стр. 3

     ЗАПИСНАЯ КНИЖКА ЛЕФА

     (А. Р.)

     Говорят: "надоели снимки Родченко - все сверху вниз да снизу вверх".
     А вот из "середины в середину" - так лет сто снимают; нужно же не только чтоб я, но и большинство снимало снизу вверх и сверху вниз.
     А я буду "сбоку на бок".

     Смотря на горы своей живописи прошлых лет, я иногда думаю, куда это девать?
     Жечь жалко, работал десять лет. Вот пустое дело, - прямо, как церковное здание.
     Ни черта с ней не сделаешь!

     На даче в Пушкино хожу и смотрю природу; тут кустик, там дерево, здесь овраг, крапива...
     Все случайно и неорганизованно, и фотографию не с чего снять, неинтересно.
     Вот еще сосны ничего, длинные, голые, почти телеграфные столбы.
     Да муравьи живут вроде людей... И думается, вспоминая здания Москвы, - тоже навороченные, разные, - что еще много нужно работать.

     Трайнин на просмотре фильмы "Журналистка" говорил:
     "Родченко очень реален. Вот Уткин у нас с фантазией".
     Вот и ставят они "быт с фантазией".

     Интересно заниматься экспериментальной фотографией... Но сколько в фото эстетики, - прямо сказать 90%.
     Вот почему одновременно занимаюсь радио, - для дисциплины.
     В радио искусства не больше 10%.
     Перевести все, что от искусства, на выдумку и на тренировку, видеть новое даже в обыкновенном и привычном.
     А то у нас в новом норовят увидеть старое. Трудно найти и увидеть в самом обыкновенном необыкновенное.
     А в этом вся сила.

стр. 4

     Толчешься у предмета, здания или у человека и думаешь, а как его снять - так, так или так?.. Все старо...
     Так нас приучили, воспитывая тысячелетия на разных картинах видеть все по правилам бабушкиной композиции.
     А нужно революционизировать людей видеть со всех точек и при всяком освещении.

     Хорошо ехать в экспедицию на север или в Африку, снимать новых людей, вещи и природу.
     И вот они снимают глазами заплывшими Коро и Рембрантами, музейными глазами, глазами всей истории живописи.
     Тоннами вливают в кино живопись и театр.
     Тоннами вливают в радио оперу и драму.
     Никакой Африки... а вот здесь, у себя дома, сумей найти совершенно новое.
     А уж если вы поехали в Китай, то не привозите нам коробок "Чаеуправления".

     "Советское Фото" пригласило меня сотрудничать в каждом номере.
     Я пришел и спросил: "Это вы наверно книгу Моголи Наги увидели?"
     "Да - говорят - вы правы. Даже напечатали раз, а потом решили: - ведь свои есть левые".
     "Советскому Фото" особенно нравятся те фото, что напечатаны в Лефе. Когда приношу новые, они молчат.
     "Чорт его знает, что хорошо, что плохо. Дело новое, не поймешь".

     Разговариваю в Музее Революции с сотрудником Лифшицем и спрашиваю его, почему они в музее собирают рисунки, а не собирают хорошие фото революционных моментов из кино-фильм?
     Нельзя, говорит он, это же инсценировки.
     Подойдя к фото "Взятие Зимнего Дворца", я спросил: что за странное фото?
     Он ответил - инсценировано. Я удивился, а почему же не написано, что это инсценировано?
     - Да так, все считают ее документом, привыкли.
     Плохая привычка!

     В своих плакатах "История ВКП(б)" я пользовался почти исключительно фотографиями. Плакаты я делал для Комакадемии.
     В Музее Революции я брал материал и консультацию.
     После выпуска первых пяти плакатов в Музее открылась дискуссия:
     "Чем нужно иллюстрировать революционный материал в Музее - фотографиями или рисунками?"
     Странная дискуссия в музее!
     Могли взять и постановить иллюстрировать рисунками.

стр. 5

     Но... вопрос остался вопросом, а потому собирают и иллюстрируют тем и другим. - Там видно будет...
     А там привыкнут.
     Вот боюсь только - к чему привыкнут?

     Второй год я преподаю в мастерской ИЗО Пролеткульта... Перевел ребят с изо-работы на проектировку и моделировку мебели и оборудования клубов. Взяли заказ ВЦСПС, исполнили почти весь заказ. ВЦСПС смотрел - нравится. Моссовет часть мебели параллельно взял для себя, из провинциальных клубов берут проекты.
     Авторам проектов хочется дать проекты напечатать в Леф. Пролеткульт же предлагает печатать после сдачи заказа, а то испугаются. Ведь Леф!

     Интересно было бы собрать статистические данные, сколько написано статей и заметок в наших журналах о заграничных работниках художественного труда и сколько о советских.
     Насколько я наблюдал, о заграничных в десятки раз больше. И заграничных всегда хвалят, а советских почти всегда ругают.
     Чем это объяснить?
     - А видите, писать о заграничных, это культура, вопервых (значит уважать будут писавшего на службе), а затем и спокойнее - не обвинят в теченчестве.
     Наши худ-критики ведь не за совесть пишут, а за страх.

     В Госиздате мне раз прямо сказали:
     - Талантливый вы художник, А. М., и человек хороший, и зачем вам, говорят, нужны этот Леф и конструктивизм. Мешают они вам, и даже не тем мешают, что вы по-новому работаете, а тем, что вы носите эти названия. Другие же работают под вас, и принимают их с удовольствием, и даже прямо заказывают "под Родченко". А вас прямо боятся. Леф!..

     Работая в Добролете больше года, я делал плакаты и прочее. Люди там занятые, с искусством не возятся, - дело у них новое, интересное.
     Плакаты мои им нравятся. Ко мне привыкли, фамилию мою не помнят, в лицо знают.
     Я тоже об искусстве с ними не говорю, словами не агитирую, работаю и работаю.
     Все идет хорошо.
     Вот открывается Всероссийская выставка. Добролет организует рекламные 20-минутные агит-полеты.
     Зовет меня инженер Лазаревич, интеллигентный такой, в пенснэ и пинжак с золотыми пуговицами, и говорит мне:
     - Сделайте мне, товарищ художник, футуристический плакат о полетах.

стр. 6

     Я искренне сделал непонимающее лицо. А он мне:
     - Ну как вам это объяснить, ну со сдвигом, понимаете, - конечно, только не очень.
     Но я не понимал и спросил, а какие же мои плакаты? Вот на стене. Он говорит: ваши - реалистические. Тогда я все понял и сказал:
     - Нет, товарищ Лазаревич, я футуристических плакатов делать не умею.
     Ну и заказали какому-то правому художнику "под футуризм".
     После тов. Лазаревич узнал, в чем дело, - одна машинистка объяснила.
     Врагом сделался.

     Почему это вывеска Наркомзема написана церковно-славянским шрифтом?
     В церкви объявления о службе для молящихся и то русскими буквами пишут.

     Приходишь утром в учреждение, в котором всегда работаешь. Вдруг набрасываются на тебя:
     - Товарищ Родченко, а мы вас ищем сегодня...
     - В чем дело?
     - Да завтра 1 мая. Нужно украсить клуб, постановлено ассигновать 200 рублей на декорирование клуба, мы уже лозунги приготовили, материю, пихты купили...
     Пройдет месяц, опять то же.
     - Завтра день Авиахима... 200 р... украсить... пихты... и т. п...
     А в клубе грязные стены, а в клубе рваная мебель, а в клубе сломаны часы и т. д.
     Не лучше ли было бы, дорогие товарищи, к первому мая купить "имени первого мая" дюжину стульев?
     Или ко дню Авиахима выбелить стены?

     Трудно работать. Никакого достижения и закрепления дела нельзя сделать.
     Учреждения разные... Придешь, возьмешь заказ от заведующего. Сделаешь, придешь сдавать, начинается лекция о новом подходе. Наконец убедишь его.
     Вторую работу приносишь и думаешь - теперь будет легче. Смотришь, а вместо того заведующего сидит новый.
     И опять начинай сначала. Надоедает.
     Был раз такой случай.
     Один заведующий, когда перешел в другое учреждение, опять меня вызвал работать. Так я за ним ходил втечение года по 10 учреждениям.
     Пришлось его бросить. Уж очень разные были учреждения.
     А он ничего, продолжает.

стр. 7

     Приезжающие к нам иностранцы, критики, художники часто приходят к нам, лефовцам, смотреть работы и, восторгаясь, удивляются, почему все это нигде не напечатано, не издано, не выставлено.
     Мы молчим...
     Потому что наши критики и заведующие худ.-делами тоже ходят, удивляясь, там, на западе, пишут и пишут оттуда в СССР.
     Так много на западе интересного. И печатают, и издают, и выставляют... в СССР иностранцев.
     Ведь все это лето во всех газетах и журналах каждый день пишут и пишут Коган и Луначарский, и все о западе. Уж так расписались.
     А мы молчим.
     Не мешало бы Рабису сказать что-нибудь.
     Помолчали и довольно. (А. Р.)

     ---------------

     Я всегда думал, что Лубянский проезд, на котором "Новый Леф" и в котором я живу, назовут-таки в конце концов проездом Маяковского.
     Пока что выходит не так.
     На-днях я получил письмо, приглашение какой-то художественной организации, с таким тоскливым адресом:
     "Редакция журнала "Новый лес" В. В. Лубянскому".
     Правильно, - проезд длиннее, чем писатель, да еще с короткими строчками.
     Раз до сих пор не прославился, то в будущем не прославишься вовсе. Делать славу с каждым днем становится труднее.
     Славу писателю делает "Вечерка".
     И "Вечерка" обо мне - ни строчки.
     Разговариваю с замредактором Ч.
     - Да, - говорит, - слыхал-слыхал, очень вас за границей здорово принимали, даже посольские говорили, большое художественное и политическое значение. Но хроники не дам. Не дам. Почему? Без достаточного уважения к нам относились. Вы - нас, мы - вас, мы - вас, вы - нас. Пора становиться настоящими журналистами.
     Развесив удивленные уши, переспрашиваю восхищенно:
     - Как это вы, товарищ, так прямо выразились, и повторить можете?
     - Пожалуйста. Мы - вас, вы - нас, вы - нас, мы - вас. Учитесь быть журналистами.
     До сих пор я думал только о качестве стихов, теперь, очевидно, придется подумать и о манерах.
     Надо людей хвалить, а у меня и с Шенгели нелады тоже, от этого критические статьи получаются.
     А Шенгели в люди выходит.
     Называли-называли его в насмешку профессором, сам он от этого звания отворачивался с стыдливым смешком, да, очевидно, так все к этой шутке привыкли, что и действительно выбрали и стали величать его профессором.
     Сам Шенгели немедленно трубит об этом собственными стихами, по собственному учебнику сделанными, в собственном студенческом журнале напечатанными.

стр. 8

     Я читал этот стих громко, упиваясь.
     Случайно присутствовавший студент рассказал:
     - Да, Шенгели профессор первый год. Лекции начал недавно... Вбежал по лестнице, спросив у швейцара, где здесь лекториум? (Отдыхать, что ли?) Лекториума не нашлось, и Шенгели прошел прямо на лекцию. Сидят пять человек.
     - Вы будете заниматься?
     - Нет.
     - А вы?
     - Я не здешний.
     - А вы?
     - Я к знакомым зашла.
     - А вы?
     - Я уже все это знаю.
     И только пятая, "толсторожая Маня", как охарактеризовал ее студент, решила заниматься и стала изображать аудиторию.
     - А зачем стихи "толсторожей Маньке"? - меланхолически резюмировал студент.
     В результате обучения литературе такими профессорами литературная квалификация нестерпимо понижается.
     Так - наши книжные магазины в числе астрономической литературы к солнечному затмению выставили на видном витринном месте "Луну с правой стороны" Малашкина.
     Стихи тоже странные пишут. Товарищ Малахов передал через меня Асееву книгу стихов "Песни у перевоза". Когда я вижу книгу - нет Асеева, когда есть Асеев - нет книги. Пока что книга живет у меня. Жалко мне Асеева - краду у него веселые минуты, а в книге есть что почитать. Например:

          Никогда, похоже, не забудешь
          Черные ресницы впереди...

     Впереди?
     Это что ж, в отличие от ресниц сзади?
     Или:

          И всю ночь гудящие антенны,
          Припадая, бились надо мной...

     Заявите в "Радиосвязь"!
     Вот ночной сторож в магазине "Спортснабжение" и тот нашел лучшее применение антеннам. Сторож этот сидит в аршинном стеклянном ящике, на Кузнецком, между первой и второй входными дверьми.
     На ушах радиоуши. Сейчас два часа ночи.
     Должно быть, часы Вестминстерского аббатства слушает. А может, шимми из Берлина. (В. М.)

     ---------------

     В "Правде" и в целом ряде журналов равномерно распределенно печатается "Жизнь Самгина".

стр. 9

     Когда Диккенс печатал в газете "Записки Пикквикского клуба" или "2 города", то это были вещи специально приспособленные для газеты. Технически - сюжет, монтаж глав, линия тайн - были приспособлены к размеру газетного подвала.

     "Самгин" ни к чему не приспособлен. Это вообще беллетристика, которая вообще печатается. Вещь невозможная, как не может существовать вообще здание.
     Нужно иметь какое-то безотчетное уважение к великой литературе и не нужно иметь представления о пользе давления техники, чтобы так печатать писателей.
     Ловят сома из номера в номер. Изменяет Фын-Юй-Сян, происходят события в Ухане, в Вене революция, а сом все еще ловится. Это совершенно комично по несовпадению темпа романа с темпом газеты, в которой он печатается. Не может же быть, чтобы человек, прочитавший о событиях в Вене или о каких-нибудь других событиях такого характера - спросил: "Ну, а что сом? Поймали его или нет?"
     Сома не поймали, и вообще оказалось, что мужики обманывают интеллегенцию.
     Я не против самого романа Горького, хотя Горький сейчас с целым рядом других писателей, главным образом начинающих, жертва установки на великую литературу. Но, если возражать против сома по существу, то можно сказать, что сом этот произошел по прямой линии от рыси из "Крестьян" Бальзака. Там также ловили несуществующую рысь и также ею крестьяне обманывали интеллегенцию.
     Таким образом сом, плавающий на страницах газеты, - сом цитатный.
     Горький очень начитанный бытовик.

     Андрей Белый ходит по Тифлису, нося за спиной единственный в городе зонтик - черный. Жара градусов 30 в тени и небо без дождя. Тифлиссцы не ходят по улице после 4-х часов, а по преимуществу стоят все одетые одинаково в белое и все никуда не идут. Так они стоят, покамест светло, и так стоят, когда стемнеет. Посреди них ходит Андрей Белый в панаме, седой и с черным зонтиком.
     Черные зонтики в Грузии и Аджаристане, кроме него, носят пастухи и контрабандисты. Пастухи обычно потому, что солнце очень ярко.
     Но не очень стоит осматривать свет подряд, - в результате попадешь на то же самое. В горах Кавказа такие же альпийские луга, как в Альпах и на Карпатах, и черные зонтики в руках пастухов тоже есть на Карпатах. И камни на крышах домов также лежат в Аджаристане, как в Швейцарии. Это - разные места в одинаковом этаже, и мы, осматривая мир, часто попадаем в положение киноэкспедиции Госкино, которая ехала в Сибирь по параллельному

стр. 10

кругу и удивлялась, что на Лене такая же природа, как под Москвой.
     О жанрах. Я написал в позапрошлом номере "Нового Лефа" статью о двойной душе художника. Нужно договорить в чем дело.
     Я говорю, что у одного писателя не двойная душа, а он одновременно принадлежит к нескольким литературным линиям. Так, в биографии человека, происшедшего от непохожих друг на друга психически отца и матери, преобладает то материнская, то отцовская линия. Черный кролик не смешивается с белым кроликом; - не получается кролик серый, а в рядах получается то белый, то черный.
     И писатель одновременно принадлежит нескольким литературным жанрам. Гоголь не пережил душевного перелома, когда начал писать переписку с другом; он в нее хотел включить старый материал "Арабесков": - он продолжал другую линию.
     Руссо говорит, что в другое время роман "Новая Элоиза" не был бы напечатан и что он жалеет, что не живет в то время.
     Что касается жанров, то нужно сказать следующее, бегло и пользуясь аналогией: не может быть любого количества литературных рядов. Как химические элементы не соединяются в любых отношениях, а только в простых и кратных; как не существует, оказывается, любых сортов ржи, а существуют известные формулы ржи, в которых при подставках получается определенный вид; как не существует любого количества нефти, а может быть только определенное количество нефти, - так существует определенное количество жанров, связанных определенной сюжетной кристаллографией.
     Они осложняются тем, что осуществляются в различном материале, и ценность материала в них разная, иногда даже они переходят в отдел колодиальной химии и имеют установку чисто на материал. (В. Ш.)

     ---------------

     Джаз-банд

     Во Франции серьезные музыканты потребовали особого закона, запрещающего джаз-бандовым оркестрам исполнять классический репертуар. Это было после того, как один из джаз-бандовых оркестров сыграл посвоему "Траурный марш" Шопена. У нас говорят о джаз-банде только в связи с прочими симптомами разложения буржуазной культуры.
     Напрасно. Джаз-банд замечателен, вопервых, тем, что он не камерный, не рассчитан на благоговейно слушающую аудиторию, а уличный, площадной, предполагающий движущуюся и шумящую толпу, и, вовторых, тем, что он исполняет не тональную, а тембральную музыку.
     Джаз-банд - начало совершенно новой музыкальной культуры.
     Считается, что лучшие произведения искусства это те, которые требуют камерного исполнения, которые требуют для своего восприятия сосредоточенного, ничем не отвлекаемого внимания.

стр. 11

     Это убеждение относится не только к музыке; оно существует и по отношению ко всем прочим отраслям искусства. Как только поэт, живописец, музыкант выходит из камеры на улицу - о нем говорят, что он не поэт, не живописец, не музыкант, а площадной фигляр.
     Жаров и Уткин отказались выступать на одном концерте вместе с Кирсановым, потому что Кирсанов-де не поэт, а эстрадник. Живописцы не признают плакатистов потому, что плакатисты развешивают свои плакаты по улицам. Музыканты не признают джаз-банд за музыку потому, что джаз-банд исполняется не в концертном, а в ресторанном зале. Театр долго не признавал кино за искусство потому, что оно уличное.
     Для нас плюсы и минусы распределяются иначе, чем у буржуазных эстетиков. Камерное для нас минус, массовое для нас плюс. Джаз-банд, именно потому что он массовый, является для нас новой нужной формой музыкальной культуры.
     На улице нельзя играть на тех же инструментах, на которых играют в комнате; их не будет слышно. Поэтому установка на тональную музыку сменяется установкой на музыку тембральную.
     В тональной музыке звук алгебраизирован, отвлечен от материала того инструмента, который его производит. Различие тембральных окрасок играет роль добавочного фактора; основным является математика чистого тона. Тон, взятый на скрипке, вполне соизмерим с тоном, взятым на корнете. В тембральной музыке звук материализуется: на первый план выступает не алгебра звука, не его условная математическая величина, а реальное шумовое звучание. В тембральной музыке нет тонов, а есть тонально окрашенные шумы; на первый план выступают инструменты, которые в тональной музыке были в загоне за их слишком резкую шумовую окраску. То, что было недостатком в прежней музыке, становится достоинством в музыке современной.
     Еще до появления джаз-банда передовые музыканты пытались нарушить однообразную математику тонального ансамбля введением в него шумов. Наряду с этим шло увлечение экзотическими, этнографическими инструментами. Тональный строй современной музыки перестает удовлетворять даже музыкально-эстетическим запросам.
     Когда музыка вышла на улицу, когда ей был дан заказ играть не только в консерваторских залах, но и на площадях, тяга к шуму стала еще настойчивей.
     Джаз-банд резко и решительно порвал с принципами камерно-тональной музыки и дал образцы музыки тембрально-площадной.
     И еще. Джаз-банд не приспособлен к изолированному восприятию; его надо не слушать, а ощущать. Джаз-банд предполагает не сидящую аудиторию, а движущуюся толпу, в танце или просто на гулянии.
     Задача джаз-банда не вырывать человека из обычной обстановки и уносить в условный мир музыкальной формы, а в том, чтобы усиливать те ощущения, в которых человек в данный момент находится.

стр. 12

Джаз-банд входит как необходимый элемент в общую массу воздействующих на человека факторов. Когда танцуешь под джаз-банд или двигаешься на гулянии, то ощущаешь музыку не как отдельный элемент, а в общей совокупности со всеми остальными воздействующими факторами.
     Генеалогия джаз-банда восходит к церемониальным и похоронным маршам, к церковному пению, к оркестру на бульварах, ко всем тем фактам музыкальной культуры, где музыка не замыкается в свою аристократическую изолированность, а наряду с другими видами искусства выполняет общее дело.
     Джаз-банд является для нас не только признаком буржуазного разложения, но началом новой музыкальной культуры. Джаз-банд надо использовать для борьбы с еще господствующей у нас тягой к старой камерно-тональной музыке. (О. Б.)

     ---------------

     Разговор об искусстве

     Учрежденье. Коридор. В коридоре телефон. У телефона член художественной комиссии.
     Разговор записан дословно.

     "Я слушаю... Да, да, здравствуйте!.. Да, осмотр уже закончен... Из ваших? Из ваших комиссия наметила к приобретению меньший натюрморт - "Селедку на тарелке" и пять рисунков... Что? что? Простите, не слышу... Я вас не совсем понимаю, как так только? Я считаю, что у вас приобретено не только, а достаточно. Одна работа маслом и пять рисунков. Это не мало, если сравнить с тем, что приобреталось у других художников... Вы находите это моим личным мнением? Особенно не спорю, но думаю, что мнение других такое же. Согласитесь с тем, что Третьяковская галерея крайне ограничена в средствах, на приобретение работ всех художников отпущено всего семь с половиной тысяч... Что? у вас..? У вас куплено, конечно, не на всю эту сумму. Помилуйте, нужно же оставить и другим. Кроме того такая расценка при современном положении является несоответствующей... На какую именно сумму приобретено у вас, точно не могу сказать. За рыбу, кажется... кажется... да, да, именно столько. Вы, оказывается, сами знаете... Что? Я вас не совсем понимаю. Вы недовольны приобретением именно этих вещей? Вы предлагаете другие?.. Ах, вы предлагаете увеличить расценку. Но, повторяю, комиссия не могла это сделать, так как отпущенные средства весьма ограничены... Да, да... Кончаловскому действительно назначена несколько большая сумма, и у него приобретено три вещи. Но ведь работы Кончаловского более капитальные произведения... Нет, вы меня не поняли... я не нахожу, что работы Кончаловского лучше ваших. Я говорю, что они значительно больших размеров, и мы не могли назначить вам за вашу рыбу ту же сумму, какую назначили Кончаловскому... Да... так... Ну, с этим, конечно, я согласен, - мы не оцениваем их по количеству затраченного материала. Но в данном случае и это имеет значение, ведь

стр. 13

мы даем денежную оценку. Ваши работы и работы Кончаловского в некотором смысле равноценны, равноценны по качеству, и если его работы больших размеров, то мы вынуждены были назначить и большую оплату... Что?.. Ну нет, с этим я не могу согласиться. Совсем не приобретать у Кончаловского, а приобрести больше у вас мы не могли. Новые его работы служат дополнением к тем, которые имеются в собрании галереи... Нет, почему же лишние? Совсем не лишние, а как раз дополняющие. Это признала вся комиссия... Нет! Решительно нет! Работ Кончаловского в галерее не так уж много... Сколько именно, я не помню. Но вновь намеченные к приобретению очень, очень характерны... Ваши? Ваши все тоже, конечно, характерны... Мы имели намерение брать наиболее типичные - это "селедка" и... ну, и рисунки тоже... Почему мы не взяли другие? Но еще раз повторяю - мы не имеем средств приобрести все работы... Почему большую не взяли? Большую не взяли потому, что за нее необходимо уплатить дороже... У Нестерова? У Нестерова взяли действительно большую. Что же, вы предлагаете не приобретать Нестерова, а приобрести ваши работы? Но у него мы наметили портрет Васнецова. Он нужен для галереи. Это последний портрет покойного художника. Кроме того он неплохо написан... Я не соглашусь с вами... он решительно неплох по живописи... Нет, простите, он стоит не сто рублей. Его оценка в довоенное время - тысяча пятьсот, и любезность художника, что он его уступает галерее за пятьсот рублей... Да, но это не только мое мнение, а мнение всей комиссии... Мы не можем предложить Нестерову меньшую сумму, чтобы назначать вам дороже. Нельзя это сделать уже и потому, что нестеровский портрет гораздо сложнее, чем ваша рыба... Мне, право, очень трудно с вами разговаривать. Вы серьезно предлагаете невероятные вещи. Мы не могли отказаться от этой покупки и приобрести вместо нестеровской вашу работу. Нестеров очень старый, нужный для галереи художник... Почему его вещи невероятные? Нестеров давно выставляется... Кончаловский - он тоже стал выставлять раньше вас... Нет, простите, я не знаю, чтобы вы выставляли давно, и никто об этом, думаю, не слышал... Ну, вот видите, вы даже в годах путаете... Что?.. Ваша талантливее? Согласен, ваша, может быть, талантливее, но это другой вопрос. Я его лично не разрешаю, и комиссия, как видите, тоже не взяла на себя... Простите, я там принимаю участие, а вы говорите, что комиссия ничего не понимает... Да, конечно, но ведь вещи Кацмана мы не могли не приобрести... Я по этому поводу не высказываю свое мнение... Что?.. Я говорю, что по поводу работ Кацмана я свое мнение сейчас не высказываю. Признано было приобрести его наравне с другими... Ну да, ретушерство фотографа. Но если ему платить как за фотографию, то вам за вашу рыбу нужно бы было заплатить по расценке продуктового магазина или вывесочного маляра... Что?.. Ну нет, это дело вкуса. Некоторые предпочтут, я уверен... Позвольте... Нет, это напрасно... Оскорбление, направленное... оскорбление, направленное по адресу Третьяковской галереи... Я вас

стр. 14

не хотел задеть, вы меня не так понимаете... Я просто говорил о том, что у Нестерова и в других работах... даже и у Кацмана в его, как вы выразились, "надутых резинах" затрачено больше труда, и это должно стоить дороже... Помилуйте, - портрет Васнецова или сложный пейзаж, а у вас только одна рыба..."

home