стр. 165

     Н. Изгоев

     НЕ ТЕМ ЗАСЕЯЛИ

     Главный покупатель книги сейчас - это растущая пролетарская интеллигенция, молодежь с вузов и рабфаков и средняцкая масса общественных работников. Они, экономя в личном бюджете, покупают научную книгу, главным образом, книгу трактующую вопросы общественного порядка.
     Наиболее зажиточные сейчас слои населения, обладающие покупательной способностью - нувориши, нэпманы, - масса к книге не привыкшая и интересующаяся больше валютными курсами, нежели книгой.
     Периодическая печать - еженедельные журналы, в условиях укороченного бюджета интеллигентской массы читателей, отвыкшей за время революции от литературно-художественного органа - не имеют сейчас индивидуального подписчика. Еженедельники выписываются клубами. Каждый мало-мальски благоустроенный рабочий клуб, хорошо поставленный народный дом, внимательно шефствуемая ячейка в деревне или воинская часть считают своим долгом иметь в своих читальнях литературно-художественные журналы. Здесь журнал имеет

стр. 166

своего нового читателя, далеко не похожего на прежнего - "интеллигентного обывателя", в кругу семьи читающего "Ниву" (помните обложку старой "Нивы"?). Это - рабочий, крестьянин, культурный уровень которого, в общей массе, вырос только за время революции. Этот читатель только начинает свыкаться с художественной литературой. И ясно, что задачей наших еженедельников является дать читателю такой материал, который обогащал бы запас его впечатлений, расширял бы его художественный и революционный кругозор, попутно укрепляя его классовое самознание. Только таким путем современный еженедельник может оправдать свое существование, только таким путем он сумеет проникнуть в обиход культурного рабочего и крестьянина, сделается его насущной потребностью во время отдыха. Отсюда путь к выписке рабочим журнала на дом.
     Исходя с этой точки зрения мы и будем рассматривать все вообще еженедельники. Мы будем подходить к ним, проверяя общественную полезность, идеологическую выдержанность и художественные достоинства имеющейся в них литературы.

стр. 165

     I. "Красная Нива".

     А. Беллетристы.

     Анри Барбюс, Ромен Роллан и Герберт Уэльс, безусловно интересные в журнале, стоят вне поля нашего обзора. О них говорить не приходится. Они заметно оживляют журнал и делают его занимательным.
     Мы начнем со "стариков".
     И. Потапенко. в "Наталье Рындиной" (N 19) рисует дочь помещика, ушедшую в революцию. Когда-то, в 1917 г., после сожжения барской усадьбы, она, разагитированная

стр. 166

рассказами о барском своеволье прошлых лет, ушла из дому. Ныне Варенский - в прошлом революционер, а теперь Савинковский агент - встречает ее снова. В беседе, глупой и смешной, он узнает, что она - коммунистка, прошедшая закалку боев, но с ее благословления увозит к белым ее брата - деморализованного, павшего дворянчика.
     Ничего художественного, ничего интересного. Надуманная фабула, из которой приходится делать вывод: есть еще белогвардейские

стр. 167

шпионы и скверные коммунистки из дворянок, не умеющие арестовывать шпиона - старого знакомого.
     В. Муйжель (N 22) в рассказе "Надо жить" рисует барыню - жену управляющего имением, оставшуюся после революции с ребенком на руках. Очень осторожно описывает Муйжель захват усадьбы мужиками, постепенно показывает "доброе лицо" "страшного" мужика и ведет свой рассказ на фоне величественного лозунга героини - "Надо жить".
     Юрий Слезкин. дает "Две главы из повести" (N 32). В них, сквозь проституцию интеллигенции, он вырисовывает четкую фигуру авантюриста-офицера - сначала белого, потом зеленого, затем спасающего свою шкуру переходом к красным. Крепкий, каленый человек, желающий жить и умеющий предугадывать события и приспосабливаться к ним.
     Вот трое старых писателей. Кого они выявляют, зарисовывают в нашем быту? Людей не только чужих, но враждебных нам, тех, кого мы упорно ломим, а родственные им писатели поддерживают, поднимают их моральную крепость, питают их уверенностью. Эти беллетристы гордятся ими:
     - Ведь этакие, мол, крепкие люди. Огонь и воду и медные трубы проходят и живут, завоевывают жизнь.
     Правда, другой рассказ Слезкина "Приятельская услуга" о том, как красный летчик, приезжавший на родину в Польшу, привозит оттуда с собой польский самолет и своего бывшего друга, офицера генерального штаба, - вполне советский, но он слишком патриотичен в узком смысле этого слова и халтурен. Это не художественная ценность.
     С такими же халтурными произведениями выступают и "серапионы".
     М. Слонимский рисует "Городового Оридорогу", внезапно, в темноте своей уверовавшего в советскую власть.
     Константин Федин выводит ампутированного военнопленного русского солдата в Германии. Федин пытается передать переживания калеки в чужой стране, но очень неинтересно и почти сентиментально.

стр. 168

     Никитин. - "Трава-пышма" цветет за разгулом белым. Радостно играют у него слова подпольника: "И для нас трава зацветет". Но и этот рассказ и другой "Два ветра" показательны для него, только с художественной стороны: сочный язык и образная речь.
     Характерен Козырев. В рассказе "Сатана" он дает фигуру всевластного нэпача, умеющего выходить сухим из всякой воды, сатанински-скользкого и увертливого. Эта колоритная фигура довлеет над нами, по мнению Козырева, над революцией. Нэп, осиливающий диктатуру пролетариата. Для "России" подошло бы, а для "Красной Нивы" вредно.
     Недалеко от них (кроме Никитина) стоит и Валерия Герасимова, рисующая чиновника на советской службе. Предел ужаса - боязнь в страхе вылететь по сокращению штатов из-за того, что не вникает в работу, из-за того, что он сам чувствует себя лишним. Незачем обращать такую рухлядь в бытовую фигуру - слишком лицемерен, ничтожен и никчемен этот чиновник, оставшийся от вчера.
     Особое место в "Красной Ниве" занимает наиболее многочисленная часть рассказов - типично журнального характера. Гумилевский, поставляющий рассказы того же типа, что и Слонимский, рассказы, в которых художественная правда и не ночевала, Грин с его растянутым, скучным "Блистающим миром", это бы еще ничего, но к чему нелепый, пустой до недоумения рассказ Сухотина "Футурист" и газетный Большаков в "Генерале Харрингтоне"? То же положение с Никулиным, и с Буданцевым в рассказе "Эскадрилия всемирной коммуны". Но зато этот же Буданцев красочен и хорош в отрывке "Командиры". Здесь Буданцев стал значительно выше родственного ему Вс. Иванова. Всеволод Иванов ослаб, обмяк в рассказе "Металл, распространяющий и благоухающий спокойствие" и дошел до зощенковского анекдота в рассказе "Часы". Пильняк, в рассказах "Лесная дача" и "Волчаг" сошел на старую роль второстепенного писателя медвежьих углов, где революции и не слыхали ("Волчаг"), или где она только дохнула ("Лесная дача").

стр. 169

Но если сам Пильняк спал с тона, то в "Красной Ниве" появились некоторые молодые из ранних. Таковы: С. Шерн, Борисов и Н. Смирнов.
     На Н. Смирнове - стоит остановиться особо. Он берет в рассказе "Лель" партийную среду в ее нерабочее время, дома, у себя на квартире, в гостиннице.
     Вот их квартиры.
     В комнате Насимова уютно и женственно.

     Полотенце над кроватью выжжено старомодным дворянским вензелем. В изголовьи кровати прячется хрупкий образок: высохшее лицо великомученницы Ольги.

     Это ответственный работник...

     У девушек, как у всех девушек. Беленькие занавески, опрятные кровати. Портрет Коллонтай, похожий на бальзаковскую даму. Книги на столе. Сверху - Маркс: мелкий шрифт, квадратный корень. Под ним - Вербицкая. Первый, как говорит Тася Кузнечик - для теоритеческой обстановки рабочего движения. Вторая для отдыха.

     В гостинице живут коммунисты отрабы.
     Теперь посмотрим фигуры:

     Шарф человек дисциплинированный и известный. В 18 году (в 18 году Шарфу шел девятнадцатый) он носил красноармейский шлем и, приучая себя к коммунистической выдержке и аккуратности, проектировал поставить около кровати адскую машину, установив ее на определенный час.
     Если взорвет, рассуждал тов. Шарф, и поделом: таким людям не место в партии: надо просыпаться во столько, во сколько решил.
     Машины, разумеется, не поставил. Но выдержку приобрел изумительную.

     Вот Лель - живущая с Насимовым:

     Отца и братьев, как замешанных в белогвардейском восстании расстреляли. Мать умерла. Леля попала сюда, столкнулась с Насимовым.

     Лель в партии.
     Теперь зав. общежитием: -

     Заведующая румяная, с открытой белой шеей, на шее у нея висят бусы и в бусах, невидимо, - из сохранения партийной девственности - путается серебряный крестик.

     Жена военкома - коммунистка:

     ... - жалуется на переутомление. -
     - Работы, работы сколько у меня, Лелечка, ни минуты свободной. Заседания коллегии, заседания фракции, собрания ячейки, лекции, марксистский кружок. - По горло. ...Жена военкома училась когда то в Смольном. Потом: двадцатые годы. Романтика. Остановился

стр. 170

в уездном городке полк. В полку - бравый политком. Шпоры, красивые глаза, пушистый закрученый ус... Театр. Встречи. И как в романе: осенняя ночь, пара лихих орловских рысаков. Фронт. Красноармейские клубы.
     И в прошлом: старая усадьба, липы, чесучевое платье, Тургенев, белое Рождество, пасхальная утреня, бабушкины клавессины, старомодный сентиментальный котильон.
     А в настоящем - политэкономия, столик в политпросвете, неприятная гримаска при колокольном звоне, партийные собрания в душном, прокуренном партийном клубе.

     Эти цитаты говорят сами за себя. Такова партия в просвещенном мнении "знатока" ее - Смирнова.
     Но если состав партии таков, что всех надо исключить из партии, то нравы ее, зарисовываемые Смирновым, еще гаже.

     Как то, месяца 2 назад, вот так же, вечером к Шарфу пришла Тася. Попросила закурить. Закурив, села, закинув ногу на ногу. Улыбнулась.
     - Тебе скучно, Шарфик?
     Шарф сидел над книгой. Поднял лицо, посмотрел на Тасю: блестящие глаза. - Кокаин. Розовые, сквозь смуглый траур щеки. - И ответил:
     - Не знаю, кажется.
     - А, коли кажется, давай со мной жить.

     Стали жить.

     Поэзия, юность.
     - Э-э, ерунда, Шарфик. Коллонтай. Новая мораль. Жизнь.

     Так сходятся, а вот как расходятся:

     Шарф лежит на постели. Тася стоит у окна. Закуривает.
     Смердящий у тебя, Шарф, табак.
     Потягивается.
     - Надоел ты, братец мой.
     - То-есть? У Шарфа удивленное лицо.
     - Просто: кончено.
     И - и хлопает дверь.

     Но это пустяки. Та же Тася отдается только-что приехавшему неведомо откуда краскому, захлопывая дверь перед носом идущей к нему за тем же заведующей.
     Заведующая "с горя" зовет Шарфа к себе пить перегонку, тот соглашается (это выдержанный и т. д. по Смирнову) и заведующая отдается ему.
     И по всему рассказу протянута скука и мука Насимова от партийной работы, такой тусклой и серой перед образом Лель.
     Откуда это все? Откуда Смирнов знает такой нашу партию. Объяснение простое.

стр. 171

Тов. Б. Волин в N 1 "На Посту" сказал, что в "Жизни и гибели Николая Курбова" Эренбург на все смотрел глазами растерявшейся салопницы, стоящей против здания цека. Смирнов смотрит на партию и ее быт глазами базарной торговки - бывшей жены Насимова. И не ее одной. Здесь живет сплетня базара, пропитанная половыми галлюцинациями Смирнова.
     Этого произведения, штыками ставшего против РКП, "Красная Нива" могла не печатать.
     Порнография, эротика выпирают из рассказов очень многих беллетристов, и только у Неверова это красочно, это оправдано художественно. У Неверова "В садах" нет натяжки, нет изголоданности половой. Жизнь здоровая, пропитанная смолой и черноземом деревни.
     Деревенские беллетристы-бытовики довольно интересны.
     Сильны рассказы Ал. Колосова "Кулацкий октябрь" - на восточной окрайне, и "Екатеринушка" - послушница монастыря, предупреждающая восстание против Сов.отряда. Среден по качеству рассказ Орешина "Белогвардеец", рисующий крестьянского парня в стане у белых и в плену у красных. Дм. Стонов описывает борьбу с бандами ("Гибель атамана Левченко") красочным, спелым, сочным языком и рисует монолитную, яркую фигуру вождя т. Троцкого в поезде, отрезанном наступлением белых "Будни".
     Из специфически городских беллетристических произведений интересен, но стар по теме и сентиментален рассказ С. Семенова "Первая любовь", безнадежно слаб рассказ Яковлева "Я убил" и странен Малышкин в рассказе "Комнаты". Малышкин пошатнулся к отображению обывателя.

     Б. Поэты.

     Если разнообразен состав беллетристов в "Красной Ниве", то еще пестрее представлены в ней поэты.
     Среди них есть неизлечимо-больные, как Рюрик Ивнев. Никак человек не может посмотреть на Россию по-настоящему. У него и есть это мучительное желание понять новую Россию, но в его глазах:

стр. 172

          В суете Ильинки и Мясницкой
          Выростает
          Новая Москва.

     Не где-нибудь, а на хорошо известном месте, на Ильинке и Мясницкой, где копоть непачей. А за ней, за Новой Москвой:

          А за ней калека
          Русь святая
          Тащится
          С заржавленным крестом.

     Где он увидит теперь святую Русь? Он, пожалуй, и сам не сумеет ответить.
     Есть и иначе безнадежные.
     Пимен Карпов развозит весеннюю пустоту. И эта весна у него абсолютно та же, в той же обстановке, что и в дни, когда Пимен Карпов печатался в литературных приложениях к "Ниве" (не Красной).
     А есть и просто больные, мятущиеся.
     Это Клычков. Он бьется, мечется, тоскует и все его переживания сводятся к маленькой личной душевной жизни поэта.

          Не все ли равно теперь: снова
          Чьи руки протянут кольцо -
          Без боли не вымолвить слова,
          Без муки не глянуть в лицо.

     Ему, замкнувшемуся в любовь, тяжело. Ему, оторванному от масс, от буйной жизни, потерявшему весь свой деревенский облик, ставшему просто городской богемой, некому выплакать свою тоску и стыдно ее.

          И только ночью, только ночью
          О прошлой юности вздохни.

     Тоскует и родной ему, когда-то бывший братом, П. Орешин. Он ставит "Вехи" СССР.

          Ужели ради злой потехи
          Вся Русь в дорогу поднялась.
          Пускай нас встретят горьким смехом
          За долгий путь - освищут нас, -
          Но верить выдуманным вехам
          Не может человеческий глаз.

     И поставив эти, почему-то выдуманные вехи Орешин в тревоге за "Сивку-бурку", пошедшего вдоль этих (этих-ли?) вех.

          Ужель не вывезет гнедая.
          Страдой навьюченную кладь.

     Но в этой тревоге - вера:

          Ужель не вывезет гнедая.
          Но все равно мне. Я горжусь,
          Тобой, коняга мировая,
          Всю землю сдвинувшая Русь.

     И после этого порыва-веры, когда вывозит гнедая, когда

стр. 173

          Никакими зоркими глазами
          Не узнать отчалившую Русь

Орешин вспоминает о том, что его душит город. Эта мысль полынью растет у него.

          Дулейка милая, кому сейчас
          Нужна твоя подонная тоска.
          Задушит нас, задушит скоро нас
          В полях родных железная рука.
          Ты скоро перестанешь петь и звать.
          А я уйду от пастбищ и от нив.
          Стальные соловьи идут встречать
          Стальной зари чудовищный разлив...

     "Леса железных рук" вцепились в "певучую глотку" Орешина и, очевидно, заставят его не мешать своей тоской техническому прогрессу рабоче-крестьянской страны. Если Орешин не в силах будет петь трактор, если Орешин не сможет воспеть новой деревни, он умрет со смертью трехполки.
     Тоскующих много.
     Но есть большая опасность, - что "Красную ниву" зальют белые поэты. Мы думаем, что это не слишком сильно сказано, если хотят говорить о стихах из эмигрантского Парижа, о Бальмонте.
     Он начинает думать, как вернуться на старую ниву.

          И все пройдя пути морские,
          И все земные царства дней,
          Я снова не найду нежней
          Чем имя звучное - Россия.

     Требуется определение N-а России. Иначе мы не можем относиться к Бальмонту, равно как и к Ал. Кусикову, восклицающему.

          ...Мчитесь, мчитесь ветвистые кони,
          Уж не пули в боях я ловлю...
          Мчитесь, мчитесь, ветвистые кони
          В Россию мою - не мою.

     Из футуристов очень разносторонен и разнообразен, в "Красной Ниве" Маяковский. Тут и рецепт писания стихов, который сам Маяковский к своей персоне не применяет, и советы редакторам, которые "Красная Нива" печатает, но не усваивает, и рассказ о том, как Маяковский агитировал Эйфелеву башню и сыпал горох о Парижские стены, тут и стихи о первом мае, где слышно только "Га-га-га".
     Крепок, хотя недостаточно глубок в "Американских стихах" Н. Асеев.
     Из других футуристов интересен П. Ненамов. Этот поэт, безусловно даровитый,

стр. 174

неоформлен и шатается. Он способен реалистическими тонами рисовать "эпизод" из 17 года, когда полковника бросают на штыки и после писать стихи скверно отдающие Велемиром Хлебниковым:

          ЗЛОБЕЦ.

          Смотри: на желтом гололобьи,
          Вздувая жилы, как ручьи,
          Злобец разбрызгивая злобью,
          Медлительно гнусоточит.

     Опустим некоторые строфы - они сравнительно приличны, но...

          ...Для мира нет водоворотней
          И звонче ничего, чем нынь.
          И на злобу из подворотни
          Ее слюняво оскотинь.

     Ну? Шедевр!
     Есть и "передвижники".
     Сергей Гордецкий, как и Маяковский, много напечатал в рецензируемых NN "Красной Нивы". Он вполне оформил свое отношение к нашим дням. Это видно из его звучной поэмы "Красный Питер". Красивы также его стихи из цикла "Сердце деревни". У него в деревне "Рассвет" и "Детский дом", чего пока, надо думать, нет у Радимова.
     Радимов попрежнему жирными мазками пишет "Пахаря", "Хлеб", "Брань", "Метель" и в его густых стихах о деревне нет ни слова о революции, прошедшей, как известно и Радимову, довольно основательно по деревне.
     Гораздо ярче выступает деревенская фигура "Арсентия Глыбы" в партизанской поэме С. Вашенцева. Она эпична по своему характеру, и тем более заметна, что в "Красной Ниве" героической, эпической поэзии, создающей цельные образы борцов и кадров революции, почти нет, если не считать красочной "Поэмы о Пахоме" Александровского, рисующего стихами целую повесть о пути пастуха в предогубчека.
     Если Александровский свой талант обратит в эту сторону, он будет значительно ближе рабочему классу и классовой борьбе, нежели воспевая Мефистофеля.

          ...пусть в крови и душа, и ладонь,
          Я с пылающими глазами
          Сквозь мятежный и грозный огонь
          Пронесу твое имя, как знамя.

стр. 175

     Александровского томят воспоминания, он чем-то надорван - иначе нельзя понимать его "Мефистофеля" и отрывков поэмы "Голгофа", но Александровский силен, ярок, дерзок и он еще может высвободиться из объятий вспыхнувшей памяти.
     А вот гораздо хуже дело обстоит с целым рядом других поэтов из "Кузницы". Так, например, Вл. Кириллов. Он пишет свою родину и так бледны его строки. Еще хуже с Герасимовым: после "Электропоэмы" он уходит в воспоминания детства:

          О, детство,
          Солнечное детство -
          Теплый весенний ливень,
          Что может быть тебя ясней,
          Прозрачней и счастливей.

     Так старчески сюсюкает поэт завода, расцветающего цветами. Герасимова не узнаешь. И если ломает шпагу Герасимов, немудрено, что этому поддается молодой и талантливый Евсей Эркин, идущий в лес, в бор к русалочьей лесной "Аленке".
     Не лучше и Анна Баркова. После хорошего стихотворения "Предательница", она сразу меняется, записывается в футуристки и ищет в аэроплане возможности избавиться от душевной нечисти. Аэроплан не помогает видно, ибо Анна Баркова идет все ниже и ниже:

          Пусть выпьет злобный бесенок
          Преступных песен бокальчик.
          Весь мир и ощипанный утенок
          Милей тебе станут и жальче.

     Еще хуже дело с Ильей Садофьевым. Слишком далекие плаванья ("В пути"), не дающие ярких и ценных впечатлений, взлет в космическое доводит его почти до мистицизма. Смешно слышать? Читайте:
     Садофьев "земною болью" окунается в космическую глубь.

          Свершенный, светлый час для всех не обозначен...
          Таится он в предчувствии мечтателей безумных.
          Жар-птицы не догнать на водовозной кляче,
          Ни совы, ни грачи не запоют как гамаюны.

     Вам мало этого упадонничества?

          Еще кошмарней утонченная расплата,
          Наглее древних предают и умывают руки -
          Ожесточенные Иуды и двоедушные Пилаты.

     Как это называется? Потерей классового самосознания по нашему.
     А вот и мистика:

          Предчувствие безумцев - лучшая порука
          Что где-то, где-то здесь неявленное есть,

стр. 176

     Зато радует кой-кто из молодежи.
     Вот Дмитрий Земляк:

          Был для барина дойной коровой
          Дед твой и я, старичек...
          Солнышко в опчем, земля мужикова,
          Стал человеком сынок.

или

          Шла по проводу кумачная депеша:
          Утром Ленин разговаривал с Китаем.

     В стихах Земляка еще мало мастерства, но оно пробивается, как молодая поросль. Медленно, но верно. А идеология - цельна.
     Хотелось-бы остановиться еще на Андрее Иркутове, но в его стихах, подведенных под Пушкинский размер и стиль, слишком много крика "ура" - слишком много лозунгов и мало красок.

     В. Итоги.

     Итоги печальны: засев "Красной Нивы" упадническими настроениями поэтов и антипролетарскими - беллетристов. Объяснить это только состоянием современной литературы - трудно. Дело в подходе редакции.
     А подхода у нее, идеологического, а пожалуй и художественного к своим сотрудникам - не видно. Ведь, как иначе объяснить в "Красной Ниве" литературные упражнения Клавдии Лавровой? Или эротику Веры Ильиной:

          Будем биться вдвоем до потери сознанья
          О крутые пороги восторгов и мук.
          Это мною у полдня горячего занят -
          Для любимого пламень объятий и рук.

     Или бездарные стихи Бера, глупости Сколотовского.
     Вывод один:
     У редакции нет определенной линии, она не учитывает запросов своего читателя, пичкая его тем, что приносят в редакцию. Надо установить и уточнить подход, надо взвесить культурный уровень и потребности своего читателя. "Красная Нива" должна быть красной нивой, на которой взойдет молодая, новая пролетарская поэзия нашей борьбы и наших достижений, нашего строительства и наших устремлений; нивой, всходами которой воспитаются литературные вкусы рабочего класса и крестьянства, строющих новую жизнь и новый быт.
     Мы насчитали в 35 номерах до 67 беллетристов и 73 поэтов. Такое количество писателей в журнале объясняется тем, что

стр. 177

очевидно, редакция пытается привлечь к сотрудничанью в журнале возможно больше литературных сил. Рабочий читатель "Красной Нивы" требует не имен, а здоровых трезвых писателей, перья которых кокаина не нюхают, перья которых не обмакиваются в слюни, текущие изо рта

стр. 178

расслабленно-шамкающих и эротически-больных писателей.
     Редакции "Красная Нива" следует вспомнить слова Ильича:

          "Лучше меньше, да лучше."

     Этот лозунг оздоровит почву "Красной нивы."