стр. 42

     Л. Кассиль.

     "ИЗУСТНЫЙ ПЕРИОД" В Г. ПОКРОВСКЕ.

     (Из материалов к книге "Кондуит".)

     Покровск на Волге - столица. Главный город Республики немцев Поволжья. Это из географии. К сведению.
     Вывески двойные - немецко-русские. Язык тройной. Вроде одеколона. Украинский, русский, немецкий.
     Интересный городок. Летом пыль - жуть. А это было зимой. В 1927 году. Снег был до окон, до крыш, до безобразия.

     У Халтурина - это значит в клубе им. Ст. Халтурина. Клуб совторгслужащих. Раньше назывался приказчичий. Когда переименовали, все думали, что будет вроде ресторана-кабаре. Халтурный клуб.
     Клуб - культурный центр города. Напротив маленькая электростанция. Сидишь в клубе, и кажется, будто на пароходе. Гул и трясение. И весь переулок в гуле. На дощечке написано, что переулок Театральный. А на самом деле это "Брешка" или "Брехаловка". Как хотите.
     На Брешке два кино. Один "имени Карла Маркс" ("а" не уместилось). Вечерами по Брешке гуляние. Вся Брешка - два квартала. Девушки идут посередине. Плывут, медленно колыхаясь. Как плывут арбузные корки у волжских пристаней. А по бокам шпалерами стоят парни. Парни щелкают подсолнухи и "причепляются". Весь переулок черный от семячной шелухи. Семячки там называют "покровским разговором". Клуб стоит против Брешки. Перед клубом снег опален светом электростанции. Электростанция маленькая, длинношеяя. С длиннущей железной трубой. Похожа на жирафу. На трубе сверху нашлепка. Из-под нашлепки дым.
     В клубе нет ничего от Брехаловки. Там, в клубе, библиотечка, журналы первой свежести, чистота, хоркружок и "просьба вытирать ноги". В клуб меня пригласил знакомый врач. Его называют "санитарно-поэтический доктор". Он - "санпрос" и пишет стихи.
     Библиотекарша - интеллигентная, в шляпке и валенках - сказала мне: "Приходите к нам завтра. У нас вот тоже кружок есть. Литературный". И смутилась.
     Стыдное это слово - литература. Скажет человек, а самому совестно станет.
     Кружок по составу оказался такой. Анкеты я не проводил. А так, на глаз. Служащие девицы. Нарсудья. Врач. Учительницы. (И одна даже тетка Пильняка.) Жена одного врача с подругой. (Ко мне обращалась - не товарищ, не гражданин, а "мусью".) Безрукий немец, страстный шахматист и футболист. (Фигуры двигает зубами. В футбол гарантирован от "хенца".) Поэт-красноармеец, поэт-бухгалтер, местный драматург, автор многих пьес на

стр. 43

украинском языке. Потом один из Наркомзема, кажется, спец по вопросам природы искусства. Как оно, что и кому. Втихомолку пишет повесть для "Красной нови". (Жена выболтала.) Председатель кружка - служащий Наркомфина местного. Редактор стенгазеты. Человек хороший, серьезный, вдумчивый, читающий. Тоже стихами страдает.

     Сначала председатель читал свои стихи. Что-то об утре в лагере. Я держался критиком, курил трубку. Стихи были слабые, мученные, как замытая акварель. И рифмы старенькие, глагольные (идут-ведут). Указал на это. А для сравнения - рифму Маяковского. Автор стал спорить. Красноармеец тоже. "Мы, - говорит, - не футуристы. Одна непонятность будет". А искусствовед из Наркомзема, злоедущий парень, говорит: "Белинский сказал то да се (это он, оказалось, всегда от Белинского танцует), а вот почему Маяковский совсем непонятен? А?" (Все обрадовались: уели москвича.)
     - А вы читали его? - спрашиваю.
     - Пробовали и ни черта не понимаем. Что это за поэт, который непонятный? Белинский сказал...
     - Да вы, - говорю, - просто не привыкли к его форме. Читать его не научились...
     На это просто все обиделись. И эпидемически-поэтический доктор, и нарсудья, и учительницы.
     - Славу богу, грамотные!
     - Мудрить нечего, вот что.
     - Белинский сказал...
     - Позвольте, я вам что-нибудь прочту из Маяковского?
     Снисходительно согласились.
     Комната была небольшая. Голос у меня не комнатный. "Синеблузый" голос. До Маяковского далеко. До волжских водоливов ближе. А они, как известно, с баржи на баржу в половодье выражаются. Без натуги. Вполголоса.
     Прочел я "Левый марш" Маяковского. Много раз слышал и усвоил, сколько мог, его манеру.
     Возбужденные глаза, и слышно, как электростанция гудит. Кончил. У безрукого немца движение... зааплодировать ногами. И вдруг все сразу заговорили смущенно и восторженно:
     - Да, это, действительно, другое дело.
     - Замечательно!
     - Силища какая!
     - Вы нарочно понятное выбрали!
     - Прочтите еще!
     - Еще! Еще!
     Но кто-то вспомнил, что "Левый марш" в кружке читали и "не поняли".
     Прочел им "Необычайное происшествие", "В Гаванне все разграничено четко" и многое другое.
     "Шумный успех", как говорят рецензенты. Привлеченные моим

стр. 44

неизмеренным громкогласием, пришли из других кружков. Пришлось перейти всем в большую комнату, где была читальня. Читальню закрыли. Но многие остались слушать.
     Нашлись в библиотеке книги Маяковского. Читал с любой страницы, где откроется. Все оказалось понятным. И тогда посыпались вопросы:
     - Что такое Леф? Что такое футуризм? Какие книги есть у Маяковского?
     Много вопросов не по существу. Вернее "о существе" - сколько лет Маяковскому, женат ли? Рост, возраст и масть.
     Потом вспомнили, конечно, Есенина. Потом о мейерхольдовском "Ревизоре". Опять о Маяковском. Слушали очень внимательно. Только парочка одна иронически перешептывалась. Признаться, нервировали. Потом выяснилось: туземные апповцы.
     Часы отстригли "без пяти одиннадцать". Голос мой стал "комнатным" от сипоты. И тогда я понял, что прочел нечаянно целую лекцию. Меня очень благодарили. Я здорово устал. Книги Маяковского разобрали. Записались в очередь на них. Уже на улице - Брешка затихала и уличка гудела электростанцией - председатель спросил:
     - Простите. Я хотел вас спросить - есть ведь, наверно, руководство поэтическое? Теория, так сказать. Действительно учиться надо. Да, учиться.

     Меня встречали на улице потом так:
     - Здорово! С приездом! Слушай, правда это ты Маяковского здорово читаешь? Я зайду. Почитаешь?
     В библиотеке среди закупленных книг я видел Маяковского "Для голоса".
     А один раз слышал такой спор. Некто в форменной фуражке ругал и поносил Маяковского. Председатель горячо защищал: "Надо уметь читать", - говорил он.
     Дома у себя я всех сагитировал. За чаем жарят цитатами из Маяковского: "Чай гони, - говорит отец, - гони, поэт, варенье".
     И из больницы, где работает отец, приехала маленькая женщина-врач. Жила она по разным заграницам, с Розой Люксембург чуть ли не друг была, а теперь живет за городом при больнице и презирает "новых". Приехала и первым делом:
     - А ну-ка, прочтите. Ни слова не понимаю из этой бездарности.
     Пришлось прочесть, и, видно, очень понравилось. Потому что молчала весьма огорченно. И уехала обиженная.

     В Саратов приезжал Маяковский. Весь кружок ездил на его лекции. Ночью возвращались. Многие пешком. Мороз. Семь верст замерзшей Волгой. Приехали туго набитые Маяковским и восторгом. Только одна учительница заявила, что "Маяковский неврастеник..."

стр. 45

     А братишка мой, саратовский студент, рассказал: звал он одного своего профессора на Маяковского. Тот ответил:
     - Нет, спасибо. Надоела мне эта "згара-амба".
     - Так ведь то Каменского.
     - Ну-у! Значит спутал. Все равно не пойду.
     Разные слухи поплыли из Саратова.
     Бодро пришел Маяковский в гублит и представился. А там спрашивают:
     - А кто это такой Маяковский?
     Это в гублите-то! И будто кричал Маяковский на всю Немецкую.
     А еще будто ходил он по гостинице "Астории" утром в одних трусах. Принимал воздушные ванны. Может быть, это вранье.
     Принимал ли Маяковский ванны, так и не знаю, но что баню мне за это в кружке задали, это знаю, и очень хорошо знаю.
     - Что же это ваш Маяковский? - укоризненно говорили кружковцы, - нехорошо без штанов-то.
     И крыть было нечем.
     Владимир Владимирович, будете еще в Саратове, ходите в брюках.

     Когда стали толстые и тощие журнальчики блефать на Леф и Маяковского, друзья мои из клуба Халтурина ходили огорченные:
     - Читали Полонского? Что же это? Ругань все. Нехорошо.
     И своими силами "опровергали". Брали в полон Полонского, ошельмовали Ольшевца. Ну, а других Лежнячьих вообще не бьют.

     Незадолго до моего отъезда кружок совместно с АППом устраивали большой литературный вечер в рабочем районе.
     Я приготовил Маяковского. Все, и даже кружковцы, отговаривали. Не поймут, дескать, рабочие.
     Я человек упрямый. Читал Маяковского.
     Зал громадный. Театр недостроенный. Кирпичные стены. Стропила. Акустика паршивая. И битком. Тысячи полторы. Железнодорожники, деревообделочники и костемольщики.
     Прочел с подъемом. Дошло. Шибко хлопали, топали ногами и дружно орали "быс".
     Один машинист знакомый, драмлюбитель страстный, просил потом "списать стишок". Очень ему понравилось - "налево посмотришь - мамынька мать, налево - мать моя мамочка".
     - Хорошо, - говорит, - написал, сукин кот. Не ругается, говорит, - а совсем как будто. И сказали вы стишок классно.

     Шкловский говорит, что он воскресил в России Стерна. Научил нас читать его. Все думали, скучный, скучный, а оказалось интереснейший писатель. Шкловский очень гордится этим.
     Я научил покровчан читать Маяковского. И я тоже очень горд. В покровском масштабе.