стр. 154

     Г. В.

     ПУШКИНСКИЙ СБОРНИК.

     Памяти С. А. Венгерова, под ред. Н. В. Яковлева. Госиздат 1923 года, отр. LX + 362.

     Объемистый и содержательный сборник, посвященный Пушкину и памяти пушкиниста Венгерова, заключает 21 статью и заметку, принадлежащие перу учеников покойного профессора и его почитателей. Не все в этом сборнике, конечно, равноценно. Многое носит характер справочный или антикварный. Ряд других заметок - лишь более или менее удачные попытки

стр. 155

реставрации пушкинского текста, попытки хронологического или бытового приурочения тех или иных строк поэта. Несколько статей трактуют вопросы биографические и психологические. Таковы - "Пушкин и Гоголь" Долинина. "К вопросу об отношении Пушкина к религии" - Кислицыной. Есть в сборнике ряд статей историко-литературных в строгом смысле, поднимающих вопросы об источниках и литературном генезисе Пушкина. Среди последних статей заслуживают внимания работы Яковлева - "об источниках" "Пира во время чумы" и Томашевского - "Пушкин - читатель французских поэтов". Яковлев, излагая установившиеся в нашей истории литературы взгляды на соотношение между пушкинским пиром и его прототипом - "The City of The Plague" забытого английского поэта Вильсона, правильно подмечает ненаучность установившейся у нас привычки сводить все выводы из сопоставления обеих драм к замечанию о неизмеримо большей талантливости Пушкина, как поэта. Вопрос не в этом. "Для нас, пишет Яковлев, художник есть прежде всего и главным образом плод взаимодействия традиций, своих национальных и иностранных, а художественные оценки требуют исключительной осторожности при настоящем состоянии науки общей эстетики и поэтики". Яковлев сравнивает слово за словом оба произведения, намечая разрешение вопроса о заимствованиях Пушкина из Вильсона и показывая, какими методами вильсоновский материал переработан поэтической лабораторией Пушкина. Сопоставления эти очень интересны. Между прочим, они показывают нам Пушкина, как изумительного переводчика: такую точность и красочность перевода, каким являются отдельные места пушкинского "Пира" найти в другом месте нелегко. Жаль только, что иногда Яковлев не удерживается от оценок, по его же признанию не являющихся целью работы.
     Томашевский в своей статье оспаривает получающую в настоящее время канонический характер версию, по которой поэзия Пушкина генетически определяется традицией младшей линии французской лирики XVIII века, "альманашной", "фюжитивной" поэзии. Канонизация этой версии, полагает Томашевский, объясняется модной среди наших историков литературы погоней за "мелкими именами", каковую в области влияния французской поэзии на Пушкина Томашевский никак обоснованной не считает. Пытаясь подойти к этому вопросу посерьезнее, автор статьи рисует нам картину знакомства Пушкина с французскими поэтами, из которой можно заключить о большей приверженности Пушкина к крупным именам XVII века, нежели к мелким XVIII века. Статью свою Томашевский заканчивает указанием на необходимость более серьезной и широкой разработки вопросов пушкинской поэтики, без чего невозможно окончательное решение вопроса о генезисе Пушкина, и предложением не увлекаться мелкими биографическими и текстологическими вопросами, поглощающими все почти внимание наших пушкинистов.
     Если заключение Томашевского правильно вообще, то по отношению к данному сборнику оно, пожалуй, и излишне. Ибо большинство статей сборника посвящено как раз вопросам поэтики. И в этом знамение времени: ученики Венгерова, который сам ценил русскую литературу главным образом за то, что она всегда была кафедрой, с которой раздавалось "учительное слово", этому самому "учительному слову" уделяют, как будто, минимальное внимание, ревностно обращаясь к единственно-научному, морфологическому изучению поэзии. Не все, однако, работы этого рода интересны и безупречны. Решительно никуда негодным методом работает Выгодский, вздумавший повторить еще раз так часто уже заканчивавшуюся крахом попытку установить законы пресловутой "гармонии звуков" в стихе. Очень бледна статья Слонимского - "О композиции "Пиковой Дамы". Не лишена зато значения и интереса не без задора написанная, хотя и отмеченная тяжелой печатью гелертерства статья Жирмунского: "Байронизм Пушкина", как историко-литературная проблема". Автор заново выясняет зависимость Пушкина от Байрона, исходя уже не из психологически-биографических данных, как это принято обычно, а из сопоставления литературной роли обоих поэтов и сличения основных методов их поэтической работы.

стр. 156

     Наиболее интересными из данного рода статей представляются нам статьи Эйхенбаума, Тынянова и Бернштейна, в особенности - последнего. Эйхенбаум в статье - "Путь Пушкина к прозе" отчасти повторяет уже высказанное им в другом месте положение, по которому вслед за эпохой завершения, канонизации, в области версификации - наступает эпоха тяготения к прозе. Исчерпав возможности, предоставленные ему традициями русской поэзии XVIII века, Пушкин, сознававший непрерывность и автономность движения литературных форм, переходит к разработке языка художественной прозы. Намеки на это даны в последних стихотворных работах Пушкина. Тынянов раскрывает нам "Оду его сиятельству графу Хвостову", как пародию на архаические тенденции поэзии Кюхельбекера, ставя эту пародию в связь с журнальной полемикой того времени по вопросу о преимуществах "славянского" и "вольного" пушкинского стиля. "Ода графу Хвостову", заключает Тынянов, явилась полемическим ответом воскресителям оды, причем пародия на старинных одописцев явилась лишь рамкою для полемической пародии на современных воскресителей высокой оды, к которым принадлежали Кюхельбекер и, в некоторой степени Рылеев".
     Статья Бернштейна - "О методологическом значении фонетического изучения рифм" представляет интерес главным образом потому, что она является почти единственной, насколько мы знаем, попыткой вполне научного подхода к вопросу о роли и значении звуков речи в стихе. Показав какое значение имеет изучение рифмы для общей истории и грамматики данного языка (напр. вопрос о произношении поэта и данной эпохи), и какую существенную услугу изучение рифмы может оказать критике текста, Бернштейн приводит ряд интересных соображений касательно самого понятия рифмы, анализируя в этой связи все более прививающийся в русском лингвистическом обиходе термин "фонема". Рифма не есть непременно звуковое равенство, зачастую она сводится лишь к звуковому подобие, в наше время канонизированное (Блок, Кузмин, Ахматова, Маяковский). Бернштейн далее указывает, что "если в практической речи звуки различаются сознанием говорящих лишь постолько, поскольку они диференцируют слова, то в стихотворном языке оттенки фонем могут явственно различаться вне этих семантических условий. "Эта изменяемость объема фонического сознания" и внушает автору статьи сомнения в истинности теории фонем. Сомнения эти, однако, всецело объясняются тем, что теория фонем понимается автором психологически. Если бы Бернштейн касался этой теории вне ее психологической мотивировки, независимо от аппеляции к сознанию говорящих" то, возможно, что изменяемость объема "фонического сознания" его бы удивлять перестала.