стр. 59
Артем Веселый
СТРАНА РОДНАЯ
(Крыло романа)
Ночь по деревне. Ни огонька, ни голоска. Где-где в просонках вздохнет мороз, собака брякнет. Уткнувшись носом в закорклый сугроб черной дремой дремала дремучая деревня.
В темной избе на широкой лавке сидел, одемшись и в варежках, скованный бедами, ровно собака репьями, старик Демка Кольцов. По полу были раскиданы овчины и жаркие ребятишки - ползал по ним азартный чес. Молодуха храпела свирепо и жирно. Поглядывал в обметанное ледяной корой окошко, вздыхал. Уши на малахае и те дыбом стояли - до сна ли тут?
...Хлеб
Семена
Сын Митька...
Беспокоил храп снохи. Время какое, может, по миру пустят, а она дрыхнет, корова, и горюшка мало. Пхнул кулаком под мяхкое, обвислое вымя:
- Чорт неладнай встань-ка.
Заворошилась:
- Батюшка?.. Пресвятая мати... Ох, сон-от на меня какой...
- Замолола дура надолба. Дайка-сь ключ от чулана.
Шагая через детишек, шлепая босами, тыкалась со слепу, шарила по стенкам. Сползала с бела плеча рубаха, волосы путали глаза:
- И куда е нечиста сила занесла...
- Одевайся живее, поедешь.
- Куды?
- На Кудыкину гору, закудыкала, чорт неладнай*1 - хлестнул дверью, загремел сенным болтом. В закутке с хозяином поздоровался каурый меренок.
Сноха, ровно котят, таскала из чулана пятеришные мешки. Сам укладывал их в кованный возок, застилал соломой, рассказывал куда везти:
- Минуешь Дубовый ерик и счас тебе горелый осокорь, где Савку Микитина позапрошлый год убили. Направо будет дорога и налево дорога, так ты ни по одной не езди, норови в развилку попасть, забирай огорком, огорком...
_______________
*1 Не спрашивай: "Куда" - спрашивай: "Далеко-ли".
стр. 60
- Сакулиной гривой, аль как?
- Во, во. Гляди в дол не спускайся - жеребенка утопишь - мятика. Гривой упорешь сотельника два, тут тебе Лебяжье, Жукова пожня, тальник, гуга - само недоступно место. В ямину перва соломы погуще натруси, мешки ставь на попа, плотнее. Сверху снежком запуши. Пожню-то Жукова помнишь? Тут тебе лывина, буерак, гуга...
- Помню, ладно.
- Место заприметь, холера. Лошадь не упусти. С богом. Вожжи-то держи, дурье гнездо.
Мерзло взвизгнули полозья, и меренок умчал молодайку с носом закутанную в тулуп.
Не раздеваясь, прилег и токо-токо забылся - в окно тихо брякнули. Вскочил. В переплете рамы болталась папаха Антона Марычева. Спросил все-таки Демка:
- Кто такой?
- Сват, выдь-ка, дело есть.
Вышел боковушкой.
- Ты, Антон?
- Я, сват.
- Ты што?
- Да ничего.
Потоптались.
- В избу айда, покурим.
- Некогда.
- Какея тебя дела крутят?
Антон крякнул:
- Мужики у Максима Пожарного собрались. Тебя зовут. Потайное собрание, вроде...
- Меня?
- Тебя.
- Мужики?
- А ты иди, сват, иди, - засуетился Антон, - дело мирское. Крепко сердются которы, иди. Я Афанасья на час скричу... - и пропал в проулок.
Максима Пожарного изба в набой. Накурили - руки не пробьешь. На приплечке еле дышала привернутая лампа. Хозяйка зыбку качала, ребятенок, опурившись криком, затихал. Прокисшие полушубки по лавкам, по полу в повалку. Поджидали кой-кого. Петра Часовня стоял на коленках и бойко разматывал языком:
- ...Два звонка. Я не будь дурень, мешок за ухо да в вагон. Нельзя - делегатскый. В другую дверь - штабной. Дальше - куды прешь - вагон особенного назначения. Три звонка. Вижу дело плохо. Не миновать на бухер сигать. Ладно, думаю, смерть-смерть. На бухер верхом. Отколь не возьмись анчутка, цоп меня за лапоть. Слазь. Упираюсь:
стр. 61
войди, товарищ, в положение, трое ден на вокзале, обовшивел весь, не кто-нибудь - ходок, дилигат по сельскому мытарству. Четвертную сулил, то се, знать ничево не хочет: слазь без литеры и вся недолга. Стащил меня, в загривок сунул. Оно не больно, а обидно. Ладно, говорю, машина твоя, земля моя. Езди и езди, а на землю не слазь - моя земля. А как слезешь тут тебе.......... и башку отшибу на-разно. Свиснул он, поехал. А я утерся да и пошел пешочком два ста верст. Ладно, кричу, машина твоя...
Мужики слушали молча, утопив в думу глаза - глубокие и темные, как соминые омуты. На печке баушка Анна трепала лохмотки молитв, баюкала блажного внучка, его мокрые болячки обклеивала подорожником.
- Не стони, Ванюшка, не стони... Грех, Ванюшка, грех стонать... Не тешь дьявола, касатик, не стони. За муки-мученские подарит тебе боженька ризу золотую, в пресветлый рай тебя посадит, не стони, голубь сизый...
Пришли жданные.
- Давай, начинай, вся правленья в сборе.
- Жевать тут неча.
- Верна, Кулина Пылагевна.
- Митроньку-то разбуди.
- Он хлеб-от один раз в год родится.
Демка многих мужиков впервой видел. Они оказались ходоками из волостей Старобесовской, Белоозерской, Буянской, Абдрахманской и еще откуда-то издалека. Слова укладывали скупо и бережно, одно к одному.
- Што в вашинских краях слыхать?
- Одинака. Щупают почем зря.
- Дела мокрее воды.
- Под метелку?
- До зерна, скажи на милость, до зерна.
- Шутки-баламутки.
- Куда пойдешь, кому скажешь?
- Весна придет с чем взяться?
- До Ленинова еще дойти... Не закон.
- Не допустют.
- Все они из одной прорвы, сукины дети.
- Скажи на милость, семена и те...
- Надо кучей, стеной - подсказал Борис Иваныч. Проживал он в Хомутове, как голодающий. Очень мужиков жалел. Говорить при нем свои не боялись и нонче нарочно на совещанье пригласили. Одевался простецки и лицо имел городское, дряблое, как калач.
- Кучей?.. Правильно: всем плюнуть по разу - озеро будет.
стр. 62
- Надо подумать...
- Мма, плюнуть не счет.
- Главно - огарнизация. Выступим всем миром - нас ни одна пуля не возьмет.
- Как же?
- Поддержите што ль...
- Поддержим... Почин делать, вроде, боязно, а то поддержим.
- Так и так подыхать - один конец.
Уехали делегаты под утро за-темно. И Демка Кольцов заложил каурую кобылу, ударился на хутора к хохлам Митьку разыскивать, в дезертирах кой.
---------------
Всю Сплошную и Пеструю строгали морозы. Негреющее солнышко сердито прядало ушами, снулым щенком тыкалось в творожное брюхо дней. Ночи ложились легкие и глазастые. По степным немерянным просторам курились поземки. Дороги опоясывались передувинами. Мороз обруча на избы наколачивал, сосулил усы и бороды, из глазу слезу высекал. Под скрипучими обозами дымились полозовины.
Сломалась зима дружно.
Дыхнуло теплынью, дороги рассопливились, путь рынул...
Поплыло. Закружились, загалдели шальные грачи. Занавоженные улицы умывались говорльючими льючами. Солнышко петухом на маковке дня.
Фыркая капелью ползла маслянца мокрохвостая.
Всю неделю праздничное солнышко гудело ульем. Бурые половики дорог ухлестали разметавшуюся за речкой луговину. В степи выщелкнулись хребетки огорков. Обтаяли головы старых курганов. Лед полопался на речке, берега обметало зажоринами.
Деревня варилась в самогоне. Глохтили ковшами, ведрами. В широком разгуле, как опрелые рукавицы, выворачивались нечесанные, мужичьи сердца. Спьяну плакали не в горсть, в пригоршню. Катались по нижней улице - на верхней снег уже сгорел - токо шишки выли. В обнимку по двое, по трое, кучками бродили деревней, макали бороды в окошки:
- Хозяушки дома ли?
Скрипуче, сиплым надрывом, с горькими перехватами орали свои горькие мужичьи песни. Пугливую, деревенскую ночь хлестали нескладные, пьяные крики и брех глупых деревенских собак.
Подкатило прощеное воскресенье - останный денек, когда все, в ком душа жива, пьют до зеленых сопель, чтоб на на весь пост не выдохлось. Плясовым захлебом колоколили пестрые колокола, расталкивали разнаряженных кобеднишних
стр. 63
баб. В выскобленных, жарко натопленных избах, за дубовыми столами целыми семьями. Емкие аржаные утробы мостили печевом, жаревом, распаривали чаем с топленым молоком. Старики и большаки на раскаленные печки на полати потужить, подремать, всхрапнуть. Молодотня - вон.
Весело на улице, гоже на празднишной.
Солнышко обвисало вихрастым подсолнечником. На пригреве, на леклой земле собаки валялись, ровно дохлые - разморились. Куры рылись в назьме, на обталинах. Дрались петушишки - ершистые ярунки. Лобастый собаченок, пуча озорные гляделки, кубарем под гусака кривошеева: тот крылом по луже да в подворотню:
- Га га га.
Мшистые, вытертые старики выползли на необсохшие завалянки. Укутаны по-зимнему, с подогами: охают, шамкают, нахохлились, греются, дружной весне дивуются, глядят не видя, слухают не слыша. Шапки на них похожи на гнезда галочьи.
Ребятишки в маслянце, как щепки в весенней реке. Рунястые, зевластые, прокопченные зимней, избяной вонью, с чумазыми изсиня-землистыми рожицами они вливали в уличную суету кипящий смех, галчиный гвалдеж:
- Ребятенки, ребятенки, тяните голосенки, кто не дотянет, того е е е - э э э э э э э э э э э э...аа.
Дух занялся, глотку зальнуло. Крики:
- Есть. Есть...
На белоголового парнишку шобонястого, будто птицами расклеваннаго, набрасываются всей оравой: кусают.
Зудкие, шершавые лошаденки в погремках и праздничной наборной сбруе по улице шеметом.
- Аг га-а... Ээ.
- Качай, валяй, покачивай ка-ча-а-а-ай.
- Наддай, Кузя.
Хлесть по Буланому:
- Ффьфьф... Тыгарга-матыгарга за задоргу ного-о-о-ой...
Шапку Кузька потерял, только башка треплется кудрявая, как корзинка плетеная:
- Рви вари...
- Ххах...
У прогона, через жиденькую загородку палисадника в рыло Огурцовской избе, в окошко запрягом: ррах, зньнь.
- Го.
- По-нашему...
- В гости завернул наш Кузя.
Обедали братья Огурцовы. Побросали ложки. За ворота. Вчетвером. С поленьями, с тяпкой - туча. А Кузька Замотай прямком через сугробы, через навозные кучи, под яр, за мельницу:
стр. 64
- Го-го-го...
Только его и видали. На кутора залился - к полещику.
Не кобыла под ним - змея. Всю зиму на хворосте постилась, а на масляну раздобрился хозяин - каждень Буланка пшеницу хропает.
Девки, бабы, парни, мужики, ребятня. Хрусткий визг. Хрип утробный. В ливне смеха гульбище.
Ор.
Буй.
Гик.
Деревня на ноготках. Кудахчут гармонии.
- Молодой пока не жалей бока.
- Ха-ха.
Сыпь, сыпь чище,
Городские нищи...
- Пррр держи.
Шапка сшиблена - трут снегу в волосы: молодого солят. Аксютка Камаганиха в шибле из розвальней через паклеску - подол на голову, сахарницей в сугроб.
- Ха-ха.
- Дрюпнулась колода.
- Жигулевский темный лес.
- Ромк Ромка.
- Е ээ.
Рванул жеребец: шрррр... Улетел Ромка. За ним всем тулаем в Киватскый конец ударились. Погамузились у церкви, да кишкой назад.
Хари, рожи, лица молодые, мордашки пылающие, нахлыстанные ветром, огневые, смешливые, безшабашные, хохочущие, гульные, разливом. Залеплянные комьями навоза и снега бороды, шапки на затылках. Ветер в чупрынах.
Челеном по улице бабьи платки, полушалки небеснаго цвету, огненны, всяки. Поддевки, полушубки, поддергайчики. Тройки, пары, запряжки, возки, розвальни. Нарядные мужики на распашку. Цветные рубашки в глазах мечутся. Напоенные до-пьяна девки раскалываются припевками. А гармонь торопливо шьет;
Ты на на, ты на на, ты на на...
За день солнышко сосульки обсосало. К вечеру захрулило. Подсохли лужи. Загрубели ноздреватые сугробы. По холодку от капели титьки намерзли. День уполз, волоча пылающий хвост заката. Выкатились звезды по кулаку.
И весельба уползла в избы.
В печке пожар.
стр. 65
От хозяйки блинный дух. Блины допекает лебедка. Рожа - солнышко красное в масло макнутое.
Угар
Чад
Треск
Шип
Стук.
В просторной чистой половине гостебище, половодье содом, ярманка, гвалт несусветный. Под потолком в шкалике лектрический огонь.
- Пей, сватушка, пей.
- Ван Ваныч...
- Ы ык... Я е...
- Опять и обмолот - зарез.
- Дарья тюк квашня...
- Ы ык. То-то.
- Врут...
- Ай в них душа, а в нас ветер?
- Отрыгнется мужичий хлеб.
- Ах, куманек... - Чмок. Ван Ваныч горько сморщился, махнул рукавом новой гремучей рубахи.
- С мужика дери три шкуры - обрастет.
- Аахм.
- Терпежу нашаго нет.
- Кищав, не корячся.
- Передохнут кои, на всех и земля не родит...
- Тятька, думать забудь...
- Зна... Хо-хо... Баяно-говорено...
- Поштенье тебе, как стоптанному лаптю.
- Догнал я фицера, да сашкой по котелку хряск...
- О, господи...
- Ешь, брюхо лопнет - рубашка останется.
- Хрисан-то те с родни?
- Как жа, родня: на одном солнышке онучки сушили.
На столе блинов копна. Щербы блюдо с лоханку. Рыбы куча - без порток не перепрыгнешь. Пирожки по лаптю. Курники по решету. Ватрушки по колесу. Пшенники-лапшенники в масле купаются. Сметаной и медом залейся. Пар в потолок. А самогону самые пустяки - высосали.
- Сухо...
- Не пеки мую кровь.
- Га хо хо...
- Хзяин, сухо.
- Дом у нее, как вокзал - во все стороны окошки.
- Так и так гоорю... - Петр Часовня короткими пальцами бережно разглаживает по столу бумажку, ровно
стр. 66
молниями, исхлыстанную чьими-то резолюциями. - Машина, грю, твоя, земля моя...
- Растуды иху, суды иху...
- Сынок, ни в жись.
- Брали мы Кеев город... Эх.
- Нуу?
- Во, бат...
Над столом рожи жующие, плюющие, распаренные, лоснящиеся, осовелые. Буркалами ворочают туда, сюда. Растрепанные, спутанные волосы, рыбьи кости, соленая капуста, лапша в бородах. Разговоров на воз не покладешь, на паре не увезешь.
- Сват, кровя одне.
- На дочь зятем Топорка приму.
- В улоск ряск.
- Месь думат...
- Сроднички, ешть - пейте...
- Дай бог не грех...
- Корова?.. От печки до стенки - три сажня.
- В захлест арканют...
- Давай менять - зверь не лошадь... Воз в раскат не пустит, ни-ни... По гребешку, как щука, промызнет.
В глотке: урк-урк-урк.
Бах-чебурах в ворота. Взорвался, посыпался собачий лай.
- Отец выдь на час, Демьян, мотри.
На дворе холодно, сине, звездно - хоть в орел играй. Луна блин поджаристый.
- Тестюшко...
- Пррр...
- ............ мать.
- Не хочу ехать в ворота, разбирай плетень.
- Х х х х х...
- В бирючьих когтях...
Чмок, чмок, чмок.
- Брось, Леска распрягет, йда...
- Канек-от...
- Йда, чорт не нашей волости.
Кряк в два обхвата:
- Маслянца што ты не семь недель...
В избе густо плещется тяжелый гам, вихрится песня.
Ээх, доля, доля моя,
Ты водою заплыла... Ээх...
Дребезг бабьего визга кроют, нахлобучивают баса.
- А ха-ха...
- Плохо петь - песню гадить.
- Сухо.
- Чем дышим, вашу в душу мать...
стр. 67
- Мерси покорно.
- Раздевайсь, тестюшка.
Рукавицы на тестюшке по собаке. Шапка с челяк. Тулуп из девяти овчин. Умасляная башка космата, ровно его собаки рвали. Румяный, нарядный, будто бывалошный пряник копеешный. В прищуренном глазу пляшет душа пьяная, русская, мяхкая да масляная - хоть блин в нее макай. Довольнешенек. Дрюпнулся на лавку - лавка охнула.
Разит самогонью, овчинами, духами. Поминутно хлопает дверь - приходят, уходят. Ребятишки на полатях свои, у порога чужие. Щебутятся они больше всех:
Визг
Писк
Хих
Гом.
Гудят округлые, пьяные голоса. Обмяклые выкрики, приговорки, рык хохох, матерщинка-матушка, дрель пляса.
- Гуляй, Матвей, не жалей лаптей.
- Ах хм, мать пресвятая богородица.
- Нашел - молчи, потерял - молчи.
- Перетерпим, передышим.
- Ешь, блин не клин, брюха не расколет.
- Полведерка у Митрофанихи... Сергунька, слетай.
- Все наши нажитки...
Сергунька, видать, с перепою: рожа красная, как вениками нахлыстаная. Навалился грудью на стол, огурцы хряпает - за ушами пищит. Широкий парень - топором тесан. В могучую багровую шею вмок крахмальный воротничек.
В когтях рыжей лапы зажаты золотые часы - в них Сергунька кажду минуту заглядывает: который час?
- Сергунька.
- О-ок.
- Полведерка к Митрофанихе...
- Даай - от нетерпежки сучит пальцами - Даай...
- Полведерка...
Звяк битоном, шорк в дверь, и нет Сергуньки.
- Свое-то жалко, убей няддам.
- Учут нас дураков.
Косы, космы, платки, волосники, полушалки, юбки пузырями пузырями. Рубашки вышитые, красные, сиреневые, в полоску, в искорку, с разводами. А гармонь рвет:
Ты на на, ты на на, ты на на
- Алена, аряряхни.
Алена гулящая девка. Красава. Румянец через щеку. Гладкая - не ущипнешь. Коса до пяток, густая, как лошадиный
стр. 68
хвост. Из красавиц красавица: есть на что поглядеть, есть за что и подержаться. Платьеце паплиновое оправила, рассыпала каблуки.
Ох лапти мое,
Витые оборки,
Хочу дома я ночую,
Хочу у Ягорки...
В пятках пружины. Всю ее сподымя бьет. Выпляс особенный. Ну: ядро, буярава.
Прошла раз и Феклуша хозяйска дочь. Рожа рябая, ровно шилом исковыряна. Рот до ушей - теленка проглотнет. Уши торчком. Спина корытом. Шея тоненька, хоть перерви. Верблюд - не девка. Прошла раз, да и отстала: куды!
В пару Алене выходит дезертир Афонька Недоеный. Форсисто одергивает лопнувший по швам фрак, выменянный на картошку. Из под фрака вышитая рубашка огневой запал... Что из силы огрел себя, заржал и в пляс.
Загудула старая, раскольничья изба. Застонали матицы. Пол гляди-гляди провалится. Из под лакировок дым. Мальчишки в визге.
- Гоп гоп
- Рвай, давай
Афонька зубы лошадиные оскалил: накатило на парня: взыграла окаянна сила:
- Ххы, яблочко - медовой налив...
Глянула девка, ровно варом плеснула:
- Не замай.
А ну ходи потолок,
Дрыгай потолочина,
Ты, Антанта, не форси,
Пока не колочена...
- Дуй, Фонька...
- Ух-ух...
- Распахнись.
С улицы по окошку: диньнь .. дзеньнь.
Собаки кинулись.
- Бей. Мозжи.
- Бабоньки...
Баба шарах
- Девоньки...
Дзеньнь.
И еще по раме: хррр.
- Матушки...
- За нашу добродетель.
- Де топор...
- Сватушка...
стр. 69
Дверь расхлебянили. Кому надо, вывалились в сени, на двор. Насколько похватали, чего под руку попало, и на ульцу.
На завалянок упал на колени комбедчик Танек-Пронек и неверными вихлявыми ударами крестит колом рамы.
Гундит:
- Пряники-то съела, а ночевать-то не пришла... Пьяночки гуляночки - отродье ваше мать мать...
- Ах так?...
- Дно вышибу.
- Бей.
- Глуши, сватушка.
Хрясть.
Хлобысть.
Хмысть.
Буц.
Бяк.
Ччак.
Хмок.
Пинками Танька-Пронька катили от порядку до самой дороги. Улицей как нахлыстаный бежал Карпушка Хохленков и вопил:
- Гришка... Микишка... Наших бьют...
Ночь застонала набатом и волость понесла, как развозжанная лошадь.
Кругом - через леса и степи - по всей хрестьянской земле мужик на дыбы взвился:
Хле е э э э э эб...
Разверстка... Терпежу нашаго нет...
Кругом - через леса и степи - бурно митинговали избы и выносили приговоры:
Хлеб придержать... Разверстка неправильна.
При дер жа а а а ать...
Хороводом кружил кровавый набат.
Из села в село, от дыма к дыму скакали ходоки. Церковные площади ломились от народа. Бородатые ходоки стаскивали шапки и кланялись миру на все четыре стороны. На корню качались и трещали голоса.
В чистый понедельник Хомутово прикрыла шайка дезертиров. За матку у них ходил Митька Кольцов.