стр. 158

     Г. Винокур.

     ИГРА В НАУКУ.

     В. Брюсов. Звукопись Пушкина.

     Игра в науку о стихе, столь бесславно начатая Валерием Брюсовым пару лет тому назад - продолжается маститым поэтом и незадачливым ученым как ни в чем не бывало.
     Вопросы поэтики дискуссируются у нас с энергией необычайной. Пишутся исследования, разрабатывается методология, выясняются основные понятия. Как бы мало в этой области сделано ни было, все же, несомненно, что начатки наличной морфологии поэтического слова на-лицо, что подведение научной базы под элементарные наблюдения над структурой поэтического материала хоть медленно, но прогрессирует. Для Брюсова, однако, всего этого не существует. Ему не помогает критика ни друзей, ни врагов. Его не трогают вопросы, стоящие в центре внимания нашей молодой поэтики. Попрежнему, он с упорством, право же, достойным лучшего применения, продолжает пришпиливать греко-латинские ярлычки к явлениям, наблюдаемым им в русском стихе, очевидно полагая, что в этой изысканной и блестящей номенклатуре весь секрет и заключается.
     И именно в номенклатуре, а вовсе не в терминологии, как может показаться некоторым, коим приведется прочесть последнее откровение Брюсова, напечатанное во второй книжке "Печати и Революции" ("Звукопись Пушкина" - стр. 48 - 62). Потому что, столь же ясна необходимость и полезность терминологии, сколь ясна вредность и никчемность номенклатуры, коей терминологию пытаются подменить. Брюсов не определяет, а называет. Такое-то явление (да и явление ли еще?) - называется так-то. А что это явление представляет собою по существу - остается догадываться читателю.
     "Повторение сходных звуков в начале слов называется (кем?) в евфонии анафора". В дальнейшем, с соответствующими подстановками, получаем еще следующие "называется": эпифора, зевгма, рондо, проленс, силленс, интеркаляция, тоталитет; повторы "бывают": раздельные, простые, сложные, точные, неточные, обратные, однократные, двукратные, многократные, затактные, и т. д. Далее, различаются системы повторов - последовательная, перекрестная, обхватная, спиральная, квадрат, - цепь, и т. п. Наконец, есть еще и "разложение аллитераций", при чем разложение это возможно: суммирующее, детализующее, амфибрахическое, прямое, обратное, метатесическое.
     К этому незатейливому словарику, построенному по методу сочетаний алгебраического учебника, и сводится все решительно содержание работы Брюсова. Характерно еще для брюсовской номенклатурной гипертрофии, что он не удовольствуется называнием явления один раз: нет, почти каждое словечко свое он еще и переводит. Если оно дано первоначально по-русски рядом стоит латинское слово если по гречески или латински - тут же дается и русское название. Опасаясь, очевидно, что читатель не уразумеет, что же такое система аллитераций: перекрестная, последовательная или обхватная, Брюсов поясняет названия эти по-латински и по-гречески: геминацио, секуцио, антитезис. Точно также - аллитерации или повторы, оказывается, делятся на: анафору или скреп, эпифору или концовку, зевгму или стык, рондо или кольцо. Слова: повтор, скреп, стык, концовка, кольцо - нам уже знакомы. Они заимствованы из работы О. Брика - "Звуковые повторы" (Сб. "Поэтика"). И, право же, если удовлетвориться бриковской системой номенклатуры, то с тем же успехом можно было бы удовлетвориться и всей его работой, посколько имелась ввиду сортировка, классификация явлений, необходимая, конечно, в качестве предварительной стадии накопления материала, подлежащего научной обработке. Потому что, как легко убедиться при соответствующем сличении, добрая половина явлений пушкинской звукописи, подмеченных Брюсовым - давно уже, в сущности, опознана в классификации Брика. Целесообразен ли новый расход энергии для отыскивания всем знакомых вещей, для новой классификации уже классифицированного, расход, результирующийся разве лишь появлением греко-латинского мудреного словечка рядом с простым русским?

стр. 159

     Но если бы только это! В том то и дело, что Брюсов не только классификатор. Он ведь говорит не о типах повторов только, но о звукописи, т.-е. очевидно, о некоей стилистической системе! Что же такое, в самом деле, звукопись? О, все это чрезвычайно просто. Дело заключается, видите ли, в следующем: "Многим, - пишет Брюсов, - представляется чем-то несообразным, каким-то декадентским изыском, чтобы великий, подлинный, гениальный поэт, творя свое поэтическое произведение, следил пристально, почти преимущественно за тем, какие звуки и в каком порядке заполняют его стих. Что писатель избегает некрасивых, неприятных сочетаний звуков (какофония), это, конечно, известно всем ...но и только. Чтобы каждый стих был обдуман в звуковом отношении, чтобы каждая буква занимала свое место в зависимости от звука, какой она выражает (?), чтобы стихи Пушкина были сложным, но вполне закономерным узором звуков, узором, который можно подвести под определенные законы, - это, повторяю, поныне еще многим кажется унижением высокого звания поэта".
     Итак, звукопись есть узор звуков или букв, каким-то загадочным образом зависящих от выражаемых ими звуков. Если читатель не верит, то пусть прочтет Пушкина или Виргилия. У обоих этих поэтов, "действительно каждый стих, каждая буква в словах стиха поставлены на место, прежде всего, по законам евфонии".
     Признаться, нам несколько непонятно, каким же это образом буква ставится по законам евфонии. Мы привыкли думать, что буквы ставятся по законам ...орфографии, на худой конец - какой-либо "евграфики", что-ли, но никак не евфронии. Но не в том суть. Каковы же эти законы, столь многообещающе упоминаемые Брюсовым? И вот тут то начинается: зевгма, эпифора, проленс, интеркаляция; система квадратная, спиральная; снова зевгма, снова интеркаляция - и так до бесконечности. Законов как будто бы и нет. Есть только явления, которые надо как нибудь назвать. Объяснить Брюсов не может ни зевгму, ни спиральную систему, ни самое евфонию. И понятно почему. Потому что он не видит органической связи между звуками поэтического языка и общей структурой последнего, как системы определенным образом установленной коммуникации. Потому что для Брюсова звуки в стихе играют роль внешнего, хотя и ценного украшения. Система аллитераций остается у Брюсова оторванной от внутреннего языкового содержания поэзии. Это - всего лишь гарнир, под которым поэт подает свое очередное стихотворное блюдо. Недаром Брюсов думает, что возможны звукосочетания красивые и некрасивые. Недаром он считает самым важным в пушкинской поэзии то, что "Пушкин умел не жертвовать ни одним из элементов поэзии ради другого. Он не поступался ни смыслом ради звуков, ни звуками ради смысла". Ну как же не украшение? С другой точки зрения и вопроса то такого задать нельзя.
     Все это Брюсову нисколько не мешает, однако, понимать сознательность работы поэта над словом. Но дело от этого выигрывает мало. Даже будучи сознательной, работа эта не представляется Брюсову связанной с общим поэтическим заданием. Звуковые построения Пушкина закономерны. Но почему Брюсов не знает. "У Пушкина, - пишет он, - звуковой строй скрыт, надо всматриваться, чтоб его увидеть. Сложнейшие звуковые рисунки Пушкина становятся очевидны лишь тогда, когда проследишь их буква за буквой, звук за звуком... Объяснить случайностью все звукосочетания в пушкинских стихах невозможно. Но как достигал Пушкин своей гармонии, почему у него с виду все так просто и легко, это, конечно, тайна поэта".
     Что и требовалось показать. Запомним, на всякий случай, что тайн (проще говоря - законов) брюсовская наука не раскрывает. Непонятное осталось непонятным, а пока что мы имели возможность ознакомиться с кучей заковыристых словечек и приятно поболтать о красотах поэзии. На нет и суда нет, как говорится.