стр. 44

     ПЕРИОДИЧЕСКИЕ ДРОБИ

     Т. Гриц

     ОБ 0,1 РОМАНА СЕРГЕЯ МАЛАШКИНА

     "Две войны и два мира". (Роман. Изд. Молодой гвардии (к сожалению), кн. 1, стр. 368. Цена 2 р.)

     Писать сейчас романы дело трудное (если хорошие) и ненужное.
     Фабула сейчас перестает быть литературным фактом. Изношенная и затертая, она не ощущается как признак жанра и даже мало искушенным читателем воспринимается как шаблон или выкройка платья 1911 года.
     Заглавие книги ассоциирует ее с "Войной и миром" Толстого. Литературный элемент, воспринимающийся на фоне и в связи с

стр. 45

другим ему предшествующим элементом, обычно ведет к пародии. Пародийно звучат "Две войны и два мира". Книга написана всерьез. Поэтика заглавия не пригнана к поэтике вещи.
     Вещь скомпанована по толстовскому рецепту перемежающихся фабульных линий. Кусок пролетарской жизни чередуется с куском великосветской. Каждый кусок фиксирован своими персонажами. Связь получается перемещением персонажей из одного сюжетного плана в другой. Прием старый, проржавел, не работает.
     Платон Каратаев превратился у Малашкина в литературного старичка, порядком таки потасканного по страницам российской словесности.
     Говорит этот старичок, названный дедушкой Трофимом, умные вещи в сентенциозном стиле, предсказывает сюжетные положения и поет божественные гимны. Композиционная его роль в рассказе об истории народовольцев. Рассказ этот, занимающий 46 страниц романа, никак с последним не увязан и живет сам по себе. Так сам по себе без романа мог бы жить и литературный старичок.
     Лев Николаевич Толстой иногда двигал сюжетный механизм приемами сна. Сны у него были двух функций - или предсказания ("Анна Каренина") или символа ("Война и мир"). Сергей Малашкин полагает, что он красный Толстой. Значит нужны сны. И вот на стр. 26 Егор Егорович видит сон.
     " - Вижу это во сне-то, Ферапонт Петрович на нашей усадьбе новый дом поставил из красного лесу и пристройку и тоже из красного лесу".
     Жена его отвечает:
     " - Постройку видеть нехорошо, мужик, - к покойнику".
     На стр. 28 мотив сна разрешается:
     " - в больнице от родов скончалась его жена Ольга".
     Сны видят и другие персонажи. Но от сна не станется.
     А наяву Малашкин в прямом родстве с небезызвестным в свое время живописателем балканских и великосветских романов, Брешко-Брешковским. Так же как и у Брешко-Брешковского, в романе Малашкина если есть гвардейские офицеры, то они кутят в ресторане. Если кутят в ресторане, то, конечно, с цыганками и уж, конечно, кутеж переходит в оргию. И, как то предписано поэтическим каноном Брешко-Брешковского, один из кутящих, полковник Рин, попадает в таинственный автомобиль, ему завязывают глаза, он попадает в таинственную комнату таинственной незнакомки (автор намекает на ее принадлежность к царской фамилии), проводит в ее объятиях ночь и на утро, приехав домой в таинственном автомобиле с таинственно завязанными глазами, получает пакет с крупной суммой денег.
     У Малашкина Брешко-Брешковский стал очень серьезным, и лишившись сюжетной занимательности, лезет в большую литературу и психологию.
     Гниение романной формы сказывается у Малашкина и в растерянном метании от одной литературной системы к другой. От

стр. 46

Л. Толстого к Брешко-Брешковскому, от Брешко-Брешковского к "декадентам".
     В литературе, чтобы героя узнавали, нужно его метить, за неимением других средств.
     Так символисты, особенно Леонид Андреев, любили метить своих персонажей речевыми лейт-мотивами. Малашкин, использующий традиции по добрым советам налитпостовских теоретиков, метит главным образом фигуру Победоносцева, наделяя его заумным речевым лейт-мотивом - "ко-ко". Но плоть романа разлагается, и не только метки, но даже самого персонажа не получается.
     Прием выдохся. От декадентства у Малашкина и неудачная метафоризация глагола. Например, на стр. 40:
     "Он прекрасными черными глазами обливал рабочих", на странице 156 "...облила его зелеными озерами глаз", на стр. 217 "...облила зелеными глазами".
     Помимо дурной литературной родословной, этот прием неудачен еще и потому, что вызывает совершенно неподходящую семантико-синтаксическую ассоциацию - "обливать грязью".
     Совершенно неожиданен по своей функциональной направленности мотив садизма, взятый из литературного архива ныне покойного Ф. Сологуба и приуроченный к пролетарке-прачке, данной не в отрицательном аспекте: "Крапивина в порке своего ребенка находила большое удовольствие. Когда она только еще прикасалась к ребенку ремнем, то все ее лицо... покрывалось жидким румянцем, а когда она опускала на тело ребенка первые удары и когда раздавался резкий крик ребенка, она приходила в сладчайший восторг и порола до тумана в глазах, до головокружения" (стр. 49).
     Цитатный садизм.
     Люди, которые думают, что они сейчас являются наследниками Пушкина, объективно наследники Надсона.
     Наследников Л. Н. Толстого сейчас нет. Толстой в так называемой изящной литературе употребляется, как томатный соус в плохих кухмистерских, чтобы потребитель не слыхал плохого запаха.

     В. Тренин

     0,333... ТАРАСОВО-РОДИОНОВСКОЙ ТРИЛОГИИ

     Современную литературу можно изучать со стороны объема и формата книг. Не случайны такие явления как "роман-газета" и книжечки библиотеки "Огонька" размером в один печатный лист.
     Дело здесь не в трамвайном чтении, а в жанровом сдвиге, определяющем внешнюю форму изданий.
     Но время от времени на литературных полях появляются вымирающие мамонты.
     В романе "Февраль" 668 страниц. Цена 4 р. 50. Подзаголовок - роман-хроника.
     Название честное, потому что хроникальный материал в книге подчинен романным канонам.

стр. 47

     Требуется дать предреволюционный Петроград?
     Это очень легко. На складе старых романных форм давно уже заготовлена ситуация, которая может пригодиться и в этом случае: Оборванная девочка гнусавит у подъезда: Ба-арин, па-адай ка-апе-ечку! А котиковый воротник подсаживает шеншелевую даму в лимузин и беседует с ней пофранцузски. А автор передает его разговор очень странной русской транскрипцией: "Ожурдюи иль фе тро фруа, шер контес" (стр. 27).
     На таких же схемах показана и революция.
     Упор автора - на роль его личности в истории. Ему очень важно осведомить читателей, что он не подал руку Милюкову и съел рябчика, приготовленного для Николая Романова (стр. 415). Поэтому большие события проходят мимо книги.
     Интереснее в романе те места, в которых вне-литературная профессия автора пересекается с литературой: описание сборки пулеметов "Максима" "Кольта" и австрийского пулемета "Шварц-Лозе". Впрочем, Шварц-Лозе мгновенно метафоризуется. О каком-то кавказском офицере сказано: "жирные глаза его блестят как виноградины черной лозы - Шварц-Лозе" (стр. 17).
     Стилистическая изысканность автора является функцией его неумения распоряжаться языковым материалом. Нельзя говорить: "сетка забвения... затопляет и т. д." Объективно - это безграмотно. Но субъективно Тарасов-Родионов, может быть, считает это выражение "красочным лирическим образом".
     Революционная хроника не укладывается в роман, и автор принужден сшивать вещь протекающими фразами. Например, в первой части повторяются слова - "на то я и винтик огромной машины".
     Лучше всего выглядят в романе цитаты: фотографические снимки с подлинных документов, выданных автору военно-революционными организациями (стр. 358 - 361).
     Но и они задавлены романным контекстом, грузом 660 страниц.

     М. Никитин

     0,9 СУДЬБЫ. РОМАН В. КАВЕРИНА.

     Эстетический подход автора к Октябрьской революции заменяет исторические факты.
     Весь фактический материал эпохи автором по возможности вытеснен.
     Зато даны: таинственные незнакомки (давно знакомые), гонимые добродетельные герои (Шахов) и чудовищные злодеи (Главецкий).
     В конце романа добродетельные герои, как и полагается, - торжествуют.
     Довоенные штампы авантюрного романа позволяют автору с успехом калечить живой материал эпохи.
     Автор работает чрезвычайно условным материалом, применяя приемы романа "тайн".

стр. 48

     А между тем "Девять десятых судьбы" претендует на жанр исторического романа.
     Подход к фактам с оглядкой на старый авантюрный роман исключает историческую документальность.
     Успех у читателя мемуаров, записок, хроник - должен окончательно убить эту "художественную" номенклатуру.
     Сюжетные штампы, естественно, влекут за собой и штампы стилистические.
     Вот несколько примеров, встречающихся на каждой странице. "Бешеная быстрота", "бешеный крик", "с бешенством ударил", "побледнел ужасно, до зелени", и т. д. вплоть до пулемета, стрекотавшего, "как швейная машина"...
     Вероятно поэтому роман и вышел вторым изданием.