стр. 9
Борис Волин
КЛЕВЕТНИКИ: Эренбург Никитин Брик
I. Добродушные издатели и не простодушные писатели
До сих пор мы еще слишком добродушно относимся к тому, что делается в нашей, так называемой, изящной литературе. Уже давно, собственно говоря, известно, что коммунисты слишком добродушные ребята. Но именно потому, что это известно, именно потому, что этим пользуются наши противники и наши враги, надо этому положить конец. Тем более это надо сделать, что обещаний рабочему классу и коммунистической партии было разными с'ездами, конференциями и совещаниями надавано тысячи насчет серьезной, решительной, беспощадной и т. п. борьбы с буржуазной идеологией и ее разнообразными проявлениями, а дела в конце-концов сделано до сих пор на ломаный грош.
А наш антипод по идеологии не дремлет. Он захватывает лучшие выигрышные позиции, он на них укрепляется, совершает обходные движения, кое что, довольно порой значительное, из молодых резервов берет в плен и внедряется, наконец, в такие области нашего бытия, что
стр. 10
больших трудов, усилий и жертв требуется, чтобы одолеть противника и вышибить его из нам принадлежащих и для нас решительно важных позиций.
Добродушные большевики, сидящие в наших издательствах - дают приют этим господам, вскармливают их творчество, способствуют его распространению среди широчайших читательских кругов. Эти "приявшие" считают себя монополистами в изображении революционного быта, по крайней мере, в такое положение их поставили наши государственные издательства. Но надо потерять всякое революционное чутье, чтобы решиться на выпуск в свет и на распространение такой, с позволения сказать, "революционной литературы", как "Жизнь и гибель Николая Курбова" - Эренбурга, или "Непопутчица" - Брика, или "Рвотный форт" - Никитина. А между тем, эта рвотная литература искажает революционную действительность, пасквильничает, утрирует факты и типы и клевещет, клевещет, клевещет без конца и без зазрения совести на революцию, революционеров, на партию и на коммунистов.
стр. 11
II. Илья Эренбург
а) Партийный альбом, составленный Эренбургом.
У Эренбурга - размах большой. Чего в самом деле бытописать провинциальную партийную жизнь, как это делает коммунист Ю. Либединский в своей "Неделе". На меньшее, чем ЦК РКП с его Оргбюро, Эренбург не согласен. Да и как ему согласиться на меньшее. Кому как не ему - парижской богеме, католическому мистику и сменовеховцу - знать всю подноготную нашей партии с ее четвертьвековой традицией, с ее подпольщиками партийцами, с ее непонятной для нечлена партии дисциплиной.
Вы хотите знать, например, как этот "приявший революцию", стоящий на советской платформе, в назидание врагам и на умиление современному поколению и потомству, рисует ЦК РКП? Так вот слушайте:
"Воздвиженка. Казенный дом, с колонками дом, как дом. Только не пешком - автомобили; не входят - влетают, и все с портфелями. Огромный околодок... А вывеска простенькая - как будто дантист - заржавела жестянка: ЦК РКП". (Стр. 7).
Так начинается изданная "Новой Москвой" книга Ильи Эренбурга "Жизнь и гибель Николая Курбова". Здесь все замечательно, в этой внешней картине ЦК. И то, что это казенный дом, и то что это околодок, и то, что ЦК РКП ассоцицируется с дантистом... А это: не пешком - автомобили, не входят - влетают и все с портфелями - так и отдает психологией обывателя или еще лучше - салопницы, перепуганной на смерть, ничего не понимающей в том, что это за РеКаПе такая, у здания ЦК которой она, разинув рот и обалдев, остановилась...
Вы хотите, например, знать, кто это казенное здание с вывеской дантиста посещает. Раз-два готово. Илья Эренбург с удовольствием рассказывает:
"Толпятся с портфелями, обросшие, обмотанные. Ведь, когда-то ходили в пивные, заедали моченым горохом и воблой, читали альманахи "Шиповник", даже влюблялись,
стр. 12
охали, а теперь нельзя - ну как на своей кровати перевернуться с боку на бок - инструкция". (Стр. 8).
Не правда ли замечательно точный, фотографический, верный снимок с партийцев-подпольщиков? Не правда ли чудесное художественно-выполненное изображение внутреннего ощущения партийной дисциплины: нельзя влюбляться, нельзя с боку на бок - "инструкция". Ведь вот же спасибо Илье Эренбургу, а мы то грешные члены РКП мыслили себе партдисциплину, как животворящий цемент, связующий партию в один мощный организм, как добровольное подчинение интересов личности мощному боевому коллективу.
Но это что! - "Инструкция" чепуха! У Эренбурга есть слово покрепче, пострашнее:
"И надо всем - одно слово, тяжелое, темное слово: "Мандат". (Стр. 8).
Таковы, по сменовеховскому Нестору, рядовые партийцы, которым суждено попасть в "околодок", к "дантисту", те, кто связан "инструкцией" и над кем властвует "мандат".
Ну, а не хотите ли вы познакомиться с Лениным, Троцким, Бухариным? Вы никогда с ними бесед не вели, никогда не видели их лицом к лицу? Пустяки! Эренбург, ведь, революционный художник, он, ведь, благожелательно к вождям партии относится. Так прочтите внимательно про тех, чей дух витает над казенным домом на Воздвиженке. После общей панорамы ЦК РКП и любительских снимков с влетевших в него членов партии, Эренбург дает вам монументальные портреты вождей. Слушайте -
Номер первый:
"Насмешливый слегка, простой, как шар (не это-ли вожделенная фигура). Слова расходятся спиралями. Точен - аппарат. Конденсированная воля в пиджачной банке, пророк новейшего покроя, сидевший положенное число лет сиднем за книгами (или за кружкой бюргерского пива), а после в две недели ставший мифом, чье имя сводит равно съума и пекинского кули, и джентельмена из Лидса, чуть испачканного угольной пылью". (Стр. 173).
стр. 13
Узнали портрет?
Ну, теперь вот вам еще один портрет другого "вождя".
"Доморощенный Буонапарте, шахматный игрок и вождь степных орд, выстроенных под знаменем двадцати одного пункта некоей резолюции. Это - треугольник". (Стр. 173).
И этот портрет узнали? Еще-бы! А этот - скажите, пожалуйста - как не узнать с любовью и вдохновением написанный портрет?
"Молоденький, веселый. Идеальная прямая. Грызун - не попадись (впрочем, это только хороший аппетит, вместе со смехом всем передается). "Enfant terrible" говорят обиженные в разных реквизированных и уплотненных, здесь же очевидно: просто на просто живой, не мощи: - человек". (Стр. 173).
Илья Эренбург заглядывает и в глубь партийных времен. К двадцатипятилетию РКП и он готовит очерк подполья. Как в самом деле партия может обойтись без эренбурговских воспоминаний? И то же издательство, которое порой с любовью издает сборники посвященные истории нашей борьбы и работы, дает возможность этому пасквилянту клеветать на наше подполье, как даже Тургенев не решался клеветать на нигилистов в своем знаменитом романе "Новь".
Вот каков руководящий центр московского подполья, заседающий на конспиративной квартире, где производит "массаж лица Мадам Цалипкис" - рыжая дама, пахнущая "Брокаровской сиренью".
"Там верещали: хроменький студент технолог, рябой, угрюмый дядя, девица очень тощая, на долгих заседаниях явно утратившая пол, еще какие-то". (Стр. 37).
Что, кроме презрения и насмешки, к русскому большевистскому подполью может питать Эренбург, в годы реакции, в платье маркиза разгуливавший по парижским кафе и бульварам, шатавшийся по разным католическим орденам, мистическим кружкам. Эти большевики разве умеют рассуждать! - Они верещат! Разве есть среди них живые, нормальные люди? - Только хромые, угрюмые, синие чулки, тощие, бесполые.
Вы знаете, что такое партия по Эренбургу?
стр. 14
Это -
собор, где плиты, арки, купол. "Чтобы мир понять - его огородили: порог и дверь" (Стр. 37).
Парочка эренбурговских зарисовок московских большевиков - профессионалов подполья:
Вот - "пропагандист".
"В районе - секретарь товарищ Надя Курсистка. Влюблена в пропагандиста Глеба. Разумеется идейная любовь. Но только Глеб, рассказывая грудастой Варе в какой печальный эмпириокритицизм ударились иные из верхов, вместо точки рукой на миг - к груди - товарищ Надя, забывая свои обязанности, роняет блок-нот, путает адрес, немедленно выбывает из строя". (Стр. 42).
Вот - "профессионал".
"Товарищ Тимофей - дискуссия. Если разобрать на составные элементы - три: чахотка, пенснэ и в упоении брызги слюны, жестокий - водомет...
Враги природные (царь, кадеты) его не занимали.
Враги - меньшевики. При этом слове Тимофей яростно кашлял, так что пенснэ галопом пролетало ввысь, и взрыв слюны". (Стр. 43).
Вот - "цекист".
Кличка "тов. Иннокентий" - больной. Ночевали вместе, снял пиджак - лохмотья. Есть забывал. Но не было в нем ничего от аскетизма марксистских начетчиков... Раньше кажется, такие в скитах живали: молились, перевязывали лапу подшибленному журавлю, вне мира были с миром. Жизнь не в монастыре... в самой изуверской партии такой сыскался... Дитя, лесная ягодка, улыбка". (Стр. 47).
Ну, как нравится вам партийный альбом, составленный Эренбургом и изданный "Новой Москвой", товарищ-читатель?
Казенный дом, околодок, дантист, инструкция, мандат, шар, пиджачная банка, доморощенный Буонапарте, треугольник, грызун, рябой дядя, бесполая девица, сластолюбивый организатор, слюнявый пропагандист, толстовец цекист.
Не плохой мир зверей, микробов и типов Ломброзо преподнесенный Эренбургом под вывеской РКП!..
Но - оставим дела партийные. Хорошего понемножку. Перейдем к советским делам - вечекистским, в которых Эренбург считает себя не менее компетентным, чем в делах партийных.
стр. 15
б) Эренбурговская расправа с Вечекой.
Наберись, товарищ-читатель, терпения и не ругай нас, если тебя будет тошнить от приводимых цитат, будь хладнокровен и терпелив, ибо эту рвотную литературу надо изучить, чтобы знать, как надо действовать и чтобы привлечь партийное внимание к "братьям-писателям", которых кормят товарищи-издатели, где сидят хорошие коммунисты, но уж слишком добродушные ребята.
Сменовеховец Эренбург, как и все эмигранты, знает из первоисточников, конечно, что чека - проклятое дело, что в чеку партработников загоняют работать палкой, что никто порядочный в чеку не пойдет, а ежели попадет, то развращается, кончает самоубийством, спивается.
Эренбург непреложно вещает:
В чеку же идут лишь коммунисты последнего выпуска; нос угреватый в бобровый уют окунуть или на "Кисловке" пирожное "Наполеон" с кремом давить языком, косых не считая. (Стр. 8).
Измывается над партией Эренбург. Кому, мол, неизвестно, что чека - дело палаческое, грязное, кровавое, а хочет она - партия - все это святыми руками делать. Партия, мол, хочет поставить почти святого
туда, где сети с уловом - доллары, караты, где кровь окисшая со сгустками, где можно души с вывертом щипать, где всякий рыженький сопляк в каскетке - Ассаргадон... (Стр. 8).
Смачная, жирная картинка чека: угреватый нос, рыжий сопляк, пирожные, окисшая кровь, щипанье душ с вывертом, доллары, караты... Какое дело Эренбургу до той неслыханно героической роли, которую сыграла ЧК в деле раскрытия крупнейших белогвардейских заговоров, какое дело этому господину до тех невероятных жертв, которые принесла ЧК во имя революции. Не Локкарт, не Национальный центр, не анархисты подполья, не Савинковщина его занимают, он, пожалуй, не верит вместе со всеми контр-революционными обывателями, что они были, он пожалуй, склонен скорее думать, что это большевистская выдумка, а реальность - это караты, доллары, щипанье душ, разврат, пьянство, распутство в грязных
стр. 16
каморках "Тараканьего Брода", сведение личных счетов и тому подобное, что валяется в смрадном мусорном ящике истории и что раскапывает "эстет" Эренбург, выдавая все это за жемчужные зерна революции.
Вы не забыли еще, конечно, как контр-революционная салопница-Эренбург растерялась и остолбенела, очутившись на Воздвиженке перед казенным домом с вывеской дантиста - ЦК РКП. Чего уж в самом деле ждать от Эренбурга, когда он начинает повесть о ЧК, - не к ночи будь помянута. Если Эренбурга поразил казенный дом ЦК РКП, то как же должен поразить его воображение вид громадного чекистского дома, что на Лубянке.
"Взяли дом. Обыкновенный... Взяли и сделали такую жуть, что пешеход, вздрагивая даже в летний зной старательно - сторонкой. Ночью растолкать кого-нибудь и брякнуть: "Лубянка" - взглянет на босые ноги, со всеми простится, молодой, здоровый бык - заплачет, как мальчик... (Стр. 76).
Замечательно это: взяли и сделали. Как бы с горечью в голосе обо всем этом Эренбург рассказывает. Жалко ему этого большого дома, где раньше жили: "немцы-коммивояжеры, молодожены, из грустных захолустий, орловский помещик и проч.
"Взяли дом и стал он мифом... Там духота, темнота, икота... Табун автомобилей храпящих, ржущих, мяукающих... Заставы. Заграды. Здесь - штык. Там - смрадная параша. Направо - пролежанный диван. Налево - смерть... (Стр. 77).
А делает свое дело в этом страшном доме какое-то сборище ренегатов, маниаков, преступников.
Вот Аш круглое лицо, волосики на всех несвойственных местах, глаза как у щенят, чудак не от мира сего, ходит с большими ножницами: чик-чирик. Не ест колбасы, ибо "при нынешнем положении Республики" это непроизводительная трата сил. Поэтому отдает свой пай "бедненькой" курьерше Анфисе, столь монументальной, что стекла дрожали, когда она входила на цыпочках.
Вот Андерматов - вырожденец, садист, развратник, уголовный преступник.
стр. 17
Вот Чир - грязный, развратный парень, вечно в нарывах и чирьях, бывший налетчик и фальшивомонетчик.
И вот эти то чекистские типы осуществляют красный террор.
А знаете ли вы, что за штука такая "по Эренбургу" Красный террор.
"Из параграфов отчетливо выступили дивные черты: суровое надбровие, покатый лоб, в глазах унылый одичалый восторг. Аш, очарованный, прошамкал: "Массовый террор"... (Стр. 81).
"В кабинете Аша жила высокая смуглянка, дикая идея, имевшая глаза и губы, по имени "массовый террор". (Стр. 82).
Русская революция в период наибольшей и смертельнейшей опасности встала на путь красного террора. Наша партия и советская власть были вынуждены встать на этот путь. Мы всегда указывали на временный характер этой меры. Работники ЧК тяготились необходимостью применения этой меры. А каждый политически грамотный рабочий понимал, что без террора не обойтись, что на удар надо ответить ударом, что всякий класс, борящийся за свою диктатуру, к нему прибегает.
Но какое дело до всего этого Эренбургу? Ему надо свести счеты с террором ВЧК, ибо этого требует НЭП, стоящий за его спиной, отдыхающий нынче от всех тех "ужасов", которые ему со стороны ВЧК грозили.
Что такое массовый террор? Ну, конечно - "дикая идея", которая могла зародиться только в воспаленном мозгу этих извергов-большевиков. А ведь от этого-то уродливого чудовища, с суровым надбровием и покатым лбом, с запахом скисшей крови, неплохой коммунист, честнейший, даже по Эренбургу, работник приходит в "унылый одичалый восторг" и "очарованный шамкает": "какие дивные черты" у этой "высокой смуглянки"!
Но вот Эренбургом здание ВЧК, что на Лубянке, выведено, типы ее главного секретно-оперативного Отдела нарисованы, идея, над ними властвующая, конкретизирована. Вы думаете - дальше итти некуда? Ничего подобного! Эренбургская контр-революционная пошлятина, его плохо скрываемое издевательство над нашим тяжелым,
стр. 18
но героическим прошлым - впереди в описании работ ЧК по составлению списков подлежащих расстрелу, в грязной глупейшей истории с "Тараканьим бродом", в романе чекистки с заговорщиком, в увлечении Курбова контр-революционеркой Катей, в его любовных упоениях в грязных притонах, в угарном посещении московских трущоб, - короче говоря - пасквиль, клевета, с таким упоением сейчас принимаемая нэповским читателем Эренбургского романа.
в) Исторический мужчина Эренбург - об исторических девках.
Такое уж положение всех этих романов, повестей и рассказов: там, где революция, гражданская война, чека, партия - там обязательно и порнография. Ее немало разлито Эренбургом и по "Курбову".
Тут - и
"груди ждут: сначала затвердеть под пальцами любовника, потом набухнуть - детеныша вскормить". (Стр. 43).
Тут - и первые впечатления нелегального Курбова, приехавшего в Киев.
"прошли две гимназистки, вспыхивали первые веснушки - золотая россыпь. И груди, полные видением прекрасного поручика с Фундуклеевской, как клейкие почки тополей, готовились вздувать форменные передники. (Стр. 61).
Тут - и Маничка Типунчина.
"Историческая девка, гордящаяся тем, что спала с тремя режимами, то-есть: с приставом Басманной части, с самим министром при Керенском и с каким-то заспанным профессором Коммунистического университета" (Стр. 97).
Тут - и
"девки усердствуют, соблазняя, расстегивают все, что можно, рукой вытаскивают наружу большущие пенистые груди и похлопывают их, как разносчики арбузы: вот что не обман. (Стр. 97).
Тут - и
"одной рукой, она поддерживала грудь, но изобилье не поддавалось учету - тело все же вырывалось широким водопадом и сливалось с бушующими валами живота. Это было неистовство огромной бескрайной плоти... готовой захлестнуть не только особняк бывший князей Дундуковых, но и Москву, весь мир: потоп. (Стр. 139).
И т. д. и т. д. на протяжении двухсот страниц Эренбургского романа.
стр. 19
г) Брызги дегтя.
Эренбург мажет дегтем ворота революции не только крупными мазками, он брызжет на них и мелкими брызгами.
НЭП:
"Здесь (на Трубной) определенно праздновали крестины рослого уродца, рожденного в Кремле в тот вечер, когда блестящий шар (помните? Б. В.) сиял своей безошибочностью исчислений, а углы треугольника (помните? Б. В.) поскрипывали дико, повернутые к заспанному Западу." (Стр. 195).
Военный коммунизм:
Остались цифры, беспокойные, требующие тщательного ухода. Их обуть, насытить калориями, просветить, ввести в обетованный парадиз (? Б. В.), приснившийся когда-то (число к числу приходит в гости...) (Стр. 74).
Школа:
"Товарища Зимштейна в Наркомпрос. Единая и прочее. Дункан немного в переменках. Но главное, чтобы были инженеры... С младенчества их по производственной учесть и обстрогать". (Стр. 9).
стр. 20
"Некультурность" большевицкая:
"Секретарь (оргбюро) тычет своим самопишущим пером (подарок из Ревеля) в чернильницу. Зря тычет, портит перо". (Стр. 9).
Ну - хватит!..
* * *
Мы остановились так подробно на "Николае Курбове", чтобы рассказать нашей коммунистической, нашей пролетарской молодежи, что представляют собою все эти Эренбурги, каждый шаг которых отмечается в наших газетах, которых каждый клочек исписанной бумаги покупается на вес золота, которых наши издатели боятся оскорбить или обидеть даже предисловием, которые задравши хвост и закусивши удила, клевещут на наше подполье, на нашу партию, на ее учреждения и вождей, искажают факты и события, спеша наверстать потерянное ими и их классом в годы гражданской войны и красного террора диктатуры труда.
стр. 19
III. Николай Никитин
а) Рвотная порнография.
Этот - куда скромнее Эренбурга. Мы не знаем стажа этого писателя - во всяком случае видать: большевистского, католического, мистического, сменовеховского стажа не проходил. И как не имеющий соответствующего стажа делами партийными, как таковыми, в своем "Рвотном Форте" не занимается и не интересуется. Но, взяв кусок революционного быта, осколок гражданской войны, Никитин представляет события в таком рвотном виде, о них пропитывает таким тяжелым запахом порнографии и ничем неприкрытой контр-революции, что нет конца возмущению теми кто позволил себе выпустить эту злую пародию, этот пасквиль на один из моментов гражданской войны.
Центральное место "Рвотного Форта", девять десятых его страниц, посвящены половым отношениям и половым сношениям.
Уже через три странички с начала (а их всего-на-всего сто маленьких страничек
стр. 20
очень крупного шрифта) - Ругай едущий по военному делу в форт, забредший случайно к "угоднику" Пиму и увидевший там у него широкую Полагу - Свеяжского председателя жену -
"тиском бы сжать тучные Полагины чаши, что круто рвут тонкий ситец ее кофты... да ближе бы, ближе вмять развернувшиеся лучше парусов бедра". (Стр. 11).
А муж-то Полаги - председатель Пушков, никак женой своей, так Ругаю понравившейся, не довольствуется, ему купеческая Пазовская дочка, молоденькая Тая полюбилась за то, что она -
"зефирная и нежная... А на груди у нее робко бьются справа и слева два алых бантика... Глаз не сведешь с этих трепещущих бантиков. Томит румяное белорозово... но пуще всего эти заманчивые огонечки лампадки справа и слева... Что за грудка у девочки... Прижать, затушить бы их"... (Стр. 34).
А Полага к своему Пушкову льнет, его любит, к нему приехала и -
стр. 21
"Распахнулась Полага покорно... Точь о точь, как та белая береза, что о прошлой весне приютила их в грозу - и огневая девка не от молнии-ли тогда разожглась, и миловала-целовала, голубила... Как и не спится барышне Пазовской... (Стр. 40).
А Свеяжский председатель Пушков только и бредит Таей Пазовской, и на обыск в Пазовский дом отправившись, дернул дверь и -
"видит: на кровати беленькая, тоненькая, испуганная - то пышное сердце сожмет, то втиснет розовую полную ножку в черный чулок" и т. д. (Стр. 43).
А начальник "Рвотного Форта" - начукрепрайона уж совсем каким то подозрительными делами занят: он зачитывается какой то старинной книжкой о прекрасной маркизе Паризине - супруге маркиза Пиколо.
"Дондрюков шел к себе, чтоб насладиться на ночь неутоленной любовью к прекрасной Паризине... Наконец падала засаленная книжка - и тело вытягивалось тоньше ниточки... и ах - быстрее, быстрее... еще - еще одна ласка... вот тело летит... конец. Противные сырые руки, он вытирает их о простыню". (Стр. 49).
Роман между Ругаем и Полагой кончается тем, что
"Полага наклонилась к Ругаю, разорвала кофту:
- На, целуй крепче...
Проснулись они лишь тогда, когда на дорогу вышло нищее дырявое облако". (Стр. 83).
В "Рвотный Форт" приехал по поручению из столицы военный следователь при начукрепрайоне, товарищ Катя, которая, судя по тому, что о ней рассказывает на 55 стр. автор, в столице - ответственный партийный работник, ибо - "там (в столице Б. В.) только успевай поворачиваться: партком, конференция, съезд... работа, красивый автомобиль". Так вот эта теперь активная и ответственная партийная работница -
"Пятнадцати лет была изнасилована пьяным отцом, губернским чиновником земледелия (отец спьяна принял ее за прислугу) и с той поры любовь осталась лишь, как позор, и вот до 26 лет среди суровых книжек и среди суровой, как топор, жизни, никогда не томило сосцы и не горели губы". (Стр. 89).
стр. 22
Так вот эта самая товарищ Катя, хотя военный следователь и ответственный работник, вскоре по своем приезде во "Рвотный Форт"
"зашла к Дондрюкову на-спех, будто чаю выпить... Играя синими, масляными глазами, Катя подошла к нему налитому и плотному, положила на четыреугольные плечи круглые свои руки и сказала, будто нечаянно...
- Нет, чаю мне не надо. А вот что...
Передохнула капельку и обняла Дондрюкова.
- ... Поцелуй меня и... продолжала грубым корявым словом... (Стр. 90).
Как будто, приведенного хватит для сотни куцых страничек текста. Пушков и розовые бантики Таи. Ругай и широкая Полага. Дондрюков и "Маркиза". Катя и Дондрюков...
Вы только подумайте, сколько здесь наворочено всякого "полу". Вернее было бы "Рвотный Форт" "Половым Фортом" назвать. И все это называется - бытописать революцию, художественно отображать недавнее героическое прошлое и отдельные его захватывающие дух эпизоды. Кому, что дано: Ник. Никитину тоже дано на революцию смотреть по пильняковски с точки зрения половых органов...
б) Контр-революция, допущенная Главлитом и напечатанная Госиздатом.
Но если бы Никитин ограничился одной только порнографией, то это было бы сполбеды. Переплетать революционную быль с половыми органами для Никитиных - недостаточно. Раз Госиздат так добродушен, то почему не развести все это достаточной дозой контрреволюции? Раз Главлитчики пропускают, а Госиздатчики печатают, да еще хорошо платят, то почему этого не делать? И делает, и делает это Никитин с чувством, с толком, с расстановкой:
Не мирится народ со зверствами большевиков, да и все тут. Вот старец Пим - создает культ "Кола", где расстреляно большевиками шестеро.
"За бунт - начальника одного они убили... Как, значит, полилась кровь, ямку-то я колом обозначил... Пошла, знаешь, нынче тишина. Только нынче к колу бегают люди, по ночам, конечно, больше. Говорят как-то от скорбей помогает"... (Стр. 15).
стр. 23
А вот устами бродяги глаголет, по Никитину, сама истина:
"Может мы тем на отличку перед заграничными народами и держались, что у нас святой был. Нам без святых нельзя. Нам без святых, что баня без пару. Никуды!" (Стр. 66).
Основная мысль "Рвотного Форта" в первой его части - что ничто с революцией не изменилось. Раньше начальником и строителем "Рвотного Форта" был во времена Екатерины II - генерал поручик Дондрюков. А теперь -
"И начальство нынче - вдруг опять из Дондрюковых... (Ведь совпадение же эдакое, по воле Никитина, роковое! Б. В.) Говорят про него, будто он в свойстве с тем генерал-поручиком... И все идет по стародавнему - точно Екатеринин генерал-поручик вылез. (Стр. 20).
Начальство прежнее, все по-старому и "товарищи" только чуть-чуть перекрасились. Пойманный конокрад Галка так рапортует на допросе, учиненном ему председателем Свеяжского Совета Пушковым (тем самым, которого все соблазняли Таины два красных бантика):
...Налетчики мы... до революции... ну, а нынче, известно, за борьбу с капиталом". (Стр. 27).
стр. 24
Это что: конокрад и налетчик - в революционерах! Никитин знает тайну и более любопытных превращений: Федя, влюбленный в Катю (ту самую, которая...), так себя аттестует:
- ...И даже я не цирульник, а культпросвет... новый закон, что цирульное дело - просветительное... (Стр. 61).
Из записной книжки арестованного спекулянта и агента белых Марка Цукера (характерны сопоставления):
"В Буэнос-Айресе провозгласили коммунизм и присоединяются к III Интернационалу. Пришел мужик Матвей Кочерга. Хоть помри, дружок, гвоздя не сыщу. Нет гвоздя!
Или:
"От III Коминтерна. Парагвайская республика за советы.
Профессор А. Шахматов вез вязанку дров на саночках. Надорвался, организм испорченный. Умер. Гроб несли сторожа университета. Хотели венок с алой лентой. Не решились". (Стр. 95).
* * *
Так перевита голая порнография с издевательством, контр-революция с пасквильностью. Кому нужны эти "Рвотные Форты" и зачем мы эту рвотную литературу культивируем?
стр. 23
IV. О. Брик
а) Лаконическая пошлятина.
Примите к сведению: рассказ "Не попутчица", помещен без всяких оговорок (если не считать заявления Чужака) в журнале "Леф", а "Леф" издается Госиздатом, о чем рекламно кричит с обеих сторон обложка журнала. "Не попутчица", по заявлению "Леф" -
"Опыт лаконической прозы на сегодняшнюю тему". ("Леф" N 1, стр. 41).
Лаконизмов в этой крошечной повестушке в тридцать страниц действительно, немало. В этом заслуга О. Брика. В самом деле, зачем разводить контр-революционную пошлятину a la Эренбург, или широкую похабщину a la Никитин, когда
стр. 24
ударнее будет короткой строчкой утрировать и без дальнейших рассуждений бросать клевету в лицо партии.
Брик берет "сегодняшнюю тему". По широковещательной рекламе "Леф" можно и впрямь подумать, что "Не попутчица" - сегодняшняя тема. На самом же деле сюжет "Не попутчицы" уже сотни раз использован в той или иной мере разными журналами и дамским по преимуществу.
Сандаров - начальник крупного учреждения - влюбляется в жену видного подрядчика-спекулянта. Сия дама - любительница флирта - увлекает Сандарова в любовную интригу с ресторанами и отдельными кабинетами. У Сандарова - секретарша его "незаконная" жена в течение
стр. 25
двух лет. Она ревнует. Подводит Сандарова с незаконной ассигновкой в пользу подрядчика и доносит на мужа. Скандал! Вот и весь сюжет. Не правда ли ново, ново и революционно? Так в чем же тут дело?
А дело то в том, что все это разведено в коммунистической водице, расцвечено партдисциплиной, подкрашено чекой и ячейкой. Сандаров - коммунист и как будто немолодой. Его секретарша и жена Соня Бауэр - коммунистка, участник склоки карьерист Тарк - коммунист. В это дело втягивается ячейка, ЧК, Московский Комитет РКП.
б) Семь замечательных сентенций.
Сандаров - партиец - почему-то сидит до 12 часов ночи в кафе со спекулянтом Стрепетовым. Мимо них проходит дама, "Сандаров в'елся в нее глазами".
Стрепетов на это:
"Я полагал, что вы коммунисты обязаны питать отвращение к прелестям буржуазной дамы" - "обязаны". (Стр. 109).
- Сентенция N 1!
Коммунист Тарк приходит по делу к Сандарову. Он не принимает. О причинах спрашивает Соню:
"Вы, как жена, могли бы знать?".
"Я не жена, тов. Тарк. У коммунистов нет жен". (Стр. 110).
- Сентенция N 2!
Соня Бауэр, "сожительствующая уже два года" с Сандаровым, хочет выяснить свое положение в связи с увлечением Сандарова Велярской. Он отвечает Соне:
"Мы ничем друг с другом несвязаны. Мы - коммунисты, не мещане; и никакие брачные драмы у нас, надеюсь, невозможны". (Стр. 113).
- Сентенция N 3!
Соня горячится:
"Никакой супружеской верности я от тебя не требую. Но делить тов. Сандарова с какой-то там буржуазной шлюхой я тоже не намерена". (Стр. 113).
И Соня швырнула ему в лицо исписанный его рукой листок с именем Велярской.
стр. 26
Сандаров вскочил.
"Тов. Бауэр, не думаю, чтобы такие скандалы соответствовали правилам коммунистической морали"...
- Сентенция N 4!
Сандаров на свидании у этой буржуазной дамы, Венлярской.
- Вы думаете, если я хорошо одет, брит и причесан, я уже не могу быть пролетарием? - Ужаснейший предрасудок! - Пролетарий обязательно должен быть шикарен, потому что он теперь завоеватель мира, а вовсе не нищий, которому, как говорится "кроме цепей терять нечего"...
- Сентенция N 5!
Сандаров агитирует шикарную Велярскую и уговаривает ее вступить в партию. Она обещает вступить в партию "если это будет забавно". Сандаров жалуется Велярской, что все женщины, особенно "квалифицированные" (т.-е. интересные?) ищут забавного, а в коммунизме ничего забавного нет. -
"Поэтому у коммунистов нет настоящих женщин, а есть такие, которые давно забыли что они женщины... Поэтому коммунист бежит к буржуазным дамам"... (Стр. 121).
- Сентенция N 6!
Еще одна из Сандаровских сентенций:
"Женщина - ужасная вещь. Особенно для нас коммунистов. Хуже всякой белогвардейщины"... (Стр. 122).
Как вам нравится вся эта невероятная пошлость, вся ограниченность и тупоумие, выдаваемые О. Бриком за чисто коммунистические идеи!
в) Базис Милюково-Черновских надежд.
"Ответственный" Сандаров любит очень буржуазных дам и не любит партию.
"Мне надоели партийные собрания" говорит он своей жене - Соне. "Я никогда особых симпатий к партийным товарищам не чувствовал". (Стр. 111).
Не на этой ли Бриковской литературе основываются надежды белых на распад и развал РКП? Тем более, что бриковские коммунисты - тупоумны, ячейка-сплетница, МК утверждает постановления, которые ему подсовывают, ЧК - бездушна и формальна, а весь интерес в легкого поведения спекулянской жене.
стр. 27
Насколько нам известно, Брик когда-то был членом РКП. Нам совершенно неизвестны причины, по которым он сейчас вне рядов партии. Для нас совершенно очевидно, что у него накопилось достаточно озлобленности, чтобы ею брызгать в партию, ее работников и ее организации. Он хочет низвести на землю и не просто на землю, а швырнуть в помойную яму все то и всех тех, что дало и кто дал нашей партии исключительный авторитет и сделал ее идеалом для современного поколения пролетарской революционной молодежи. "Леф" бахвалится тем, что у него уже многочисленные адепты среди рабфаковцев. Что, кроме отвращения к партии, недоверия к ней, скепсиса и разочарования, может вызвать в молодых наших пролетарских студентах эта бриковская повесть?
стр. 28
* * *
Совершенно очевидно, что этими тремя литераторами и их произведениями далеко не исчерпывается та армия присосавшихся к нам писателей, которые своею целью поставили дать произведения из смеси контр-революции, порнографии и клеветы, которые якобы должны представлять собою последнее слово в области революционной художественной литературы. До сих пор они довольно успешно справлялись со своей задачей, и работа их сходила им с рук.
Больше мы им этого не позволим. Мы потратим все наши силы, мы мобилизуем внимание нашей партии, мы призовем к бдительности сочувствующие нам рабочие массы, и литературе, клевещущей на партию и революцию, положим конец - ибо мы - на посту.
---------------
[Цитата:]
"Они могут предложить публике совсем уже скромный и nec plus ultra современный матчиш, где блудливое воображение и бесстыдное перо сочетают величайшее из того, что мы видели, с мерзейшим из того, что выискали они в клоаках всемирной истории".
Л. КАМЕНЕВ.
"Литературный Распад", N 2, 1909 г.