стр. 161
С. Левман
РАБОЧИЙ В ЗАПАДНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
Целое столетие протекло уже с того времени, как промышленный переворот в Англии, подняв на своих плечах класс крупных капиталистов, открыл широкий путь для капиталистического развития всего мира. С поражающей быстротой стал изменяться облик мира, и в центре его стало то громадное, рокочущее, отлитое из бетона и железа, окованное гранитом и камнем, дымящее и коптящее чудовище, чье имя - город. Миллионы людей потянулись к нему и окунулись в лихорадочнодышущую пасть его заводов и фабрик, контор и бирж, пристаней и театров, стремительных улиц и пыльных бульваров. На смену размеренной жизни феодальной деревни и города ремесленных цехов - пришел город движения, вечного грохота, витрин и газет, подземных и воздушных дорог, кино и моторов. Щупальцы этого гиганта-города проникли повсюду: и в укромную квартирку буржуа, и в заброшенную деревеньку на берегу моря, и на острова тихоокеанских колоний. Эти щупальцы проникли и в мозг человечества, проведя в нем свои борозды и точки.
Капиталистический город с беспощадной ясностью вскрыл эту бездонную трещину, что залегла между двумя антиподами, населившими его улицы: - между капиталом и трудом. Мрачные и грязные кварталы, где обитают рабочие, темнично-суровые заводы и фабрики, - с одной стороны, и громадные здания банков и контор, виллы
стр. 162
и дворцы - с другой. И что ни день - забастовки, пикеты, манифестации, схватки, восстания, митинги под открытом небом, убийства и покушения, аресты и суды, и снова - стачки, пикеты, расправы...
"То Лондон, - о, мечта! - чугунный и железный,
Где стонет яростно под молотом руда"...
Художественная литература не сразу увидела город, - ей так трудно было оторваться от традиций патриархально-феодальной эпохи. Под грохот возникающих промышленных центров, под первые удары социальных конфликтов, литература обращала свои взоры назад, к "доброму старому времени", когда город был очагом домашне-ремесленного производства и мирного сожительства мастеров с учениками и подмастерьями. В своем стремлении приобщиться к этому идиллически-прекрасному прошлому она переносила черты старого быта на быт городской, сочетая старые "добрые нравы" с новыми воззрениями. Из идеализации прошлого и непризнания новой городской промышленности с ее социальными контрастами выросли в Англии начала прошлого века теория Карлайля и мораль Диккенса.
Но чем быстрей вращались колеса прогресса, тем все туманнее становились дали "благодатной старины". Между тем буржуазия, разворачивая производство и технику, все крепче забивала сваи новой культуры, культуры городской, пытаясь сделать и искусство своим верным знаменосцем. И искусство пошло на службу к новому
стр. 163
хозяину, отдав ему все соки своего творческого подъема. Этому способствовало, прежде всего, то обстоятельство, что буржуазия, при всех своих эксплоататорских методах строительства, все же была прогрессивной силой общества.
Но одной из важнейших задач укрепившейся на своих позициях буржуазии стало затемнение классового сознания рабочих. Выступив в свое время как класс и проводя отчетливо-классовую политику, буржуазия вынуждена была в целях самосохранения провозгласить теорию внеклассовой сущности своего господства, как это делали до буржуазной революции феодалы. Послушное воле господина искусство претворяет эту теорию в художественные образы. Одни художники достигают этого явной тенденциозностью. Другие маскируются мистикой, анархизмом, прославлением "свободной личности". Искусство для искусства, а не для человека, - таково последнее слово буржуазной идеологии. Искусство довлеет себе, - таково credo буржуазного художника.
стр. 164
Только отдельные представители искусства, преимущественно - реалисты, оставляя в стороне веления буржуазной теории, осмеливались видеть жизнь в ее обнаженности: из них на первом месте стоит Золя. Но эти единичные личности еще более оттеняли общую картину массового отхода искусства от реальной действительности.
И поэтому город, принятый и отображенный буржуазным искусством, есть посуществу город призрачный, ненастоящий. Он лишен живой крови, центрального жизненного нерва - Труда.
Но уже с началом эпохи вырождения буржуазного порядка начинают проскальзывать новые нотки в оркестре художественного слова. Это еще очень слабые и неуверенные голоса, но их уже слышно. И основной характерной чертой, присущей новым течениям, является виденье мира таким, каков он есть, города таким, каков он есть.
И когда впервые на арену художественного творчества выходит пролетарий, то и образ рабочего все яснее выступает на экране художественной литературы.
стр. 163
Американский рабочий.
(статья первая)
Состав рабочего класса Америки отличается чрезвычайной текучестью и большим разнообразием, что объясняется непрекращавшимся до самого начала империалистической войны притоком эмигрантов, стремившихся в обетованную землю янки в поисках за работой. Итальянцы, русские, евреи, китайцы, греки, поляки, - сотни тысяч людей ежегодно потоком вливались в Америку, и резервная армия труда непрерывно набухала, выбрасывала все же известную часть своих членов и в крупную индустрию, и в потогонные мастерские Восточной Стороны Нью-Йорка. Но несмотря на текучесть состава, несмотря на разнообразие своих составных элементов, американский пролетариат все же оформился в некий монолит, своеобразный, с резкими типическими чертами.
Правда, на "большой дороге" американской художественной литературы очень редко встречается фигура американского рабочего. Вы найдете там и предприимчивого
стр. 164
искателя наживы, и деятельного капиталиста, и веселого бродягу, и мелкого клерка какой-нибудь захудалой конторы. Но рабочего там почти не видно. И это тем более примечательно, что американской художественной литературе не надо было преодолевать традиции феодальной эпохи, ибо этой эпохи Америка не знавала. Американец не мыслит себя вне города, будь он даже фермером с Дальнего Запада, шум и движенье города у него в крови. Где, кроме Америки, мог еще появиться такой горожанин до мозга костей, такой сын и поэт Города, как О. Генри?
"Прямолинейность городских улиц и построек; прямоугольность городских конов и социальных обычаев; неуклонно-бегущие тротуары, строгие, жестокие - без всяких компромиссов; угнетающие правила всего городского обихода даже развлечений и спорта - все это холодно демонстрирует вызывающее презрение города по адресу кривых линий Природы... А потому, да позволено будет сказать, что большой город есть решение задачи о квадратуре круга".
стр. 165
Это из рассказа О. Генри "Квадратура круга".
И при всем этом органическом восприятии города и городской культуры американская литература просто не видит рабочего, этот величайший и важнейший продукт города, его основу и залог его расцвета.
Поэтому, в поисках художественного отображения рабочего в американской литературе нам придется подчас сворачивать с "большой дороги" художественной литературы на ее проселочные дорожки.
В нашу задачу не входит систематический обзор всей американской литературы - хотя бы даже в той ее части, которая так или иначе соприкасается с жизнью и бытом пролетариата. Мы попытаемся лишь проследить на художественных образах, какими путями шло развитие типа американского рабочего до его теперешнего состояния.
Тип современного американского рабочего сложился из двух взаимодействующих элементов: из квалифицированных кадров туземных рабочих, с одной стороны, и неквалифицированной или слабо квалифицированной массы эмигрантов, с другой. В первое время эти две волны не сливались, и между ними происходила даже жестокая борьба. Затем когда значительная масса эммигрантов прочно осела и создала свои профессиональные, а затем и политические организации, начался процесс сближения и обоюдной ассимиляции обеих сторон.
Ярко-очерченный тип квалифицированного туземного рабочего встает перед нами в романе Леруа Скотта "Секретарь профессионального союза".
Яркость образа подчеркивается тем обстоятельством, что все действие романа протекает в кругу рабочего быта, в обстановке повседневной жизни и борьбы рабочей массы. И несмотря на то, что художественная ценность романа весьма проблематична, он имеет очень большое значение для ознакомления с тем, что представлял из себя в недалеком прошлом (а отчасти и сейчас еще представляет) американский рабочий.
стр. 166
Рабочие-металлисты, занятые по постройке стальных основ для домов недовольны секретарем своего профессионального союза. Этот секретарь союза, Бек Фоли, человек очень способный и энергичный, в свое время был добрым гением союза. Он застал союз в состоянии дезорганизации и бессилия и своей упорной работой добился не только укрепления самого союза, но и усиления влияния союза на предпринимателей. Союз стал крупным фактором, и с ним стали считаться. Но Бек Фоли, карьерист по натуре и любитель легкой наживы, вскоре стал использовывать союз в своих личных целях, терроризируя предпринимателей и входя с ними в соглашения, - попросту вымогая взятки. Когда в союзе начался ропот против поведения секретаря, Бек Фоли, использовывая свое влияние на хозяев и сгруппировав вокруг себя "теплую компанию" хулиганов, стал беспощадно преследовать оппозицию. Таким путем ему неоднократно удавалось задушить брожение в среде рабочих.
Наконец, противником Фоли выступает рабочий Том Китинг, человек не менее энергичный и решительный. Возмущенный бесчестным поведением Фоли, он начинает против него борьбу в союзе, перетягивая на свою сторону много рабочих. Фоли пытается подкупить его, потом начинает его преследовать, лишает работы и т. д. Начинается жестокая борьба.
Перед нами проходят картины этой борьбы: выборы секретаря союза, избиения противников, попытки использовать предпринимателей, взрывы домов и предание суду, предвыборная агитация и мошенические проделки при подаче голосов. Эта внутрисоюзная борьба переплетается с грандиозной стачкой рабочих, которую Фоли предает за 50.000 долларов союзу предпринимателей. В конце-концов жульнические проделки Фоли разоблачаются, и союз освобождается от своего бесчестного секретаря.
Том Китинг - простой, малограмотный рабочий, не умеющий даже написать хорошее воззвание к своим товарищам по союзу. Семейная жизнь его далеко не столь красочна: жена очень мало
стр. 167
интересуется общественными заботами своего мужа, занята устройством своего мещанского уюта и требует от Тома, чтобы он отказался от борьбы с Фоли, из боязни лишиться верного и более или менее сносного заработка.
Если и была между ними когда-нибудь любовь, то от нее уж давно ничего не осталось. Семейная обстановка удручает Тома, он рад уйти из дому, чтобы только избегнуть ссоры с женой...
Вне дома он живет кипучей, общественной жизнью, агитируя среди товарищей против Фоли. Он смело идет на жертвы и лишения, во имя союза, но в то же время пытается заручиться поддержкой капиталиста.
Для Тома характерно отсутствие политических взглядов и классово-идейных побуждений в борьбе его с Фоли.
"Моя платформа", говорит он своим товарищам, - честное и добросовестное ведение дел союза и человеческое обращение со всеми без исключения членами".
Эта черта типична для значительной массы американских рабочих, утвердившихся в тред-юнионизме. Но зато союзный патриотизм в них сидит прочно, и честь союза для них первейшее дело. На фоне этого патриотизма возникает ряд этических моментов, которые также впитываются в плоть и кровь рабочего.
Когда один из товарищей, новичек в союзе, предлагает Тому призвать полицию, чтобы арестовать "теплую компанию хулиганов", которая по приказу Фоли пыталась избить Тома до смерти, то получает в ответ такую реплику:
"Нет, хотя они и заслужили это. Но когда вы побольше побудете в союзе, вы узнаете, что мы, рабочие, не любим вмешивать полицию в наши дела. Во время стачек хозяева всегда пользуются ею против нас. И мы потому не хотим иметь с нею дела".
Том насквозь проникнут этой союзной этикой, которая и толкает его на упорную и долгую борьбу. Он тред-юнионист с ног до головы, интересующийся только экономической борьбой рабочих. Идеи социализма столь же чужды ему, как философия или мир искусства. Разница между ним и Фоли, в сущности, сводится лишь к одному, что один из них честный
стр. 168
тред-юнионист, а другой - не стесняющийся в выборе средств человек, но отнюдь не плохой юнионист.
Особенно характерна фигура Тома на фоне других рабочих, выведенных в романе. Вот Барри пожилой, семейный рабочий, готовый присоединиться к Тому, но боящийся потерять кусок хлеба, которого он был лишен долгое время. После долгой борьбы с самим собою он все же решается и становится на сторону Тома, и когда его прогоняют с работы, он умеет сдержать себя и ограничиться таким вопросом:
- "А не найдется ли у вас, Том, на постройке работа для пары человек?"
А вот жена Барри, решительно предлагающая мужу присоединиться к Тому:
- "У тебя, я знаю, накипело не меньше, чем у других. Мы тоже должны участвовать в этом, Джим! А если мы потерпим поражение, - она попыталась улыбнуться, - ну что ж, я ведь не такая уж слабенькая, не правда ли? Я займусь стиркой и дело обойдется".
Том, конечно, выделяется из массы рабочих, как по общему развитию так и по силе воли и выдержке. Правда, длинные тирады, долженствующие популярно изложить теорию утопического социализма, которые автор заставляет его произнести перед интеллигентной девушкой из богатой семьи, не только не убедительны, но прямо-таки огорчают своей тенденциозностью и неправдоподобностью. Но в общем и целом, Том Китинг сын той самой рабочей массы, среди которой он живет и к которой он так привязан, и когда он говорит о рабочих, то в первую очередь имеет в виду самого себя. Это тип рабочего, закаленного в борьбе за существование, понимающего значение организации и спайки, борющегося за экономические интересы класса и стремящегося к тому, чтобы расширить свой умственный горизонт. И он настолько пролетарий, чтобы не стремиться стать буржуа и отказаться от выгодных предложений, если эти предложения отвлекают его от общественной деятельности.
Тип рабочего-эммигранта, живущего в совершенно иных условиях, рисует нам роман Альберта Эдварса "Товарищ Иетта".
Мы сразу попадаем в атмосферу мелких потогонных мастерских, где жестоко
стр. 169
эксплоатируется труд неорганизованных, униженных женщин и девушек. Квалифицированный рабочий имеет хоть кой-какой достаток, - здесь же среди эммигрантов царит жуткая нищета, открывающая простор для самой беззастенчивой эксплоатации.
"Товарищ Иетта" собственно не роман в американском стиле, а описание большого периода из жизни девушки-работницы, которая начинает активно работать в "Женском Рабочем Союзе", а потом становится социалисткой и видным деятелем движения. Со стороны художественной, роман значительно хромает. Фигура главной героини, Иетты Раевской, сильно приукрашена и идеализирована. Весь роман построен по типу сентиментального английского романа, кончающегося всеобщим благополучием. Но несмотря на все эти недостатки, роман дает богатый материал для изучения типических черт американского рабочего-эммигранта.
Иетта работает в потогонной мастерской Джека Гольдфогля. Попав после смерти отца в эту обстановку изнурительного труда, она столь же беспомощна, как и ее товарищи по работе. Она наравне с другими переносит грубости "босса" (хозяина), довольствуется нищенской заработной платой, работает по 10 ч. в сутки. Она жаждет счастья и света, и чуть не попадает в сети сутенера. Случай заносит ее на бал бастующих работниц другого цеха, где она впервые узнает, что такое союз и как должны рабочие бороться за свои права. За этим следует стачка в мастерской Джека Гольдфогля, запись в союз, разрыв со всем прежним укладом жизни и переход к общественной работе. Первое время Иетта почти исключительно занята стачками и участием в пикетах. Затем, благодаря знакомству с Мабель Трэн, руководительницей Лиги Женского Рабочего Союза, организации полубоевой - полуфилантропической, Иетта попала в общество людей высшего круга, в среду важных дам, ученых и пр. Дело не обходится без любовных историй, в результате которых Иетта выходит замуж за видного деятеля социалистического движения, редактора рабочей газеты.
Романисту не удался контраст между двумя социальными группами, но на фоне
стр. 170
этого контраста довольно живо выступают характерные черты Иетты Раевской. До столкновения с Мабель Трэн у Иетты нет никакого представления о сущности ее социального положения, она совершенно не разбирается в вопросах капитализма и рабочего движения. Жалость к больным и терпящим большие лишения товаркам по работе лишена всякого классового оттенка и никогда не подымается до сознательного протеста. Поводом к протесту послужила не причина общественного порядка, а личная обида, нанесенная ей хозяином. Подталкиваемая этой обидой, она готова на самые анархические вспышки и выступления.
Ей чужды традиции класса, те самые традиции, которые живут в крови Тома Китинга. Но зато, - когда она начинает отдавать себе отчет в происходящих событиях, когда она осознает себя, как частицу рабочей массы, когда перед ней начинают вырисовываться перспективы борьбы за интересы ее класса, - она приникает к этим новым идеям с особой страстностью, она не может остановиться на пол-пути, замереть на точке тред-юнионизма. Она чувствует необходимость порвать с филантропической деятельностью Мабель Трэн и переходит к социалистам.
Это художественное обобщение автора в значительной степени совпадает с действительной картиной развертывания рабочего движения в Америке, где подавляющее большинство туземных квалифицированных рабочих, занятых в крупной и тяжелой индустрии, все еще застыли на ярко-оппортунистической и анти-социалистической позиции Гомперса, между тем, как союзы рабочих-эммигрантов идут в первых рядах развивающегося и растущего революционно-социалистического движения.
Раз проникнувшись идеями рабочего класса, товарищ Иетта целиком отдает себя новому делу, отвергая всяческие буржуазные соблазны и заманчивые предложения со стороны ее состоятельных друзей. Она порывает с родственниками, отказывается от перспективы пройти курс в университете и остается на работе в союзе. Правда, все это она делает в несколько экзальтированном состоянии, но все же в действиях
стр. 171
Иетты чувствуется внутренняя правда. Так именно и должна была поступить Иетта Раевская, ибо так же поступают и другие работницы, соприкоснувшиеся с рабочей общественностью.
Вот одна из обычных сценок во время забастовки, - бастуют работницы, занятые в потогонных мастерских по шитью жилетов. В холодный дождливый день Иетта, проверяя пикеты, встречает в пикете чахоточную работницу мистрисс Мусковиц, которая вышла на улицу без шали (шаль ей пришлось заложить).
- Слушайте, мистрисс Мусковиц, - сказала Иетта авторитетно. - Вы пойдете домой. Вам не следовало бы выходить в такой день. Вы простудитесь на смерть. Сегодня тут нечего делать. Я справлюсь и одна.
- Вам-то хорошо говорить, Иетта, - отвечала мистрисс Мусковиц. - Вы можете выступать с речами, работать в бюро и делать кучу всяких вещей для союза. А я только и могу работать в пикете. Я бы не имела возможности платить за помещение, не будь пособий. Я должна что-нибудь делать.
А вот исповедь другой работницы, которая выполняет обязанности казначея по отношению к сотрудникам социалистической газеты:
- Знаю, вы думаете, что я сентиментальная старая болтуха раз я так плачу. Вы всегда так спокойны, Иетта, но я не могу удержаться. Вы, вероятно, предполагаете, что я прихожу в отчаянье от того, что мне приходится целую неделю повсюду бегать, выпрашивая денег, а каждую субботу утром являться сюда и докладывать мальчикам, что я потерпела неудачу - что у меня не хватает средств, чтобы заплатить им жалованье. Но я плачу не от отчаянья, а только от радости. У меня не хватало бы сил переносить это неделя за неделей, если бы я не чувствовала, что по субботам я прихожу сюда, как добрый гений. Ах, эти мальчики: Левли всегда ворчит, а Гарри Мур подшучивает. И... я знаю... иногда им почти нечего есть. А если бы вы видели нору, в которой они ночуют. -
В семейной жизни рабочего-эммигранта очень мало привлекательного. Тяжелые условия работы, удручающая домашняя обстановка, вечная нужда, - все это быстро подтачивает организм и подрывает силы. Молодые девушки вынуждены бывают часто дорабатывать проституцией. Весь уклад жизни этой рабочей массы порождает в недрах ее анархические тенденции, почти всегда сопровождаемые спазмами отчаянья.
стр. 172
Из постоянного взаимодействия двух основных групп рабочего класса Америки, в результате непрерывного сталкивания и сплетения интересов и элементов быта, создался в Америке тот тип рабочего, который мы знаем под именем Джимми Хиггинса.
Его портрет? Вот он перед нами.
"Сутулый, недоедающий человек, у которого одно плечо ниже другого, растрепанные темные усы, запачканные кофе, во рту черные корешки зубов, а в узловатые руки настолько сильно въелась грязь и машинное масло, что мытье их является, очевидно, пустой тратой времени. Платье на нем было изношено и потеряло всякую форму, целлулоидный воротничек потрескался, а галстук походил на какую-то тряпку"...
Вы будете горячо утверждать, что это не портрет американского рабочего, вы даже бросите с возмущением, что это шарж и утрировка. Вы, наконец, будете доказывать, что большинство американских рабочих выглядит далеко не так убого и жалко, как это рисует нам Уптон Синклер. Но даже в том случае, если вам удастся путем статистики и других выкладок доказать, что в Америке немало рабочих, выглядящих вполне респектабельно и умеющих вывязывать галстук со вкусом, Джимми все же останется самым живым человеком в современной литературе.
Его биография? Но она так похожа на биографию любого среднего рабочего в Америке, что любой читатель знает ее заранее.
- Я рос повсюду, - говорит о себе Джимми, и он нисколько не преувеличивает. Отца и матери он не помнит: говорили они на каком-то иностранном языке и рано исчезли с жизненной дороги Джимми. Затем - воспитание на счет города, непосильная работа в качестве мальчика-подручного у какого-то пильщика потом побег и бродяжничество. Потом он научается обращению с машинами, попадает на машиностроительный завод в маленьком фабричном городке - и начинается жизнь - пролетария. Потом женитьба, дети, общественная работа...
Да, общественная работа, работа в пользу великих идей рабочего класса! Она входит в жизнь Джимми Хиггинса таким же равноправным элементом, как обед, жена
стр. 173
и дети. Он не считает себя каким-то героем, подвижником, имея в кармане красную карточку социалиста, - он просто не понимает, как это можно не быть социалистом и не приносить свои силы на служение классу. Ему никогда не приходило в голову стремиться к занятию видных постов в партии: он - "нижний чин", готовый в любое время взвалить на себя самую трудную, неблагодарную и незаметную работу. Украсить залу к митингу, разнести афиши по городу, распространить литературу во время митинга, - вот это его дело, которое он никому не уступит, это его стихия.
Да, Джимми социалист, социалист потому, что это единственный выход для рабочего класса. Он докажет это не только сотоварищу, работающему рядом с ним на заводе "Эмпайр", не только своей жене, которая не совсем довольна, что муж ее путается во всякие истории, но и самому английскому королю, который приходит приветствовать американских солдат, потерпевших крушение.
- Рабочий люд должен получить то, что он зарабатывает! - Так агитирует Джимми английского короля. - Вот посмотрите, господин король, у нас дома, откуда я еду, парень может работать по двенадцать часов в день в течение всей своей жизни и не скопить денег хотя бы себе на похороны. А, говорят, здесь в Англии еще того хуже.
- У нас была страшная бедность, - согласился его величество. - Мы должны будем найти какой-нибудь способ, чтобы избавиться от нее.
- Нет никакого другого способа, кроме социализма! - воскликнул Джимми. - Рассмотрите его и вы увидите! Мы должны избавиться от системы прибылей. Тот кто работает над чем-либо, должен получать то, что он производит.
Джимми не приемлет войны, он считает ее грабительской и империалистической. Нечего валить один на другого: все одинаково виноваты. В начале войны он верил, что социалисты воюющих стран не допустят, чтобы война долго продолжалась. Удар, который был нанесен его вере поведением французских, английских и германских социалистов, не вышиб его, однако, из седла. Ничего, долго не протянется. Русская революция вдохнула в него новые силы. Октябрьский переворот привел его в дикий восторг.
стр. 174
"Джимми был теперь на седьмом небе, витал как в облаках. Наконец-то появилось пролетарское правительство, впервые в истории! Правительство состоящее из таких же рабочих людей, как и сам он, ведет самостоятельно свои дела без всякой помощи со стороны политических деятелей или банкиров! Оно выступает перед лицом всего мира и говорит истинную правду о делах государственной важности на языке, понятном для простых людей!"
Он с необычайной страстностью следит за развитием событий в России, он целиком на стороне большевиков. Все, что они делают, хорошо. Если и бывают ошибки, то...то это враки буржуазной прессы, которой Джимми не верил ни на грош. Он с жадностью набрасывался на все сведения о ходе переговоров между Германией и Россией, и в глубине его существа жила глубокая уверенность, что конец войны уже близок. Он знал: -
ни одного из рабочих в рядах вражеской армии ни в каком случае нельзя будет заставить открыть огонь по своим братьям, провозвестникам мира!
Наступление германских войск на большевистскую Россию, в котором "социалисты в рядах германских армий делали буквально то же самое, что не-социалисты", т.-е. "стреляли по красному знамени совершенно так же, как стреляли по царскому знамени", - это наступление перевернуло все в душе маленького механика из Лесвиля. Весь антимилитаризм Джимми пошел к черту: он будет бороться с германским империализмом, который пытается задушить русскую революцию, первую в мире власть рабочих. Он отправляется на фронт в качестве мотоциклиста, участвует в боях на французском фронте, потом попадает в Архангельск. Там у него завязываются сношения с подпольными большевиками, ибо под курткой цвета хаки в груди его бьется социалистическое сердце, а во внутреннем кармане куртки, - можете быть уверены, - зашита красная карточка. Скоро он, однако, попадается в руки собственному начальству, подвергается пыткам и истязаниям и сходит с ума, не выдавая товарища большевика.
Такова история Джимми Хиггинса.
У него крепкий, настоящий закал - у этого маленького механика с завода "Эмпайр", закал, который не приобретается
стр. 175
в несколько минут. Этот закал проявляется не только в его выдержке под пытками, но еще больше в те моменты, когда ему приходится самостоятельно разрешать вопросы, так или иначе связанные с социалистической этикой. Перед приходом в госпиталь английского короля Джимми весь день занят мыслью, как ему, социалисту, подобает говорить с королем.
"Теперь один из "королишек" намеревается притти в госпиталь! А что тут должен делать Джимми? О каком дьяволе ему с ним говорить? Нужно ли будет говорить ему "ваше величество"? Джимми сжал кулаки под покрывалом. "Будь я проклят, если я это сделаю"!.. Джимми был от природы добродушным существом; он готов был отвечать лаской на ласку других людей. Но в соответствии ли с революционной этикой быть вежливым с "королишкой"? Не является ли его обязанностью сделать что-нибудь такое, чтобы показать свое презрение к "королишкам"? Быть может, его королевской особе никогда за всю свою жизнь не приходилось встречаться ни с кем, кто "восстает против нее"? Прекрасно, сегодня на ее долю выпадет такой случай!"
А вот рассказ о том, как Джимми попал в тюрьму. Он, как обычно, держал высоко факел на месте для митингов на углу Главной и Третьей улицы, а его товарищей арестовывали одного за другим, когда они отказывались прекратить митинги. Наконец, дошла очередь и до Джимми.
"Бедный Джимми! Ему нисколько не хотелось быть арестованным, и он страшился даже мысли выступить с какой-нибудь речью, хотя бы такой короткой, какие оказались сегодня в порядке дня. Но тут, конечно, была поставлена на карту его честь, иного выхода не было. Он передал факел одному из стоящих рядом и поднялся на эшафот.
- Так это свободная страна? - закричал он. - У нас есть свобода слова?
И первая попытка Джимми произнести речь закончилась тем, что его сдернули сзади за пиджак, отчего едва не повалилась неустойчивая платформа, на которой он стоял".
Таков Джимми и в самых сильных переделках, и в обычной жизни: крепко-сколоченный революционер-социалист, который может и ошибиться, но который всегда верен своему пролетарскому чутью и пролетарской совести.
стр. 176
Медленно, очень медленно, нарождается в Америке этот новый тип рабочего-революционера. Традиции тред-юнионизма, с одной стороны, беспорядочное бунтарство, с другой, - все это чрезвычайно затрудняет процесс развития тех сотен тысяч и миллионов Джимми Хиггинсов, которыми полны американские фабрики и заводы. Ведь Джимми не исключение, не выскочка, - он самый рядовой рабочий - только с прояснившимся классовым сознанием. Он не проходил специального курса социализма, он не посещал специальной школы пролетарского самосознания, - он обучался лишь в одной школе, школе жизни. Он и сам не состоянии ответить на вопрос, каким образом он стал социалистом. Просто один товарищ, чудаковатый парень, давал ему читать какие-то книжки, а случайно подвернувшаяся трехмесячная безработица дала ему возможность хорошенько поразмыслить на досуге. Вот и все.
Новый тип рабочего в Америке уже народился, сейчас он находится в периоде оформления. Каждый день создает тот незначительный, на первый взгляд, повод, который толкает рядового пролетария на путь пролетарской борьбы. И это происходит потому, что сам Джимми Хиггинс уже был подготовлен в истории американского рабочего движения Томом Китингом - с одной стороны, и Иеттой Раевской - с другой.
Вот это оформление нового общественного типа, органически выросшего из условий американской действительности, американского города, уже разомкнуло уста художественной литературы. "Джимми Хиггинс" уже во много раз художественно-ценнее и "товарища Иетты" и "Секретаря профсоюза". Мы уже сейчас стоим накануне внедрения рабочего в художественную литературу, и можно полагать, что в этом деле не последнее место займут художники из рядов самого пролетариата.