стр. 159
Семен Родов
А КОРОЛЬ ТО ГОЛ
(Вместо рецензии на книгу: Н. АСЕЕВ, Избрань, стихи 1912-1922).
В настоящее издание, как то гласит предисловие к книге, вошли только выбранные автором стихи. Все остальные "расцениваются автором, как не поднимающиеся над уровнем ученичества и совершенно исключены из списков (!) его стихов. Таким образом, в "Избрани" наиболее полно и отчетливо вырисовывается поэтический облик Николая Асеева за весь период его работы с 1912 по 1922 год".
Такое заявление обязывает. Оно накладывает определенную ответственность и на автора, который эту ответственность подчеркивает, и на критика, который хочет вдумчиво подойти к литературному явлению, не только как к игре "вольного вдохновения", а и как к сознательному мастерству, к искусству, претендующему на общественное значение.
Мы не будем здесь разбирать того, насколько действителен метод вычеркивания из "списков", отказа автором от своих произведений. "Слово не воробей, вылетит - не поймаешь" и зачастую облик автора предстает пред нами полностью не только из его достижений, но и из ошибок, блужданий и даже неудач. Наконец, не всегда поэт "сам свой высший суд"; и как раз может быть то, что
стр. 160
автору кажется негодным, более ценно, чем выбранное им самим.
Если же стать на точку зрения, что "ученические" произведения поэта не должны быть помещены в его книгах, то, нам кажется, Асеев недостаточно ограничил списки своих стихов. За очень малыми исключениями, произведения его представляют поэтические упражнения, которые никак не могут быть поставлены выше уровня ученичества, хотя и высшей ступени. В них нет главного, что отличает произведение мастера: общественной необходимости. Мы говорим это с тем большим сожалением, что последние работы Асеева представляют определенный интерес и мы могли рассчитывать на большие результаты его десятилетней поэтической деятельности.
* * *
В основном недостатки творчества Асеева те же, что и у других футуристов. Это - столь яростное перегибание "формальной палки", что сама палка вдрызг рассыпается и остаются одни лишь щепки творчества. Целый ряд произведений представляет собою словесные узоры, за которыми очень трудно или совсем невозможно найти смысла.
Футуристы никак не могут усвоить той простой истины, что произведение в котором не слиты органически содержание
стр. 161
и форма - уже не произведение искусства. Что все словесные формальные "достижения" таковыми не являются, поскольку они ничего не оформляют, поскольку они остаются висеть клочьями звуков, которые треплет ветер ухищренных экспериментов.
Именно в отношении формы, словесного мастерства или, как высокопарно выражаются теперь футуристы, "речековки" стихи Асеева, в громадном большинстве, совершенно беспомощны.
Мы можем проследить это на целом ряде элементов стиха. Возьмем, например, рифму. Как они строятся Асеевым, когда он хочет выйти из обычного шаблона?
Излюбленные им рифмы - составные. Выписываю целый ряд примеров (далеко не исчерпывающих):
вас дал - загваздал (стр. 42)
глаза ест - заезд (стр. 42)
дар ту - старту (стр. 42)
высь везде - вызвездил (стр. 30)
в крови дымку - выдумку (стр. 54)
небо лью - небылью (стр. 56)
бань его я - вызванивая (стр. 56)
стихов лот - холод (стр. 62)
красе вер - север (стр. 73)
и т. д.
Стоит только взглянуть на эту небольшую табличку, чтобы понять, что принцип такого составления рифм: 1) примитивен, 2) шаблонен и 3) что хуже всего, до приторности искусственен.
И эта искусственность, эта погоня за новой рифмой, во что бы то ни стало, тянет одну строчку футуриста "в лес", а другую "по дрова". Есть целые произведения, построение которых, образы, синтаксис которых можно объяснить только следя за поводырем рифмы.
Беру наугад начало стих. "Проклятие Москве" (стр. 56).
С улицы гастроли Люце
Были какой-то небылью,
Казалось, Москва на блюдце -
Один только я неба лью.
Нынче кончал скликать
В грязь церквей и бань его я,
Что он стоит в века
Званье свое вызванивая.
Не возьмусь предугадывать, найдется ли кто-нибудь, кто бы этот отрывок (как и все стихотворение) понял, но для меня ясно,
стр. 162
что не только "Люце" для "блюдце", но что и "небо лить" (?) на это самое блюдце Асееву понадобилось, чтобы срифмовать "небылью" и "небо лью", и что "бани" для этой же цели Асеевым притянуты. И разве не для этой же рифмы притянута за волосы столь сногшибательная и столь гонимая тов. Арватовым "инверсия" (неестественная перестановка слов) как "бань его я?" И затем: кто это - "он стоит?" И кого это Асеев "кончал скликать?"
Таких примеров и еще более запутанных, несообразных можно было бы привести десятки.
Иногда эти потуги на оригинальную рифму или созвучие жалки до смешного, как "прелестей" - "встретились мы", "красавиц" - "бросаюсь", "винтики" - "синь теки". Эти синтики, я надеюсь, станут пугалом для всех молодых поэтов, которые с большей осторожностью будут относиться к такому "безобидному" делу, как рифма.
* * *
Но если читатель думает, что предел искусственности и нелепости уже превзойден в приведенных мною примерах, он ошибется. Под конец я припас такой образчик Асеевского рифмотворства:
...Разум изрублен. И
Скомканы вечности вежды.
Ты
Не ответишь, Возлюбленный,
Прежняя моя надеждо.
...Нет не изверуюсь, Нет не изверуюсь
Реже но
Буду стучать к тебе дикий, взъерошенный,
бешеный.
("Торжественно", стр. 23).
Действительно, торжественно. Да ведь это прямо из Тредиаковского:
"Екатерина Великая, о!
Поехала в Царское Село"!?
То же самое, что и с рифмами, у Асеева часто происходит и с звуковой стороной стиха. Есть удачные места, но вот извольте-ка прочесть:
...шелками хлюпая
Вот, волн вам их ропот покоряя,
привидится эскадра боевая
(стр. 47)
или
...Дыши и ищи и люби
(стр. 63).
стр. 163
С другой стороны, стихи ("День", "Когда земное" и др.) - от которых слишком отдает Бальмонтом, чтобы это был Асеев.
* * *
Эта погоня за оригинальностью во что бы то ни стало влечет и не может не влечь за собой целый ряд несообразиц в синтаксисе, в построении фразы, образов и т. д.
На вылет, не вылет, на вылет
Меня расстрелять не забудь
(стр. 32).
У пчел обрываются жала,
Когда их тревожат и злят
(стр. 33).
Ребенок утренней порой
Игрался с пролетевшей пулей.
(стр. 50).
Мы можем заверить тов. Асеева, что ребенок, если только пролетевшая пуля не засела в него ("с"? - навряд ли бы тогда ребенок "игрался") не мог играться с пулей именно потому, что пуля пролетела; также, как нельзя не только расстрелять, но и стрелять на вылет, также как у пчел обрываются жала не тогда, когда их тревожат и злят, а когда они жалят.
Иногда же встречаешь такой круговорот слов, что кажется сам здравый смысл пошел в круговую:
Вьюги в сияющих усах
Промчался спугнутый русак
(стр. 76).
Спугнутый русак промчался в сияющих усах вьюги. Здорово!
Как мы видим, с рифмой, с звуковым построением стиха, с логикой и синтаксисом в "Избрани" обстоит не совсем благополучно. То же самое и с ритмом. Опять таки, за редкими исключениями ритм стихов Асеева или случаен и невыдержан или сбивается на чистейший метр (Брегобег, 27; Гляжу вперед, 43; Первомайский гимн, 92 и т. д.). И любопытнее всего, что именно последние, т. е. написанные классическими размерами стихи Асеева более организованы и понятны. И как раз они очень слабы во всех отношениях. Получается странная, но для футуризма в целом довольно верная картина. Там, где футуристы пробуют по новому обработать
стр. 164
словесный материал, получаются упражнения, лишенные не только общественного значения, но иногда и элементарного смысла и логики. Там же, где общественное значение и проглядывает, произведения футуристов в большинстве случаев беспомощны и трафаретны в формальном отношении.
* * *
Сущность футуризма прекрасно сознают и представители его. Несмотря на клятвы футуристов, что они выполняют "социальный заказ", прав все-таки Каменский, что поэт-футурист по существу только жонглер (см. N 1 "Леф") и ему со страниц "Избрани" вторит Асеев:
Играть мне словами с тобою изволь!
(стр. 70).
Плохая игра. Ибо (и это тоже сознают футуристы):
И этой песни не поймут,
Как всех прекрасных, нежных песен.
(стр. 71).
* * *
Асеев один из лучших представителей футуристов, которых вообще-то осталось немного. Главным аргументом футуристов на всех диспутах и спорах, оправданием их деятельности, были заявления о том, что они, мол, мастера слова, что они работают над языком, выковывают новую форму и т. д. На примере Асеева мы убедились, что дело обстоит далеко не так. Футуристам отчасти удалось выполнить задачу разрушения старых форм литературного творчества (и то стихов, по преимуществу), но они сказались бессильными построить что нибудь действительно новое; они беспомощны, когда от разрушения переходят к строительству.
Загадка этого бессилия лежит, конечно, в классовом характере футуризма. Теория, выдвинутая типичной деклассированной богемой, представляла собою по преимуществу и в первую очередь чисто-литературный бунт внутри самой буржуазии против устарелых форм буржуазного искусства. "Сбрасывая с парохода современности" классиков, размахиваясь для "пощечин
стр. 165
общественному вкусу", футуристы выполняли задачу разрушения буржуазного искусства, но в то же самое время оставались одним из отрядов его, знаменуя собой его окончательное разложение. Воюя с эстетизмом предшествовавших ему литературных школ, футуризм все же во главу угла ставил и ставит формальное отношение к искусству.
Естественно, поэтому, что почти вся работа футуристов свелась к ряду более или менее удачных экспериментов.
С начала пролетарской революции футуристы должны были отойти от своих прежних позиций. Цепляясь еще и посейчас за свои старые теоретические построения, футуристы должны были, особенно последние два года, в своей практике вводить элементы революционного содержания. В частности, это относится и к Асееву.
Нужно, однако, отметить, что некоторые из таких стихотворений, имеющихся в "Избрани", далеки от пролетарского понимания нашей революционной действительности ("Предчувствия", "Мы пили песни"), а другие - с некоторым налетом мистики ("Радиовесть", "А мы убежим", "Гляжу вперед").
Иногда же Асеев впадает в самый неприятный шаблон:
Была пора глухая,
Была пора немая,
Но цвел благоухая
Рабочий праздник мая
и т. д.
(Первомайский гимн).
стр. 166
Или
Яркоголовая правда
Ступи же кривде на лоб,
Чтоб пред нарастающим завтра
Упало вчера - холоп!
(Москвы на взморьи)
Несмотря на все эти ошибки, неудачи и провалы, мастерство Асеева последних двух лет вызывает сомнения гораздо меньшие. Поскольку мы могли следить за работами Асеева, появлявшимися в периодической печати, он из тех футуристов, которые хотели и умели учиться у Революции и которые почти перестали быть футуристами. Сумеет-ли он доучиться до конца? - Посмотрим. Вероятно, ошибки и неудачи будут и впредь, но в основном, нам кажется, Асеев сумел перебороть и свое поэтическое прошлое и теории футуризма.
Асеев как будто сам сознает шаткость своих прежних поэтических построений. Обращаясь к нашему "сегодня", он восклицает:
С тобою, с тобой мое звонкое нынче
В твой рай трудовой я войду, если пустишь.
("Сегодня")
Это сознание, а также стремление войти в наше трудовое сегодня показывают, что Асеев становится на правильный путь революционного писателя. И подтверждается этот путь некоторыми стихотворениями относящимися к 1922-1923 гг., в особенности прекрасным "Гастевым".