стр. 34
Л. Кассиль
ИЗ КНИГИ "КОНДУИТ"*1
---------------------------------------------------------------------
Редакция помещает отрывок из книги Л. Кассиля "Кондуит" как образец фактической прозы, построенной на материале, лежащем у каждого под руками. Важно умение найти такой материал и способность не отмахнуться от него, во имя "живых людей", психологизмов, обобщенных показов и прочего инвентаря современной беллетристики, пыжащейся под классиков.
---------------------------------------------------------------------
Самоопределение национальностей
Конспект предыдущей главы. Отец с матерью ушли в гости. Мы с братишкой остались дома. Из Саратова позвонил дядя Лева
_______________
*1 Книга составлена из кондуитных записей Покровской гимназии, протоколов родительского комитета, пометок в гимназических дневниках, старых записок, личных записей-воспоминаний и т. д.
Автор скрепляющего текста - Л. Кассиль.
Соавторы книги: революция, директор гимназии, инспектор, надзиратель "Цап Царапыч", преподаватели, гимназисты и другие, составившие использованные в книге документы. К сожалению, фамилии многих соавторов я был вынужден изменить.
стр. 35
и сообщил, что в Петрограде революция и царь отрекся от престола. Я сообщаю новость на кухне, где у Аннушки сидит знакомый раненый солдат. Потом я бегу, хотя уже много позже семи, к товарищу порадовать его.
На улице пахнет оттепелью. Небо, как петличка инспекторского мундира, в звездочках. Луна поочереди стоит у столбов, как собака, луна мелит столбы словно бильярдный кий. Домики стоят, зажмурившись ставнями. Как можно сейчас дрыхнуть? Ведь революция же! Мне хочется орать.
Из-за угла выплывают два ряда блестящих пуговиц... Цап Царапыч. Бегу назад. Но он уже заметил.
- Стой! Стой, прохвост!
Фамилии не кричит, - значит, не узнал. Потом выяснилось, что я ошибался. В кондуите об этом осталась такая запись:
"4 марта был замечен г. надзирателем на улице после 7 часов. Несмотря на приказание остановиться, убежал..."
В гостиную мы перетаскиваем аннушкиного солдата и Аннушку. Мы ходим по гостиной, нацепив на швабру красный аннушкин платок. Солдату дают маленькое оськино ружье. Солдат показывает войну. Мы все поем:
По капказским горам
Гимназист гулялся,
Он кричал: "Долой царя!"
Красный флаг мотался.
В гостиной замечательно пахнет яловочными сапогами. Мы очень сдружились с солдатом, и он дает нам поочереди заклеивать языком его собачью ножку.
А Оська сидит у него на коленях и, подпрыгивая, спрашивает:
- А вы отгадайте... Если кит и вдруг на слона налезет? Кто кого сборет? Отгадайте.
- Не знаю, - говорит солдат. - Ну, скажи. Кто?
- И я не знаю, - вздыхает Оська. - И папа не знает и дядя. Никто.
О ките и слоне долго спорим. Мы с солдатом за слона, а Аннушка, на-зло, за кита.
Развеселившись, солдат садится за пианино. Он тычет пальцем в одну клавишу и, подмигивая Аннушке, поет:
А как в городе Покровске случилась беда -
Молодая гимназистка сына родила.
Тут Аннушка как-то сразу спохватывается, что уже поздно и надо нам спать.
- Вольно! - говорит солдат, и мы идем спать.
На полу детской намечены лунные "классы". Мы лежим и говорим про революцию. Я рассказываю Осе, что слышал от дяди или читал в газете о евреях, погромах, деле Бейлиса...
Вдруг Ося спрашивает:
- Леля, а Леля? Ты говоришь - еврей! А что такое еврей?
стр. 36
- Ну, народ такой... Бывают разные. Русские например. Или вот дошлые. "Дошлый" народ, папа говорил, есть. Немцы еще, французы. А мы вот евреи. Папа еврей и ты еврей.
- Мы разве евреи?! - удивляется Ося. - Как будто или взаправду? Скажи честное слово, что мы евреи.
- Честное слово, что мы евреи.
Оська поражен открытием. Он долго ворочается. И уже сквозь сон я слышу, как он шопотом, чтобы не разбудить меня, спрашивает:
- Леля!
- Ну?
- И мама - еврей?
- Да. Спи.
И я засыпаю, представляя, как завтра в классе я скажу латинисту: "Довольно старого режима и к стенке ставить! Вы не имеете полного права!"
Спим.
Ночью возвращаются из гостей папа и мама. Я просыпаюсь. Как и все люди после театра, гостей, прогулок, они раздражены.
- Дивный пирог был, - говорит папа. - У нас никогда вот не могут такого сделать. И куда деньги уходят?
Потом слышно было, как мама удивлялась, найдя в подсвечнике пианино окурок собачьей ножки. Папа пошел полоскать горло. Тренькнула стеклянная пробка графина. И вдруг отец изменившимся голосом позвал мать, и они оба сразу заговорили громко и весело. Я понял: нашли в горле графина мою записку о великой новости.
Отец с матерью на цыпочках входят в детскую. Отец обнимает меня, садится на постели и говорит:
- А революция пишется через "е", а не через "и": ре-волюция. Ты-ы!.. - и щелкает меня в нос.
В это время просыпается Ося. Он, видно, все время, даже во сне, думал о сделанном им открытии.
- Мама... - начинает Ося.
- Ты зачем проснулся? Спи.
- Мама, - спрашивает Ося, уже садясь на постели. - Мама, а наша кошка тоже еврей?
В это время звонит телефон. Как вчера, как сегодня, когда я пишу это, как будет завтра, отца спешно вызывают в родильный. И как вчера, как сегодня, как скажет он завтра, папа говорит:
- А чорт, никогда не дадут покою! И находят же они время, когда родить... И ерунда, небось! Не поеду вот...
И идет одеваться.
"... Боже царя передай дальше"
Утром Аннушка будит меня на этот раз так. Она поет:
- Вставай, подымайся, рабочий народ! В гимназию пора!
"Рабочий народ" - я и Оська вскакиваем. За завтраком я вспоминаю, что не выучил латинского местоимения: хик, хэк, хок... Бегу, мчусь в гимназию. Они ведь еще не знают. Я ведь - первый.
стр. 37
Раздевшись, влетаю в класс и, размахивая на ремнях ранцем, ору:
- Ребята! Царя свергнули!
- !!!!!!!
Цап-Царапыч, которого я не заметил, закашлявшись и краснея, кричит:
- Ты что? С ума сошел? Я с тобой поговорю! Ну, жифо! В пары на молитфу!
Но меня окружают. Меня толкают, расспрашивают, оглушают.
Коридор гулко и ритмично шаркает. Классы становятся на молитву.
Директор, сухой, выутюженный, обыденно торжественный, промерил коридор негнущимися ногами. Зазвякали латунные бляхи. Стихли.
Батюшка, черный, как клякса в чистописании, одел епитрахиль (так, кажется, она называется). Молитва началась.
Мы стоим и шепчемся. Неспокойно в шеренговых рядах. Шопот.
- ...А в Питере-то революция!
- Это наверху, где Балтийское раскарячилось?
- Ну, да... Здоровый кружок! На немой карте и то сразу найдешь.
- А там, историк рассказывал, Петр Великий на лошади. И домищи больше церкви!
- А как это, интересно, революция. Это как в пятом году. Тогда с японцами война была. Народ и студенты по улицам ходили с красными флагами, а казаки и "крючки" - их нагайками. И стреляли.
- Вот сволочи!
- Эх, чорт! Сегодня письменная, опять пару влепит... Плевать! Зато революция.
"... Иже еси на небеси..."
- Вот тебе и царь! Поперли. Так и надо! Зачем войну сделал?
- Это не он. Это Вильгельм.
- И Вильгельма бы, стерву!
- А война - это интересно.
- Издали все интересно. А попадешь туда, так живо штаны полны будут.
- Пфхы!
- Тише вы!
- А уроков будут меньше задавать?
"... Во веки веков аминь..."
- Наследник-то в каком классе учится? Небось, кругом на пятках?
- Ему чего! Учителя не придираются!
- Ну, теперь ему не того будет! Наловит пар. Будет знать!
- Стоп! Как же генетив плюраль будет?
- Да ладно. Сдуем.
стр. 38
По рядам пошла записка. Записку эту написал Степка Гавря, по прозвищу Атлантида. Записка эта была вложена в кондуит, куда попал в этот день и Атлантида. На записке было:
"Царя ливерной колбасой по сливошному ряду не пой.
Боже царя передай дальше"
- ...От лукисвятогоевангелия чтение!
Робкий веснущатый третьеклассник, едва не уронив книгу, захлебываясь в слюне волнения, закарабкался срывающимся голосом по строкам притчи. Инспектор через его плечо подсказывает.
Последняя молитва!
"Преблагий господи ...............
...родителям на утешение, церкви и отечеству на пользу".
Сейчас, сейчас! Мы насторожились. "Господствующие классы" прокашлялись, значительно переглянувшись. Мм-да!
Маленький длинноволосый регент из Троицкой высморкался торжественно и трубно. На дряблой шее регента извивалась похожая на дождевого червя сизо-багровая жила. Нам всегда казалось, что она вот-вот лопнет густыми, вязкими кляксами. Регент левой рукой засовывает цветной платок сзади, в разрез фалд лоснящегося сюртука. Правая рука взвивается с камертоном. Тонкий металлический "зум" расплывается в духоте коридора. Регент поправляет засаленный крахмальный воротничок, выуживает из него свою тонкую, будто ощипанную шею, сдвигает в козла бровки и томно вполголоса дает тон:
- Ля-а-а, ля...
Мы ждем. Регент вскидывается на цыпочки. Руки его взмахивают подымающе. Дребезжащим, словно палец об оконное стекло, голосом он запевает:
"Боже, царя храни!.."
Гимназисты молчат. Два-три неуверенных дисканта попробовали подхватить. Сзади Мартыненко, по прозвищу Биндюг, спокойно сказал, как бы записывая: "Та-ак..." И дисканты завяли.
А регент неистово машет красными руками перед молчащим хором. Наканифоленный голос его скрипит, как кобза:
"... сильный, державный, царствуй..."
И тут мы уже больше не можем выдержать. Нарастающий в маренговых куртках хохот становится непередыхаемым. Учителя давятся смехом. И через минуту мы все во власти эпидемического, стихийного хохота. Усмехается инспектор, трясет животом Цап-Царапыч, заливаются первоклассники. Хихикает сторож Петр. Только директор строг и прям, как всегда. Но еще бледнее.
- Тихо!!! - топает ногой директор, и все сплюснулось под его каблуком в тишину.
Тогда Митька Лемберг, коновод старшеклассников, - Митьку исключили из Саратовской 1-й гимназии за непочтительный отзыв
стр. 39
о законе божьем, - тогда восьмиклассник Митька Лемберг тоже кричит:
- Тихо! У меня слабый голос...
И запевает "Марсельезу".
...............
Много записей в кондуите от пятого/четвертого семнадцатого года. Но многие из них были зачеркнуты через день.
"Циркулярно"
Констатируя крайнее общее возбуждение молодежи и находя, что всякие продолжительные сборища могут пагубно отразиться на молодых умах, а также пошатнуть устои дисциплины в учебном заведении, предлагается Родительскому комитету при Покровской гимназии совместно с Педагогическим советом обсудить вопрос о временной отмене общей молитвы, оставляя чтение молитвы в классе перед уроком.
Временный исполнительный комитет Думы.
За председателя (подпись).