стр. 36
В. Перцов.
"КАКАЯ БЫЛА ПОГОДА В ЭПОХУ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ"?
I
Природа излюблена литературой, как предмет описаний. "Чуден Днепр" и лирические отступления Гоголя заучивались в школах наизусть, - взрослое поколение лучше всего из всей литературы помнит эти места. Поэтическая география явно преобладала над экономической, - в ту пору еще не было правильного экономического районирования.
Из русских писателей Тургенев отравил наше детство иезуитскими, по трудности знаков препинания, диктантами: точка с запятой в его описаниях природы стоит там, где наше поколение, без всяких обиняков, поставило бы просто точку.
Природа - это бессменная заставка и концовка огромного числа рассказов, повестей и романов... "Мороз крепчал" - так начинала свой роман непризнанная писательница в одном из рассказов Чехова.
Какое исключительное место в стихотворениях русских поэтов занимают времена года, можно определить, сравнив их со стихотворениями, написанными после революции.
Итак, - это тема исследования, которым здесь мы не станем заниматься. Вспомним только, что рукописи почти всех великих произведений нашей литературы (за исключением Достоевского) были написаны не в городе, а в деревне.
Теперь большинство писателей живет в городах, но продолжает описывать природу так, как будто они живут в деревне. Похоже на то, что перестав говорить о природе, они тем самым вычеркнут свои произведения из разряда художественных.
Восход или закат уже не являются фактами их жизни в той мере, как это было у прежних авторов. Эти положения земли по отношению к солнцу в очень малой степени определяют сознание современных героев, но - тем хуже для последних!
- Солнце и луна влияют не через жизнь, а через литературу.
II
Максим Горький является, бесспорно, одним из лучших современных прозаиков. Ему в гораздо меньшей степени присущи недостатки, происходящие от литературной зависимости, чем любому среднему писателю. Поэтому его пример должен быть особенно показателен.
Среди последних произведений Горького "Мои университеты", как известно, представляют собой автобиографию автора, исторически, документально правдивую. Она написана замечательно - точным и задушевно-откровенным языком. Горький сделал хронику,
стр. 37
развертывая один за другим факты собственной жизни, как они приходили в голову, не будучи связан никакими требованиями композиции, единства действия и прочими обязательствами, которые накладывает роман или повесть. "Мои университеты" не воспринимаются, как беллетристика, во всяком случае, как нормальная беллетристика с "героями" и "типами".
Привычно-литературным выглядят только описания природы. Их конструктивное назначение, в большинстве случаев, - заполнять пустоты между действиями, разделенными во времени или пространстве.
Но гораздо чаще эти пейзажи данную задачу не выполняют или, будучи изъяты, ничем не нарушают повествования.
Сдается, что они введены в хронику по писательской привычке. Приведем примеры:
"Надо мною лениво плывут черные клочья облаков, между ними золотым мячом катится луна, тени кроют землю, лужи блестят серебром и сталью. За спиною сердито гудит город" (Собрание сочинений, Гиз, 1924, т. 16 стр., 55).
- Это по дороге на первую подпольную массовку.
"В саду было сыро, вздыхал ветер, бродили тени, по небу неслись черные клочья туч, открывая голубые пропасти и звезды, бегущие стремительно" (т. 16, стр. 188).
- Это в период невроза, вызванного первым увлечением философией ("О вреде философии").
Из сопоставления этих цитат виден авторский реквизит пейзажа: "черные клочья облаков (туч), "тени" и т. п.
"Ветер сердито плескал в стекла окон обильно вешним дождем. Серая мгла изливалась по улице, - в душе у меня тоже стало серовато и скучно" (стр. 87).
Такая была погода во время ночных разговоров с революционером Ромасем, у которого Горький жил на Волге. А вот погода в период первой любви:
"Через несколько дней я сидел в поле на краю оврага, внизу в кустарнике шелестел ветер. Серое небо грозило дождем. Деловито серыми словами*1 женщина говорила о разнице наших лет, о том, что мне нужно учиться... ("О первой любви", стр. 205).
Сравнивая эти цитаты, видим, как автор устойчиво использует обычный в литературе параллелизм между внутренним состоянием и природой. (Вспомните верленовское:
Небо над городом плачет,
Плачет и сердце мое.
Что оно, что оно значит -
Это унынье мое?
Несколькими строками дальше рассказана изумительная деталь, которая сразу ставит на ноги всю ситуацию.
_______________
*1 Курсив всюду наш. В. П.
стр. 38
"Все было очень грустно и очень хорошо, но - оказалось необходимым нечто пошленькое и смешное.
Шаровары мои были широкие в поясе и я скалывал пояс большой медной булавкой, дюйма в три длиною, - теперь нет таких булавок, к счастью влюбленных бедняков.
Острый кончик проклятой булавки все время деликатно царапал кожу мне: неосторожное движение - и вся булавка впилась в мой бок. Я сумел незаметно вытащить ее и с ужасом почувствовал, что из глубокой царапины обильно потекла кровь, смачивая шаровары. Нижнего белья у меня не было, а куртка повара - коротенькая по пояс. Как я встану и пойду в мокрых шароварах, приклеенных к телу?"
Булавка, как вещественное оформление события совершенно закрыла собой "серое небо", "шелест ветра" и прочие декоративные моменты.
При других обстоятельствах, конечно, декоративные моменты становятся составляющей величиной, характеризующей положение. Известно, например, что в картине "Мать" Пудовкина, сделанной по повести Горького, введены куски весеннего пейзажа. Эти куски, по общему впечатлению (в особенности ледоход), необычайно подчеркивают социальную тему картины - первое революционное столкновение классов.
В картине "Ваша знакомая" Кулешова психологический финал вещи не отделим от проливного дождя. Там на дожде построена тенденция ленты. Журналистка Хохлова после разрыва с Петровским говорит: "Какая хорошая погода". Дождь льет, как из ведра. В это же время Петровский, изгнанный Хохловой, восклицает: "Какая отвратительная погода".
В данном положении дождь, как теперь говорят, работает на все 100%.
Однако писатель, который из эстетических соображений приурочивает душевное настроение своих героев к состоянию погоды, делает такую же ошибку, как тот исследователь самоубийств, который гадает: когда люди кончают с собой - в солнечные дни или дождливые?
Связь установить все-таки можно, но проблема-то заключена не в этом.
Что же касается цитированных нами фраз из произведений Горького, построенных по этому шаблону, то они характерны, как уступки большого самостоятельного писателя сложившимся до него требованиям литературного "этикета".
III
"Чапаев" - хроника гражданской войны, написанная ее активным участником - комиссаром чапаевского отряда Дм. Фурмановым. Это произведение делалось откровенно как запись фактов, без расчета на эстетическое восприятие. Автор дает характеристики исторически
стр. 39
действовавшим настоящим людям, фиксирует действительные положения.
Нужно было обладать талантом и мастерством, чтобы из огромного фактического материала заметить, выделить и выразить в слове такие самые важные и впечатляющие моменты и черты, которые правильно и конкретно воссоздают данный отрезок истории. В большой мере автор мемуаров этого достиг. Его заслуга состоит еще и в том, что он не соблазнился возможностью сделать из фактов символы, а из действительно существовавших людей - "обобщения", "типы" или искомых ныне, так называемых "живых людей".
Задолго перед встречей с Чапаевым он наслышался о нем легенд, но столкнувшись лицом к лицу, записал у себя в дневнике: "Обыкновенный человечек, сухощавый, среднего роста, видимо, небольшой силы, с тонкими, почти женскими руками, жидкие, темнорусые волосы прилипли косичками ко лбу; короткий, нервный, тонкий нос, тонкие брови в цепочку, тонкие губы, блестящие чистые зубы, бритый начисто подбородок, пышные фельфебельские усы" ("Чапаев", Гиз, 1926, стр. 66).
Преимущества этого описания видны особенно хорошо, если сопоставить его с описанием выдуманного художественного героя у Серафимовича в "Железном потоке".
"У ветряка стоит низкий, весь тяжело сбитый, точно из свинца, со сцепленными четырехугольными челюстями. Из-под низко срезанных бровей, как два шила, посверкивают маленькие, ничего не упускающие глазки, серые глазки" (А. Серафимович, "Железный поток", Эпопея, изд. "Мосполиграф", 1924 г., стр. 7).
"Кожух сомкнул каменные челюсти, сделал под козырек и видно было, как над скулами играли желваки" (стр. 14).
Таков герой эпопеи т. Серафимовича. На всем ее протяжении он орудует своими "железными" (стр. 9), "каменными", "сжатыми" (стр. 17) и т. п. челюстями, так что если и создается какой-то физический облик, то это облик вроде жука-оленя. А этот жук замечателен тем, что если оторвешь у него его мощное брюхо с крыльями, где помещается весь его организм, то живет сама громадная и страшная мощная челюсть - рога, которые сами и страшно кусаются.
Так и у т. Серафимовича указанная челюсть Кожуха ведет самостоятельное существование. А потом жалуются, что нашим писателям не удаются "положительные типы"!..
Фурманову, бесспорно, удались его сослуживцы - красноармейцы, командиры и, наконец, сам Чапаев.
"Когда пришли в кабинет командира бригады, тот разостлал по столу отлично расчерченный план завтрашнего наступления. Чапаев взял его в руки, посмотрел молча на тонкий чертеж, положил снова на стол. Подвинул табуретку. Сел. За ним присели иные из пришедших.
- Циркуль.
стр. 40
Ему дали плохенький, оржавленный циркуль. Раскрыл, подергал-подергал, - не нравится:
- Вихорь, поди, у Аверьки из сумки мой достань!
Через две минуты Вихорь воротился с циркулем и Чапаев стал вымеривать по чертежу. Сначала мерил только по чертежу, а потом карту достал из кармана - по ней стал выклевывать"... (стр. 73).
- Дорого дал бы беллетрист, взыскующий "положительного типа" за эту деталь с циркулем!
А вот отрывок речи Чапаева против мародеров:
- "Товарищи, - крыл он площадь металлическим звоном. - Я не потерплю того, что происходит! Я буду расстреливать каждого, кто наперед будет замечен в грабеже. Сам же первый этой вот расстреляю подлеца!
И он энергически в воздухе потряс правой рукой.
- А я попадусь, стреляй в меня, не жалей Чапаева. Я вам командир, но командир я только в строю. На воле я вам товарищ. Приходи ко мне в полночь и за полночь. Надо - так разбуди. Я навсегда с тобой, я поговорю, скажу што надо... Обедаю - садись со мной обедать, чай пью - и чай пить садись. Вот я какой командир!
Федору (комиссару) стало неловко от беззастенчивого ребячьего бахвальства, а Чапаев, минутку подождав, крыл невозмутимо".
Вот - Чапаев. Весь тут - можно потрогать.
Стоит присмотреться к этим источникам характеристики человека, в особенности сейчас, когда наши критики (и тт. напостовцы и Воронский одинаково) тоскуют о "живом человеке", заняты дискуссией о романтизме и реализме. И Правдухин*1 и Лежнев*2 распинаются по поводу фадеевского "Разгрома" о том, каким способом лучше "оживлять" положительный тип.
Лежнев отмечает очень распространенный способ добиваться жизненности "положительных" типов путем внесения мелких, юмористических черточек. Но он же говорит, что это способ дешевый.
Правдухин, одобряя деталь с фотографической карточкой в воспоминаниях героя "Разгрома" Левинсона с сожалением заключает, что "этого всего недостаточно для полного оживления героя".
Создается сложная теория литературной гальванизации, посредством которой положительный "труп" должен быть оживлен в положительный "тип".
А настоящее решение вопроса, к которому идет тот же Фурманов, находится тут же, что называется, под самым носом, но оно лежит в стороне от дискуссии, его не видят.
О, эта тоска по положительным типам! Она не нова! Современники упрекали Гончарова зачем он написал отрицательный образ Волохова и не дал противоположного образа в новом поколении. Еще Гончаров защищался, что "это старый упрек", который
_______________
*1 "Красная новь" N 5, 1927.
*2 "Новый мир" N 8 1927.
стр. 41
делали тому же Гоголю: зачем в "Ревизоре" или "Мертвых душах" не вывел он ни одного хорошего человека?*1
Положительный тип - понятие эстетическое, а не практическое. Положительный тип, как и описания природы, вводится "для красоты". Это, по сути дела, явления одного порядка. Но если реальный человек - продукт социальной среды, то тем самым он уже и обобщение. Нужно только уметь, вскрыть и конкретно показать эти связи.
Тип - это обобщение обобщений. Нельзя требовать от писателя, чтобы он обобщал лучше, чем обобщает жизнь. Да и не это нам нужно.
Наши пролетарские литературоведы должны понять исключительную цену подлинных источников материала, когда они науськивают молодых рабочих писателей на создание своего художественного стиля. Тов. Зонин изнемогает, пытаясь разграничить понятия буржуазного и пролетарского реализма:
"Пролетарский реализм есть метод художественного воспроизведения реального жизненного процесса и реальных характеров эпохи. Буржуазный реализм стихийно (!) познавал жизнь через психологический анализ индивида (?). Пролетарский реализм стремится сочетать психологический анализ человека (позволительно спросить: человек равен индивиду или нет?), в частности нового человека и изображение действительности с (?) научным диалектико-материалистическим пониманием общества. Буржуазный реализм и весь период своего существования имел неразрешимое противоречие между мировоззрением художника и материалистическим методом творчества, что и привело его к гибели"*2.
Сколько неизвестных в таких определениях?!
Грустно смотреть на эти костоломные выкрутасы нашего теоретика в области условных эстетических схем, вдвойне грустно, потому что реальные источники материала находятся у нас в поразительном небрежении. Мучаемся над тем, как ловче объегорить читателя, выдавая недоносок незрелой мечты за "живого человека", а настоящее живье, которого столько было у каждого в наш емкий век, стесняемся - чего проще? - зафиксировать, ничего не прибавляя!
Возвратимся к "Чапаеву" Фурманова. Реальный материал оказывается и наиболее верной страховкой от штампа. Если в нормальной повести или романе природу описывают из своего рода литературной вежливости, то в мемуарах Фурманова поражает та скупость, с которой автор заговаривает об этом предмете. Сам по себе этот факт может быть и случайным, но неслучаен подход к материалу:
"Уж набухли степными туманами сумерки, в халупе было темно. Неведомо откуда бойцы достали огарок церковной свечки, приладили
_______________
*1 И. А. Гончаров "Лучше поздно, чем никогда".
*2 Зонин, "Какая нам нужна школа". "На литпосту" N 11 - 12, 1927.
стр. 42
его на склизлое чайное блюдце, сгрудились вокруг стола, разложили карту"... (стр. 86).
"До первой цепи было с полверсты. Решили ехать туда. Но вдруг сорвался резкий ветер, нежданный, внезапный, как это часто бывает в степи, полетели хлопья рыхлого раскисшего снега, густо залепляли лицо, не давали итти вперед. Наступленье остановили. Но пурга крутила недолго, - через полчаса цепи снова были в движеньи" (стр. 99).
"Бригада Еланя удерживала этот напор (неприятеля), разбившись полками по левому берегу Боровки. Сюда полкам добраться стоило больших трудов: не позволяли распустившиеся дороги, бурные, глубокие весенние ручьи. Не только орудия везти было невозможно, даже пулеметы переправлялись в разобранном виде, ссыпанные в мешки" (стр. 182).
"Подступали осенние холода. За свежими, ядренными днями опускались быстро сумерки, за сумерками - черные, глухие, осенние ночи. Все безнадежней становилось положение отступающих казацких частей: впереди безлюдье, голод, степной ковыль, чужая сторона... (стр. 359).
Во всех этих примерах природа учитывается, как оперативное условие войны, - такова установка автора, чуждая эстетического задания. Фурманову недостает изобразительных средств - в этом слабая сторона приведенных отрывков, их беглость, но установка, отношение к материалу совершенно правильное.
Интересно сопоставить с этим трактовку того же материала Бабелем в его книге "Конармия", общепризнанном литературном шедевре, посвященном гражданской войне.
"Конармия", по сути дела, также мемуары участника, но это произведение эстетическое по преимуществу. И - характерно - природа здесь перестает быть реальным вещественным оформлением исторических событий, но превращается в раскрашенную картинку природы:
"Начдив шесть донес о том, что Новоград-Волынск взят сегодня на рассвете. Штаб выступил из Крапивно, и наш обоз шумливым арьергардом растянулся по шоссе, по неувядаемому шоссе, идущему от Бреста до Варшавы и построенному на мужичьих костях Николаем Первым.
Поля пурпурового мака цветут вокруг нас, полуденный ветер играет в желтеющей ржи, девственная гречиха встает на горизонте, как стена дальнего монастыря. Тихая Волынь изгибается, Волынь уходит от нас в жемчужный туман березовых рощ, она вползает в цветистые пригорки и ослабевшими руками путается в зарослях хмеля. Оранжевое солнце катится по небу, как отрубленная голова, нежный свет загорается в ущельях туч, и штандарты заката веют над нашими головами" (Бабель "Конармия", Гиз, 1927, стр. 3).
Или: "Так пел Афонька, звеня и засыпая. Песня плыла, как дым. И мы двигались навстречу героическому закату. Его кипящие
стр. 43
реки стекали по расшитым полотенцам крестьянских полей. Тишина розовела. Земля лежала, как кошачья спина, поросшая мерцающим мехом хлебов" (стр. 48).
Сквозь гипнотическое мастерство бабелевского стиля гражданская война выглядит привлекательно. Заласкав читателя сновидениями своих образов, Бабель скрадывает поневоле грубую и неприглядную реальность. Совершив подмену реального мира своим видением, он фатально утрачивает исключительное свое чутье.
Так исторические современники превращаются в оперносказочных героев.
- "Командарм, - закричал он (К. Ворошилов), оборачиваясь к Буденному, скажи войскам напутственное слово. Вот он стоит на холмике, поляк, стоит, как картина, и смеется над тобой...
... - Бойцы и командиры, - сказал он (Ворошилов) со страстью, - в Москве, в древней столице (курсив наш, В. П.) борется небывалая власть" (стр. 153).
Здесь Ворошилов, донецкий слесарь и Буденный, вахмистр царской армии, загримированы под васнецовских "богатырей".
Подмена конкретного факта его эстетической аналогией - ошибка, которой Бабель пользуется умнее кого бы то ни было из современных писателей, но даже он становится ее жертвой.
IV
Ветер, дождь или вьюга учитываются однажды перед боем и, затем, выносятся за скобки победы, одержанной одной армией над другой. Обе - белая и красная - воевали при одной и той же погоде.
Гражданская война кончилась и стала историей.
Победа стала предпосылкой действительности без войны.
И вот теперь - история войны - едва ли не главная тема искусства, создаваемого в сегодняшнюю "мирную" эпоху.
Десять лет Октября. Искусство вновь мобилизует свои силы, чтобы дать инсценировку истории.
Мы исходим в спорах о методах инсценировки, вместо того чтобы конкретно раскрыть материал через творческий подбор фактов. Появляются произведения, в которых политические события преподносятся сквозь так называемую личную интригу, превращаясь в "интересный роман"*1. Из того, что время мы переживаем сейчас историческое, многие делают вывод, что в литературе - это время "исторического романа".
Когда после успеха "Юрия Милославского" Загоскин задумал другой исторический роман "Рославлев или, "Русские в 1812 году", Жуковский писал ему: "Исторические лица 1612 года были в вашей власти, вы могли выставлять их по своему произволу; исторические лица 1812 года вам не дадутся. С первыми вы легко
_______________
*1 Неутомим Ал. Толстой (см. "Хождение по мукам" в "Новом мире").
стр. 44
могли познакомить воображение читателя, и он благодаря вашему таланту уверен с вами, что они точно были такими, какими ваше воображение их представило вам; с последними этого сделать нельзя: мы знаем их, мы слишком к ним близки; мы уже предупреждены насчет их и существенность загородит для нас вымысел"*1.
"Рославлев" появился 1831 году. Читающей публике он не понравился. С. Т. Аксаков объясняет неудачу нового романа так: "Не только современное, величайшее в мире событие, так близко к нам стоявшее, что глаз еще не мог оглянуть его, но и самое содержание романа, основанное на современном же, известном тогда, происшествии, не могло произвести полного впечатления и возбудить сильного участия, которое должен произвести роман. Потеряв достоинство голого факта, силу действительности, происшествие не имело и достоинства вымысла, ибо все его знали...
...Еще все актеры, кончивши великую драму, полные ею, стояли в каком-то неясном волнении, смотря с изумлением на опустевшую сцену их действий - как вдруг начинают им представлять их самих: многим из них это показалось кукольной комедией"*2.
И Жуковский и Аксаков высказываются в данном случае против, как мы бы теперь сказали, "игрового" метода, за документальный.
Действительно, воспроизведение революционной истории с установкой на современное восприятие, в принципе, прямо противоположно игровым, эстетическим методам.
Так, любой эпизод борьбы за власть, от политически-решающего, как взятие Зимнего дворца, до безвестного расстрела какого-то контрреволюционера одиночным порядком, получают свой смысл, как средства к определенной цели. Поэтому "воспевать" тот или иной эпизод гражданской войны можно только с помощью таких выразительных средств, которые вытекают из самого существа данного факта.
Нельзя интересоваться контуром Зимнего дворца в то время, когда решающее значение имели его ворота и подступы к ним. Интересуясь воротами, некогда разглядывать резьбу на них.
Пейзаж поля битвы на языке боя есть топография местности. Вот почему расцветка облаков над полем сражения берется не в серьез их жизни, а ради удовольствия из литературы.
Октябрьская революция произошла в городе красивой архитектуры. Но Дворцовая площадь с точки зрения Временного правительства за несколько дней до Октября - это разграфленный на клетки плацдарм. Он разделен на участки и для каждого высчитаны углы наводки и количество делений дистанционной трубки.
_______________
*1 Курсив наш. В. П.
*2 Курсив везде наш. В. П.
стр. 45
В Зимнем, как известно, были запасы вин и продовольствия и его гарнизон, не замечая величия исторического момента, снабжал продуктами своих отощавших родственников и штатских друзей. У царских поваров, сохранившихся во Дворце, можно было за недорогую взятку достать коньяк "три звездочки". Коновалов, сохранившийся во Дворце в день осады обратился к гарнизону Дворца с призывом защищать "идею власти".
Надо всем этим, несомненно, было вещественное оформление какого-то пейзажа, ведь и 25 октября 1917 года была, несомненно, погода, доступная наблюдению и описанию.
Если туман, нависший в этот день над восставшим городом облегчал крейсеру "Аврора" его оперативное задание - подойти по Неве ближе к тыльной стороне Дворца и осуществить свою миссию великолепной хлопушки, то этот туман достоин быть отмеченным.
Если же этот туман только дает пищу для великолепного сравнения, то он застилает исторический факт и должен быть рассеян.
К этим мыслям вплотную подводит подлинный документальный материал нашей революционной хроники. Мне пришлось недавно просматривать незабываемой, потрясающей силы, куски, заснятые в эпоху гражданской войны: борьба с чехо-словаками, белогвардейцы на Дальнем Востоке, голод в Поволжье. Из этих и других таких же достоверных документов Э. Шуб монтирует сейчас минувшее десятилетие революционной истории.
Куски сняты плохо, нет установки на кадр, т. е. на нарочитое эстетическое оформление факта, не всегда различимы лица людей, "герои" неотделимы, сплошь и рядом, от "толпы" по причинам фотографического свойства.
По этим же причинам облака упорно не получались на кусках и небо над чехо-словацким участком фронта такое же, как на Дальнем Востоке.
Там, где оканчиваются фигуры людей, лошадей, повозок и воинских эшелонов, там за этой неправильной линией начинается бесцветный, серый, точно вылизанный, безразличный фотографический фон, своим безразличием как будто подчеркивающий героические будни величайшего социального переворота.
Но когда на этом фоне руководитель Красной армии, обходя фронт отличившихся бойцов и оделяя их наградами, внезапно, повинуясь повелительному чувству, начинает целовать подряд людей плохо и разнокалиберно одетых - кто в папахе, кто в картузе, иные без пояса, то, перемогая себя, чтобы не отвести глаз от экрана, начинаешь ощущать тот самый ток энтузиазма, которым были спаяны начатки первой бедной народной армии.
Обезображенные голодом маленькие люди в Поволжье. Братские могилы детей - жертв. Реальные "горы трупов". Патриотическая манифестация во Владивостоке.
Завидна заслуга мастера, который сумеет открыть рот этому ненаглядному материалу, который сумеет реальное прошлое обратить на службу реальному будущему!