стр. 39

     ЗАПИСНАЯ КНИЖКА ЛЕФА

     Недавно, просматривая свои книги, я нашел в них две записи В. Хлебникова.
     Одна - первоначальная редакция агитстиха о Врангеле (периода 1920 - 1921 гг.). Тогда Хлебников работал в Бакинской Росте, и это стихотворение, выросшее из плакатных работ, было напечатано в газете "Бакинский рабочий" (или в "Коммунисте" - точно не помню); экземпляра газеты у меня не сохранилось, и потому привожу эту агитку в редакции, которая записана Хлебниковым у меня. Вероятно, она несколько отличается от напечатанной. Кроме того, второе и пятое четверостишия вошли в поэму Хлебникова "Настоящее" (в книге того же названия) в несколько измененной редакции.

          От зари и до ночи
          вяжет Врангель онучи,
          собирается в поход
          защищать царев доход.

          Чтоб, как ранее, жирели
          купцов шеи без труда*1,
          а купчих без ожерелий
          не видали б никогда.

          Чтоб жилось бы им, как прежде,
          так, чтоб ни в одном глазу,
          чтобы царь, высок в надежде,
          осушал бы им слезу.

          Небоскребы, как грибы,
          чтоб росли бы на Пречистенке,
          а рабочие гробы
          принимал священник чистенький.
_______________
     *1 В "Настоящем": Тучной складкою жирели
                        купцов шеи без стыда.

стр. 40

          Чтоб от жен и до наложницы
          их носил рысак,
          чтоб господь, напялив ножницы,
          прибыль стриг бумаг...

     Вторая запись - результат моего разговора с Хлебниковым о пределах словоновшества в литературе. Заметка - в дискуссионном порядке.

          "5 ругательств - ласка.
          "100-е чудо - будень.
          "Яд лечит и убивает (огромный яд съедобен).

     "Ток малой силы и очень большой - не задевает человека.
     "Звук и свет невидимы и неслышимы по ту и другую сторону "звукового (и светового) пятна. Слишком громкий звук так же не"слышим, как и слабый.
     "Вещь, написанная только новым словом, не задевает со"знания...
     "Итак труды его - всуе!.."

     1918 - 1921 гг. - время агитплакатной работы В. Хлебникова, его участия в советских газетах, в Бакинской и Терской Ростах.
     В архиве В. Силлова имеется любопытный стихотворный набросок этого периода. Привожу наиболее отделанные строчки:

          Мощные, свежие донага!
          Прочь из столетия оного,
          куда, точно зуб Плеве взрывом Сазонова
          или Каляева, не знаю, не помню,
          вонзилось занозой все человечество...

          Выстрелом порван чугунный воин верной знати,
          он на прощание плюнул
          в лица живым
          зубом своим. Захохотал! Нате!..

          Пора, уж пора!
          Прочь от былого!
          Приходит пора
          Солнцелова.

          Идемте, идемте в веков каменоломню!
          Мы времякопы, время наша удаль!
          А не холопы сгнивших веков.
          Мы нищи и кротки, вдохновений продуголь.
     (Баку, 1920 г.)

стр. 41

     Привожу малоизвестное стихотворение Хлебникова, имевшее, однако, большое значение для поэтов юга - как футуристов, так и не футуристов.

          Весны пословицы и скороговорки
          по книгам зимним проползли.
          Глазами синими увидел зоркий
          записки стыдесной земли.

          Сквозь полет золотистого мячика
          прямо в сеть тополевых тенет,
          в эти дни золотая мать-мачеха
          золотой черепашкой ползет.
     ("Путь творчества", N 5, 1919 г., Харьков.)

     Под этим стихотворением, записанным в моем альбоме, следующие заметки В. Катаева и С. Кирсанова:
     "Для нас, начинавших в первые годы революции на юге, эти стихи Хлебникова были образцом, мы на них учились ("мы" - это Олеша, Багрицкий, я).
     В. Катаев.
     10 января 1928 г., Москва."

     "Первые полюбленные мною стихи.

     С. Кирсанов"
     (А. К.)

     ---------------

     К редактору одного кинематографического журнала поступила статья на тему о технике кино. В этой статье, между прочим, было следующее утверждение: "Основа техники кино, это монтаж".
     Вся статья была очень неопределенной и понравилась редактору, но это утверждение смутило его.
     "А вдруг это не так?" - с тревогой спросил редактор автора статьи.

     И вычеркнул из нее это единственное определенное место.
     У нашей прислуги в деревне есть сын, который страстно мечтает быть шофером. Он одолевает старуху письмами и все спрашивает, нельзя ли это как-нибудь устроить? Ответа от матери, понятно, ждет с нетерпением.
     Однажды мне пришлось читать его письмо, в котором он пишет: "Мама, пиши письма без марок доплатные, они скорее доходят, их возят домой, а с марками - они пропадают".
     От села Двуречки, где живет наш будущий шофер, почта находится в нескольких верстах. И тем не менее письма без марок приносят на дом. Их привозит специальный человек, хотя в почтовом отделении служащих мало, сдает их под расписку адресату, получает деньги - "штраф" за недоплату, выдает расписку в получении денег и штрафа и уезжает.

стр. 42

     Оказывается, можно использовать бюрократическую машину и направить ее работу в желательном смысле, если хорошо знать бюрократические традиции и переключить их из отрицательных в положительные.
     Немудрено, почему правильно оплаченное письмо не доходит.
     Оно не требует взыскания штрафа, т. е. совершения бюрократического ритуала.
     Другой пример: если я хочу, чтобы какая-нибудь бумага не достигла своего результата, то я, опираясь на бюрократический строй учреждения, подаю бумагу в общем порядке в регистратуру и сплю спокойно. Положительная сила бюрократизма работает "за нас".

     У калмыков жена лежит на полу возле постели, на которой спит муж. Если строить сценарий из калмыцкого семейного быта, то, как бы ни построить взаимоотношение персонажей, одного мы не имеем права делать: нельзя положить мужа на пол, а жену на кровать. Тот, кто сделает противное, как бы хорошо у него ни спаялись сюжетные концы, будет наказан.
     Недавно я был свидетелем следующего случая. На фабрику был представлен сценарий из жизни некоего народа.
     Литературно-сценарный отдел фабрики сосредоточил свое внимание на том, чтобы выправить и сделать более стройной драматургическую схему сценария, уточнить взаимоотношения персонажей, распределить положения так, чтобы к концу было нарастание действия.
     Эта работа мирно приближалась к концу. У автора сценария и у заведующего сценарным отделом было благодушное настроение, так как сюжет в новом виде был остроумен и представлял возможности для постановки.
     Неожиданно в комнату, где происходило обсуждение сценария, открылась дверь, и вошел человек высокого роста с прямым, честным и открытым выражением лица и объявил, что он родом из тех мест, где развертывается действие сценария, хорошо знает среду и историю народа, читал сценарий и имеет сделать заявление.
     Автор сценария побледнел и сказал: "Товарищ! Мы выбросили из сценария вторую часть, переставили шестую часть на место первой, заставили умереть в первой части отца девушки, чтобы он не мешал ходу действия, разлучили девушку с ее возлюбленным в третьей части и позволили ей соединиться в шестой. Теперь сценарий стал гораздо лучше, и тот вариант, который читали вы, не дает вам возможности судить о качестве новой редакции".
     Однако незваный человек требовал слова и, совершенно не считаясь с тем, что отец девушки умер, стал доказывать, что вообще в данной местности не существует той болезни, от которой умер несчастный отец, что девушка независимо от того, в какой части сценария она соединяется со своим возлюбленным, не должна была скакать на лошадях, потому что в этой стране уже с давних пор существует прекрасное автомобильное шоссе и автомобильное сообщение,

стр. 43

так что если ей нужно было скорее доставить себя к возлюбленному, то она должна была воспользоваться автомобилем.
     Автор сценария чувствовал себя, как уличенный во лжи, как русский эмигрант, который выдает себя за графа или князя и неожиданно попадает на очную ставку со своим земляком, который доказывает что "граф" жил по соседству в той же самой губернии, где находилось имение настоящего графа.

     У нас существует неправильное представление, что картины из жизни народов, живущих по ту сторону границы СССР, можно снимать внутри СССР вблизи границы. Например картину из жизни корейцев можно снимать во Владивостоке, потому что корейцы живут и во Владивостоке. Если бы то было так, то при обширности границ нашей страны и ее соприкосновения с территориями других народов и государств можно было бы делать любую заграничную картину, никуда не уезжая, и пограничная зона СССР была бы своеобразной кинематографической зоной.
     Это очень опасная ошибка, ибо пограничная полоса хотя и населена смешанными по национальности людьми, но представляет собой ту особенность, что в ней национальные различия ослаблены и национальный материал как по ту, так и по эту сторону границы несколько обезличен. Эта полоса родит не национальные типы, а интернациональные, от контрабандистов до революционеров.

     Лежнев и Полонский выпустили книги-сборники своих статей. И в той и в другой первыми идут статьи против Лефа. Полемика с Лефом - это товар, ею выгодно начинать книгу. По этому поводу приведу еще такой факт. Недавно встретил Гастева. Он, как известно, уже давно из писателей перешел в читатели. Говорит: "Полонский на вас имя делает. Теперь его знают -
     тот, который против Лефа".

     На собрании писателей, созванном редактором одного профсоюзного журнала, были розданы темы. Одному писателю досталась тема о раскрепощении женщины.
     Получив тему, писатель не имел ни единой мысли. Но придя домой, немедленно стал печатать на машинке рассказ на тему о раскрепощении женщины.
     Писатель был пролетарский, хотел хорошо выполнить заказ профсоюзного журнала.
     Жил он в одной комнате. Жена его, из крестьянок, тут же возилась с детишками, что-то стряпала.
     Напечатав страницу рассказа на тему о раскрепощении женщины, писатель сказал:
     - Оля! Послушай, я тебе сейчас прочту, что ты на это скажешь?
     Оля оставила кастрюли, горшки, детишек и прочие орудия закрепощения и стала слушать.
     Ей очень не понравилось то, что написал муж, она все это

стр. 44

приняла на свой счет и устроила ему форменную сцену. Писатель притих, бросил машинку и срочно стенографировал.
     Он подавал только реплики, чтобы раззадорить супругу.
     Плита стала дымить, и Оля вернулась от разговоров о закрепощении к практике.
     Стенографическая запись была немедленно ввергнута в пишущую машинку. Изображенная печатными буквами, она стала выглядеть, как художественная литература.
     Размер рассказа должен был не превышать четверти печатного листа, оставалось уже немного.
     Рассказ не был принят. Редактор дал понять автору, что его талант очень неровный. Кроме того, автор не сумел так распределить силы своего таланта, чтобы положительные персонажи были выразительнее отрицательных.
     - Вот у вас та женщина, которая ругает новые порядки, против жилтоварищества выступает, говорит, что хозяин лучше за плитами смотрел - вон она, действительно, живая, говорит от себя, она убедительная, а эта комсомолка, которая в нарпите столуется, - это ведь, дорогой, схема. Сейчас читатель подрос, он не поверит, женщина перетянет. Подумайте, переделайте.
     Писателю ничего не оставалось, как итти в нарпит.
     (В. П.)

     Когда в Москве происходила всесоюзная полиграфическая выставка, ей обрадовался даже Я. Тугендхольд.
     Он был приятно удивлен, что расцветка выставочного помещения сделана "в желто-серо-красной гамме". Особенно же его поразил самый вход на выставку: "конструктивный и слегка японский".
     Выставка, в основном, выросла из полиграфической продукции и демонстрировала образцы ротационной печати, практику меццотинто и офсета, технические приемы литографии и цинкографии, картографические работы.
     Но - кто о чем, а Тугендхольд о своем. Его больше всего обрадовало на выставке обилие рисунков и гравюр, и он отметил:
     "Крепнет и ширится рать наших графиков".
     Хотя основной график выставки: график технического подъема полиграфии не остановил его внимания.
     И командармом, пройдя вдоль книжных экспонатов, Тугендхольд, удалился с выставки к ахррам и остам: такой терпимый, многосторонний и чуть-чуть передовой.
     "Конструктивный и слегка японский".
     (П. Н.)

     В статье "Фиксация факта" Брик отмечает разложение сюжетной схемы, оскудение сюжета в наши дни. Иллюстрация: в 26-м году появилась повесть писателя А. Новикова-Прибой "Ухабы". В повести - крепкий морской сюжет. В 27-м году поставлена пьеса "Разлом" Лавренева, тоже морская и очень похожая на "Ухабы".
     В "Ухабах" благородный капитан, перешедший на сторону матросов в Октябре. И в "Разломе" такой же благородный капитан.

стр. 45

     В "Ухабах" большевик-матрос женится на дочери капитана. И в "Разломе" большевик-матрос председатель судового комитета, отбивает дочь капитана у белогвардейца-мужа.
     В "Ухабах" матросы восстали против капитана и чуть не угробили его. И в "Разломе" матросы чуть не выбросили за борт своего благородного капитана.
     Наконец, в "Ухабах" белогвардейцы-офицеры хотели испортить динамо, а в "Разломе" они хотели взорвать судно.
     Впрочем, как говорят, подобная попытка действительно имела место во время Октябрьской революции. Это уже факт, на который опираются оба сюжета.
     (О. Г.)

     (Из письма.)
     "Отыскался след Тарасов"... в Симферополе.
     Однажды по городу разбежалась афиша, где было пропечатано:

          Закат Маяковского
          Маяковский и мы.

     Вступительное слово Г. Шенгели.

     Такова была афиша, обещавшая разгром. Полиграфические пропорции соблюдены точно: удар - Шенгели, помельче - Маяковский.
     Несмотря на это, симферопольцы на диспут пошли.
     Еще Энгельс сказал, что "когда имеешь дело с профессором - нужно ожидать самого худшего".
     Несмотря на это, симферопольцы пошли и на худшее.
     Зал - два лагеря, резко противоположных.
     Партер - состоятельное мещанство. Хоры - вузовский молодняк с прослойкой рабочих и трудовой интеллигенции.
     С первого же слова Шенгели - между хорами и партером обостренные "военные действия". Хлопки и шипение снизу, выкрики с хор.
     Словом, каждый квадратный метр помещения стал метром войны.
     Среди этих метров войны метр Шенгели стоял во всеоружии... марксизма и подвел-таки под Маяковского социологический фундамент.
     Фундамент этот потом довольно скоро развалился под натиском оппонентов, но так или иначе профессором было произнесено: Маяковский - люмпен-мещанин.
     Что это, собственно за люмпен-мещанин?
     В марксистской социологии об этаких не слышно.
     Но так или иначе, в результате ряда манипуляций Шенгели, который, кстати сказать, обучает вузовскую молодежь Симферополя лучшим литературным манерам (он и в самом деле имеет там кафедру) - пришел к выводу: Маяковский умер.
     И после этого прочитал стихи Маяковского так, как стихи вообще никто не читает.
     Партер отнесся к Шенгели как к душке и похлопал, но в меру. Зато хоры ответили отчаянным шумом.

стр. 46

     Из дюжины оппонентов десять крыли Шенгели.
     И мнения их о лекторе не разошлись:
     - Реакционер от литературы.
     - Фокусничество, а не критический метод.
     - Заранее предвзято-отрицательный подход и т. д.
     - В общем - эклектическая мешанина.
     Говорилось и о "закате Маяковского". И оппонент, подвергший обстрелу этот термин Шенгели, припомнил, что именно в таких же выражениях писали о творчестве Маяковского и эмигрантски-керенские "Дни".
     Ряд оппонентов указал, что огромная заслуга поэта заключается в том, что он один из первых твердой поступью пошел не за, а с революцией.
     Героический период русской революции также наиболее талантливо дал Маяковский.
     Такие вещи поэта, как "Левый марш", "Бюллетень", "Письмо Горькому", "О дряни" - знает каждый комсомолец и, наверное, пионер.
     Каждое выступление - хлопки, свист, шум.
     Аудитория раскололась на-двое. Живые пошли за Маяковским, за его будирующим стихом и за сегодняшним днем. А остальные (немногие) - о них нечего говорить - они принадлежали прошлому и никуда не пошли.
     Единственно, куда они пойдут, если только не засядут в этот вечер играть со знакомыми в преферанс, - так это на анонсируемую вторую лекцию Шенгели.
     (В. Немчик, А. и А. Долинские. Симферополь.)