необходимости для писателя быть чем-то большим, чем простой фиксатор фактов: считают, что писатель должен быть синтетиком, уметь создавать обобщения и что это делает его выше газетного, журнального публициста.
     А наблюдали ли вы любопытное явление газетной, журнальной, публицистической практики - уловление "щин": кореньковщина, головановщина, воронщина, маяковщина? Вместо беллетристического метода предварительного изучения 10 индивидуумов и построения по ним выдуманного, безответственно выдуманного, бумажного одиннадцатого, публицистика знает метод нахождения в действительности таких конкретных фигур, которые являются

стр. 41

характерными для данного ряда и могут стать обобщениями. Никакому писателю с его романными методами никогда не угнаться за газетной "щиной".
     Киршон во-время взял очередную газетную "щину" и перенес ее в театральный план. Это нужно всячески приветствовать.
     У нас в Союзе растет отвратительнейшее явление - антисемитизм. Вы 4 500 вапповцев сидите задумавшись над романами и лирическими стихами, а газетчик Зорич, по существу первый, клеймит антисемитизм в "Прожекторе". Вас кроет публицист.
     Приемам нашей советской публицистики научиться у Толстого нельзя: другие задачи стоят перед нашей эпохой, а следовательно нужны другие приемы.
     Основное преступление ВАПП'а - это прямой, некритический перенос в нашу обстановку формальной конструкции произведений, созданных в иноклассовой обстановке, феодальной и капиталистической.
     ВАПП не дает себе труда по отношению к беллестристике спросить, а не есть ли она, эта самая беллетристика, вообще говоря, преходящее явление, не для всех эпох обязательное? Правильно ли, что наши рабочие изучают жизнь по романам?
     Есть разница между статьей и романом. Когда статья врет, то против этой статьи пишут полемическую статью. А когда врет рассказ - с ним не полемизируют, а подвергают "художественной критике". В беллетристике герои носят выдуманную беллетристическую фамилию. Беллетрист не ответствует за факты в своем произведении изложенные, он ответствует за стиль, а ведь стиль начинается там, где кончается живая действенная конструкция.
     Стиль можно ощущать и изучать и в ленинских произведениях и в ленинском языке. Но когда Ленин писал вещь, это было не произведение стиля, задание было не стилевое, а чисто деловое, чисто полемическое (организационное, т. е. вещь была мостом к живому факту.
     Таким мостиком к фактам ваша беллетристика и ваша поэзия ни в какой мере не является.
     Куда девают вас? Вас суют в те сточные коллекторы газет, которые называются "литературными страницами". Тут сказывается разница между писателем и газетчиком. Газетный работник включен в газетный лист, он знает, что ему нужно делать, он работает на заданном материале по жестким заданиям размера, времени, способа обработки.
     А писатель - это человек, которого можно безболезненно для газеты перебрасывать от субботы к субботе. Он существует для развлечения, для вечернего чтения.
     Если ВАПП не включит себя в сегодняшнюю схему публицистической работы, если ВАПП будет работать свою станковую беллетристическую продукцию на рынок, он превратится в большую лотерею, где играют в темную и где приз - литературное имя. О какой органической работе на местах можно говорить, если каждый беллетрист будет тянуть в центр, в "настоящие" писатели?
     Это наше лефовское предостережение ВАППу. Мы знаем, что на словах ВАПП желает публицистики, что ВАПП желает быть действенным. Но мы говорим - методы его нехороши и должны быть изменены. И в этом отношении мы, лефовцы, на ВАПП давили и будем продолжать давить.

     Эти два выступления были продолжены кулуарными беседами Брика и Третьякова с весьма большим количеством участников съезда.
     В разговорах выяснилось, что несмотря на внешнюю цеховую сопротивляемость лефовским утверждением эти утверждения ударили по очень больным местам реальной работы пролетписателей на местах.
     40% ВАППа, т. е. 2 тысячи поэтов не получили от съезда ни одного слова методологических указаний. Заявления о необходимости почистить ВАПП воспринимались делегатами как несомненная

стр. 42

полумера, ибо, конечно, суть не в том, чтобы механически выбросить людей, вставших на профессионально-литературные рельсы, а в том, чтобы втянуть их в полезную работу.
     В кулуарных беседах лефовцы указывали, что 4 500 писателей - при нашей бедности квалифицированными газетчиками - не такое уж большое число, и регулярная продукция их советской газетой и журналом может быть свободно поглощена. Но в то же время никакие госиздаты не в силах выпустить в свет продукцию этих писателей, даже если она будет равна только двум печатным листам в год на каждого, что, конечно, не в силах прокормить писателя.
     В беседах пришлось констатировать чрезвычайно сильно вбитое в голову делегатам положение, что писатель "выше" журналиста.
     Постепенно выяснилось, что очень многие члены ВАППа на местах ведут регулярную газетно-журнальную работу, но считают ее как-бы работой второго сорта, стесняются ее.
     После лефовских разъяснений некоторые местные Вапповцы предложили установить деловой контакт.
     Характерный казус. Вапповец задает Брику вопрос:
     - У кого же учиться газетной работе?
     Брик в числе прочих фамилий называет "Зубило" - фельетониста "Гудка". Вапповец возражает.
     - Пока "Зубило" писал как Зубило, о нем молчали, несмотря на полмиллиона ежедневных читателей, а когда он написал роман не как Зубило, а как Олеша - об нем закричали на всех перекрестках. А вы говорите...