стр. 1
С. Третьяков
БЬЕМ ТРЕВОГУ
Эпоха гражданской войны была одновременно и эпохой острейших боев на фронте искусств. Революционные футуристы, комфуты - были не просто отрядом непомнящих родства, ринувшимся на завоевание вкусов эпохи. Они кинули искусство в гущу революционного делания. Они задавали тон и держали гегемонию в области эстетических форм. Их изобретения и наметки, были, порой, невыполнимы, но всегда грандиозны и выразительны. Татлинская башня, "Мистерия Буфф" Маяковского, плакаты "Роста", постановки 1-го РСФСР - сродни таким грандиозным и великолепным идеям эпохи, как трудовые армии и коммунистический труд субботников. Величайшим же достижением левого искусства этой эпохи является утверждение принципа производственного искусства, в котором прежний развлекальщик, ублажитель, шут, иллюзионист, забавный приживальщик общества с полной категоричностью переводил себя в ряды работников, заменяя эстетический фантом деланием полезной и по-серьезному нужной пролетариату вещи.
Формой действия революционного футуризма в условиях новой экономической политики явился Леф, ассоциация работников левого искусства. Леф значит - левый фронт. Левый фронт мыслится как противопоставление какому-то другому фронту. Новизна позиции Лефа сравнительно с позицией комфута заключалась в том, что утверждение принципов, изобретенных в предыдущий период, ныне должно было осуществляться в условиях производственной конкуренции с прочими группами поставщиков эстетических продуктов. Формула "кто - кого" оказалась актуальной и в области искусства. Лефу противостало все академическое искусство. Оно было экономически крепко, ибо вновь нашло своего старого, испытанного потребителя. Оно потребовало себе патента на право торговли и этот патент был ему услужливо выдан в виде формулы - о приятии культурного наследства.
"Кто - кого!" Началась бешеная толкучка на рынке эстетпродуктов. Во-всю работали локти таланта, бедра пролазничества и все формы красной мимикрии. Идя по компасу касс и хозяйственных расчетов производства, потрафляя вкусам потребителя, постарались возможно скорее разделаться с "левизной", переводя приемы "левых" на положение своеобразных "конструктивных" украшений. Леф проявил большую цепкость и жизнеспособность. Во всяком пункте, где требовалась художественная инициатива, он возникал и работал. Каждому домогательству академиков противопоставлял свое утилитарно обоснованное возражение. Но для Лефа, поскольку он считал необходимым сохранить атакующие позиции, надо было, во чтобы то ни стало, соблюсти расстояние между собой и врагами, иначе его затискивали в общую толчею, приминали руки к бокам и парализовали. Поднапершая справа вобла от искусства в значительной
стр. 2
мере парализовала Леф тем, что переняла всю его выдумку, терминологию, технику и конструктивный прием, загримировалась под Леф до такой степени, что неопытному глазу трудно стало разглядеть - где деревянные конструкции - конструкции, а где они просто деревянные декорации; где плакат - плакат, а где плакат - открыточка Маковского с надписью; где стих - предельно организованная речь, а где - лирическое сусло.
"Кто - кого!" превратилось в "кто попало, с кем попало, куда попало", во "всеобщее целование". Вместо драки выросло древо проповеди всеобщего цехового согласия в лоне единого советского искусства. Идеологические разницы в искусстве аннулировались. Все сводилось к различиям формальным и техническим. Так возникла полоса всеохватных ассоциаций под флагом "красное", "революционное", "советское".
"Новый Леф" возник не случайно. Носители изобретательского почина не могли согласиться с тем, что вышеуказанные "мир и в человецех благоволение" являются подходящей почвой для процветания советского искусства на страх врагам в остальных 5/6 частях мира, - как это любят говорить некоторые очень ответственные и очень прекраснодушные товарищи.
Обламывание зубов у естественных врагов в искусстве приводит только к одному - они все становятся беззубы. Не бездарность и отсутствие изобретательности, а, наоборот, принципиальность объявляется высшим грехом работника искусства. Кстати вспомнить, - приглашая лефовца на работу в кино, приглашатели упорно повторяли - "Мы вас берем как спеца, но не как лефовца". В переводе это значит - стряпайте первоклассные надписи для любой фильмы, предложенной вам в порядке исполнения, но благоволите не совать вашего носа в виды и намерения киноначальства, плывущего по волнам "потрафления" обывателю и сворачивающего кинопроизводство с культурного пути на путь выработки эстетического гашиша. Нивелировка в области искусства весьма успокоительно действует на бюрократические сердца. Иди докажи, что богема, люмпен-интеллигент, Маяковский, написав в 1915 году "Войну и Мир", вещь глубоко революционную и интернационалистически антивоенную, - написал-де вещь вовсе даже упадочническую. Ведь это доказать трудно! Также трудно, как лжесвидетельствовать! То ли дело, когда поэты распределены на твердые группы, согласно классовых членений курса политграмоты: пролетариат - ВАПП, крестьянство - Союз крестьянских писателей, буржуазия - Союз писателей. Не будь этого членения, для всякого было бы ясно, что надсониальные стихи какого-нибудь, скажем, Вятича, с его абсолютным нежеланием хоть чему-нибудь выучиться в области писания стихов, - суть явление антикультурное, эстетически консервативное, бьющее на снижение качества. А при наличии Союза система доказательств перевертывается: Вятич - крестьянский поэт, а следовательно, он пишет нечто характерное и нужное для деревни, а следовательно, издавай его, Госиздат.
стр. 3
Смена принципиально-групповой борьбы в области искусства нивелировкой боевых тенденций под сенью объединений цехового порядка есть первый факт, против которого должен выступить Леф.
Борьба за форму сведена к борьбе за стилевой признак. Новые изобретения в области формы есть уже не новые орудия культурной продвижки, а лишь новый орнамент, новое средство украшения, новое увеличение ассортимента предлагаемых публике эстетических вышивок и погремушек. Конечно, те, которые эти погремушки стряпают, приподносят их в вате убедительнейших рассуждений о "социальном заказе", "социальной полезности" отображении революционного строительства. Кому охота ломать голову и терпение над формой, когда вовсе не по качественному признаку происходит проникновение произведения в большую литературу. В области формы господствует штамп, но и штамп-то этот используется не так, как нужно. Вспомним восторги Тугендхольдов по поводу богомазов, которые надевали архангелам шишак с пятиконечной звездой и вмалевывали лицо красноармейца, причем религиозно-мистический эффект, на который и рассчитана форма иконного письма, совершенно съедал наше, отнюдь не религиозное и отнюдь не мистическое, представление о красноармейце. Обслуживание материала не соответствующими ему формальными штампами приводит к изгаживанию великолепного материала, который дает нам вся советская действительность.
Советская действительность, зафиксированная объективом советского аппарата, пусть, даже в виде раскрашенной фотографии, если нужно сохранить колористическое впечатление, и нашедшая себе место на страницах иллюстрированного журнала, интересна и необходима, как хлеб насущный. Но тот же материал, висящий на стенах выставки АХРР станковыми картинами, которые даже при всем сочувствии АХРРу неизвестно, куда деть и приспособить, материал этот, фиксируемый допотопными, с точки зрения нашего времени, средствами живописного передвижничества, есть материал порченый. Для порчи материала годны приемы красной иконописи (гордые вожди с огненными взглядами, беззаветно марширующие пионеры, Микулы Селяниновичи с гербовыми серпами); все это характерно для агитплаката, против которого, если не ошибаемся, борется АХРР, но приемы которого, оказывается, они пытаются приспособить и на свою потребу. Я уже не говорю о таких случаях заведомой порчи, когда, скажем, художник, уезжая в поездку, запасается фотоаппаратами и, настреляв материала, размазывает честную и точную фотографию "индивидуально выразительными", видите ли, но и абсолютно неточными мазками всяческих охр.
Местом, где портят материал, явилась и наша кинематография. И именно там, где был дан простор деятельности киношаблонщиков. Так, оказался совершенно испорчен неумелыми руками великолепнейший материал гражданской войны и истории революции. "Броненосец
стр. 4
Потемкин" реабилитировал этот материал в этот момент, когда на кинопредприятиях термин "фильма из гражданской войны" был окончательно дискредитирован. Точно так же был испорчен наш Ближний Восток, ибо шаблон сервировки всяческой экзотики, характерный для колониального романа империалистов, был применен там, где требовалось найти новый, своеобразный, советский, действенный подход к жизни отсталых народов.
Это естественно. Раз интерес к форме пал, то остается итти по линии наименьшего сопротивления - пускать в ход уже испытанные, уже привычные формальные шаблоны, отказываясь от формального новаторства. Постоянный крик "спасателей искусства" о трюкачестве и фокусничестве ныне получает то, что ему причитается, - либо ученическую беспомощность, либо добрый, старый штамп.
Первая ошибка "спасателей" была в приятии формулы: форма - содержание, "что" - "как" (вместо предложенной Лефом: материал - назначение - форма-вещь) и в оперировании каждого из этих половинок особо. Вторая ошибка, что усиленно педалируемый "примат содержания" (т.-е. явления совершенно неопределенного и не дифференцированного) на деле реализовался в всяческом унижении формы. "Как" полетело в трубу. А ведь наречие "как" имеет свое существительное - "качество", и ведь борьба за "как - качество", есть борьба за форму. Борьба за качество в искусстве, заменилась борьбой за "довоенную норму" штампа.
Получилось нечто вроде бега назад взапуски.
Падение интереса к конструктивным схемам, к изобретательству мастеров, несомненно. Если пять лет назад ходили в театры "Театрального Октября" смотреть режиссерскую работу независимо от пьес, то сейчас ходят смотреть пьесы, независимо от того, как и каким театром они сработаны. Сегодняшнему дню свойствен интерес к материалу, при этом к материалу, поданному в наиболее сырьевой форме - мемуар, хроника, очерк, статья, отчет. А вот "искусствовары" либо воротят нос от таких "низменных", видите ли, злободневных, "газетных" форм и продолжают заколачивать живой материал в штамповые гроба рассказов и романсов...
В падении интереса к форме и сегодняшняя трагедия поэтов, ибо стихотворение и есть та речевая конструкция, в которой элементы формы подчеркнуты.
Материал в сырьевых формах - это форпост сегодняшнего искусства. Но сырьевая форма может обслужить только информационное назначение. Ужас положения и заключается в том, что как только доходит дело до использования материала в иных планах, а не только в информационном, - скажем, в агитационном, - немедленно на сцену выходит довоенный формальный прием, и благодаря ему материал или портится, как мы уже говорили, или немедленно приспособляется для целей эстетического отвлечения от действительности и ее строительных задач.
стр. 5
Но "довоенная норма" имеет защитников:
- Зачем искусству подымать квалификацию и домогаться новых форм, когда основная масса потребителей эстетпродуктов глотает их в формах довоенного образца, да еще и похваливает? Долой изобретательство, долой эксперимент, да здравствует эстетическая инерция массы!
Есть только один случай, когда можно честно кормить публику довоенной эстетической нормой. Это - когда довоенным формам соответствует и их социальное значение - уводить сознание и эмоцию потребителя от насущных задач действительности. К этому и пришли довоенная норма в форме потянула за собой довоенную норму в идеологи<и.> "Искусство - отдых", "искусство - приятный раздражитель", "искусство - развлекатель", разве же это не варианты старого "искусства-сна, грезы, фантазии". Загрезили во всю, такой сусальность загрезили, что т. Бухарина стошнило, - а на что уж занятой человек!
Прежний клич "долой агитискусство" - уже щенок. "Да здравствует отображательство" - звучит уже глухо. "Долой злободневность" - вот последний крик "назадистов". Волкенштейн хвалит Мейерхольда в "Ревизоре" за уход от злободневности и превращает эти два слова в девиз.
Здесь точка. Довоенная норма достигнута. Алтарь искусства вынырнул из нудных пучин нашей "серой... утомительной... хлопотной действительности", дабы обеспечить гражданам ежедневное легальное дезертирство в царство мечтового штампа. Остается "сырьевой материал", который злободневен. Ничего. Волкенштейны и с ними управятся. Спецы по довоенной норме изобретут способ получать грезогонную экзотику из истпартовских материалов, обрабатывая их, скажем, в древне-римских, или вавилонских тонах, или же сергиево-посадо-иконописных. И всем будет казаться, что искусство обслуживает революцию-строительницу (помилуйте, темы, эпизоды, люди), а в действительности - искусство будет обслуживать обывательское дезертирство от революции.
Эти четыре опасности -
Нивелировку.
Снижение формы
Довоенные штампы
Искусство - наркотик
Леф видит и будет бороться соответственно -
За воинствующее, классово-активное искусство
За культуру формы
За новаторство - применительно к задачам нашего строительства
За искусство - жизнестроитель, искусство - активизатор, искусство - агитатор!