стр. 4
Н. Асеев.
ШУМ УНТЕРГРУНДЕНА.
Всем молодым в лице Семы Кирсанова.
1.
Огромная буква U -
Гуденье
железной подземки...
Такую бы -
к нам, в Москву,
На радость
Кирсанову Семке;
Чтоб шел
этот долгий гул
Не только в стихах, -
на деле;
Чтоб ноги его на бегу
Не так от пробежек
гудели;
Чтоб в сизый,
морозный дым
Не мчать им
пешком,
задыхаясь;
Чтоб
всем делам молодым
Легла бы
дорога такая,
Чтоб город
подрывши,
поднявши
На каменную
ступень,
Светилась бы
в жизни нашей
Огромная буква П.
2.
Унтергрундена
крупный гром
нарастающе-
уходящий.
Он
кварталы сжимает в ромб,
в подземелья
панели тащит.
стр. 5
Унтергрундена
рокот и шум
Под рекламами
и фонарями...
То
над городом
плавно вишу,
То
под город
внезапно ныряю.
Унтергрундена
круглый свод
Широко
свои трубы раскинул...
Это
город,
волнуясь, живет,
Это -
кишки урчат городские.
3.
Поезд
с шумной улицы
под землю врос,
всех моих соседей
будто сделал Гросс!
Жалкие и горькие -
томят и злят,
Смоченной коркою
слезится взгляд.
Здесь совсем особенный,
снятой народ:
Сжатый
и спрессованный
в улыбку рот.
Бледненькой улыбочкой
засох, зачах:
- Платьице не выпачкай!
- не три плеча!
Трачены и порчены
черным днем,
матери
и дочери
сошлись в одном:
Вбито и научено
навек в висок:
- Пальцами закручивай,
держи кусок!
стр. 6
Стираны и штопаны
и грусть и честь,
Разговоры шопотом
подходят здесь.
Сдавлены и выжаты
и грудь и рост.
Словно -
тени движет их
художник Гросс!
4.
А над ними -
духами обвеиваемая,
непохожая жизнь
потекла
в теплоту
магазина Вертгеймова,
в фейерверки
цветных реклам.
А над ними -
широкий и плоский,
Как железный
искусственный блин,
растянулся
в асфальтовом лоске
Сыто-серый
тяжелый Берлин.
Ручейками
шипят моторы,
обтекающие островки,
Где
за плюшем
нависнувшей шторы
полированный
мрамор руки.
Меж шуршащих колес
не отыщешь
Этой
чинно-жеманной нужды,
Лишь
обрубки
Вильгельмовских нищих
Точат взгляд,
как зазубренный
штык.
стр. 7
5.
Мы построим не хуже,
не хуже!
Мы построим такую же,
НЕТ!
Мы построим
Не сумрачный ужас,
а
спокойно-сияющий
свет!
Нам поможет
судьбы нашей опыт,
миллионам
открывший глаза,
мы не будем
ссыхаться и штопать,
поджимаясь
под шиберов зад.
И московские дни
вспоминая,
я свободней
и чище дышу:
Наша
будет
дорога иная, -
не глухой
Унтергрундена шум.
Наша будет
без лязга,
без грома,
Глубже этой
весь мир изменя...
Стань лицом ко мне,
молодость-Сема,
Слушай лучше
отсюда меня!
1928 г. Берлин.