стр. 45

     С. Третьяков

     ВОТ СПАСИБО

     У нас принято, что культурным человеком называется тот, который умеет умиляться красотами стихов, разбираться в фарфорах и картинах Возрождения, восхищенно стонать в концертных залах, цитировать "великих" с надлежащим подобострастием и скромно презирать низовое стадо младших братьев, которое никак не может возвыситься достаточно быстро до вершин "духовного аристократизма".
     У нас принято, что девушки и юноши с восторженным шопотом озираются и становятся на цыпочки, услышав сигнал - смотрите, вон идет поэт такой-то, актер такой-то, художник такой-то - и восхищенными глазами облизывают физиономию "особенного, творца, избранника". Но у нас не доросли еще до того, чтобы поставить эстетических самогонщиков по крайней мере в один честный ряд с прочими трудачами и ремесленниками и чтобы восхищенным шопотом встречать не этих жрецов, а настоящих больших сегодняшних людей: врача, открывшего новую сыворотку, кооператора, проведшего снижение цен, строителя электростанции, изобретателя тормоза или создателя новой породы плодов.
     В века феодализма главным социальным дрессировщиком была церковь, и искусство в этой церкви стояло на положении того самого "вкуса поощрения", которым Владимир Дуров кормит своих морских львов после правильно выполненного номера.
     Суровые приказы церковной морали безболезненно внедрялись в самые подсознательные глуби прихожан сложными гипнотическими и наркотическими способами эстетического воздействия. Искусство было на ролях сладкого оболванивателя: стихи молитв, напевы клиросов и органа, живопись икон, архитектура соборов, театр литургии в золоченых декорациях и ризах, даже балет религиозных радений, даже гастрономия - первоначальный обед с вином, выродившийся потом в причастие, даже искусство благоуханий - ладаны и фимиамы, ныне выродившиеся (или возвысившиеся) до честной производственности парфюмерных фабрик.
     Суровая категорическая директива религии уходит, уступая место научному методу. Но оболваниватель искусства остается. Потеряв прежнюю единую целеустремленность, оно вырождается в партизанство, в одиночное кустарничество людей, принявших от рухнувшей религии ее титулы жрецов, проповедников, учителей морали, пророков и тайновидцев.
     Чтоб властвовать так, как властвовала церковь, - авторитарно, беспрекословно, магически, - нужно уметь гасить человеческое разумение. Гасить аналитическую работу интеллекта и размыкать тормоза упорства и протеста. Этим размыканием интеллектуальных тормозов занималось и занимается искусство, особливо в своем лирическом секторе. Подавить интеллект и выпустить на волю стихию подсознательного - основная объективная функция искусства, и этой функцией господствующие классы пользуются в своих интересах.
     Понятно, почему представитель "высокого искусства, вдохновенного искусства" является постоянным противником научно-рассудочного элемента во имя стихийности, непосредственности нутра.
     Я пишу это не к тому, чтобы здесь же произвести ряд весьма нужных социологических анализов искусства. Об этом речь в Лефе будет впереди. Я считаю только нужным обратить внимание на то, что даже в нашей Республике

стр. 46

пролетарской диктатуры, в наше время торжества ясного интеллекта и научного метода, даже в самых, казалось бы, толковых головах, бессмертен фетиш высокого искусства и его жрецов.
     Журналистка, человек, ни строчки не написавший вне газетного заказа, вне социальной злободневности тем, опытный работник пера, но она искренне тоскует о том, что она не романистка и даже в мыслях не позволяет себе, журналистке, стать рядом с записным беллетристом.

     А Демьян Бедный фельетонист-газетчик первой руки, разве в некоторых его "лиризах" не прорывалась нота - фельетонная газетчина и частушки - все это чепуха, - лирика, поэма - это настоящее.
     Газетчика, который бы не умалял себя сравнительно, почти не найдешь. Больше того, газетчик радуется, если от его репортажа пахнет мармеладными, в развалку ходящими оборотами классических романистов. Каждый рабкор тянет в рабжуры, но не желая застаиваться в них, в конечном итоге мечтает о "вырвавшемся из души стихе или вдохновенном рассказе", помещенном на страницах журнала и адресованном прямо в вечность.
     Сегодняшний день ставит людей на нужную и целесообразную работу. Вчерашний день крутит им мозги, подсовывая их мечте фигуры вчерашних магнатов искусства - классиков, этих рантье таланта, идолов эстетического фетишизма.
     Характернейшим образчиком этого раздвоения на деловое признание "газетничества" (понимая под этим всю фактичную, злободневную, целенаправленную, утилитарную литературу) и совершенное почтение к чистому искусству является точка зрения т. Керженцева, изложенная им в статьях о газете и беллетристике, помещенных в "Журналисте".
     Оказывается, есть два Керженцева. Один - нотовец, создатель лиги Время, скончавшейся не по его вине, а по вине общего нашего тугого, бытового, уклада, человек, ясно отдающий себе отчет, что такое газета, чему в ней место и чему в ней не место.
     Керженцев спокойно подставляет голову под упреки за то, что он-де вытравляет беллетристику с газетных страниц. Он правильно определяет разницу между нашим и заграничным газетным читателем: западный мещанин, читающий неважные романы, и советский активист, который покупает газету:

     "...желая узнать, взят ли Нанкин, но не ради того, поймал ли Ник Картер ловкого бандита".

     Газетному редактору, - говорит Керженцев, - "уделить пятьсот строк рассказу (!) в нашу эпоху мировой революции, это вещь немыслимая".
     "Беллетристика в газете теперешнего дня никак не найдет себе места".
     А дальше идет Керженцев - "с совершенным почтением к классикам".

     "Мы позабыли юбилеи классиков. Надо агитировать против позорной безграмотности наших читателей в области классиков литературы".
     "...почему "Красной ниве" не пойти по следам старой "Нивы" и не давать дешевых классиков в приложении?"
          Почему не организовывать "недели", посвященные тем или иным классикам, с докладами в главнейших аудиториях, клубах, по радио, со спектаклями из произведений этих писателей, продажей их творений со скидкой, статьями в газетах и пр.?"

     - Вот спасибо, - скажем мы восхищенно. Значит даже у самого железного нотовца под потертой прозодеждой бьется ослепительная манишка тонкого ценителя-гурмана, радеющего о "меньшом брате" и мечтающего приобщить его к высоким восторгам вкушения сладостей классических строк, когда-то революционных и взрывчатых, а ныне благополучно выродившихся в легковесные мумии.

стр. 47

     Радеть о классиках, когда люди не знают строк "не пейте сырой воды", "проветривайте жилища", "работайте добросовестно", "канцелярист для граждан, а не граждане для канцеляриста", "как обеспечить высокую производительность труда", "как работать так, чтобы слова советская работа не были ругательными", "будь враг врагу и товарищу товарищ!"